Перенос

— Как настроение, ребята? Сегодня у вас последний день занятий, завтра — каникулы.

— Супер, — отзывается Ваня, не отрываясь от игры.

Маша молчит. Она не разговаривает со мной с самого моего возвращения домой из "Феникса".

— Красавица моя, — обращаюсь я к ней. — Ты самая молчаливая молчунья, какую я когда-либо встречала в жизни.

Ваня усмехается и продолжает играть.

Мы приехали.

— Ваня, покушай в столовой, — говорю я.

— Угу, — отзывается он и первым вылезает из машины. Оборачивается и машет мне рукой.

Маша выходит следом, не глядя на меня.

— Машенька, ты меня не поцелуешь? — спрашиваю я.

Она смотрит растерянно, моргает и, так и не поцеловав меня, бежит следом за Ваней.

Мой список дел в органайзере на сегодня следующий:

Утро:

1. Отвезти детей в школу к 8.00

2. Английский язык 8.30

3. Клуб верховой езды 10.30

День:

4. Купить продукты, приготовить обед.

5. Парикмахерская 13.00

6. Забрать детей из школы 14.00.

7. Отвезти Ваню на хоккей к 14.30.

8. Тир 15.30

9. Забрать Ваню с тренировки 16.40

10. Айкидо 17.50

Вечер:

11. Постирать.

12. Вымыть детей.

Согласитесь, дел куча. Утро у меня посвящено курсам английского и верховой езде. Зачем мне английский? Просто хочу знать иностранный язык. Учиться никогда не поздно. Верховая езда — для здоровья и хорошей формы, а также для удовольствия.

С занятия по английскому я сразу еду в клуб верховой езды. Мой инструктор, Максим, встречает меня обаятельной улыбкой:

— О, это вы пожаловали, Натэлла Юрьевна! Ваш конь вас уже ждёт.

Разумеется, он строит мне глазки и заигрывает. Ведя моего коня под уздцы, он разглагольствует:

— Ну почему вы, Натэлла Юрьевна, такая потрясающая женщина, выбрали жизнь домашней наседки? Ваше место — на сцене! На подиуме! На съёмочной площадке! Ах, если б я был художником, я бы написал ваш портрет... Был бы я поэтом, я бы посвятил вам стихи!

Когда мне надоедает слушать его восторженные речи, я прикрикиваю на лошадь и гоню её к барьеру. Я хочу прыгнуть.

— Натэлла Юрьевна! — кричит Максим вслед.

Я беру барьер и смеюсь над Максимом, бегущим ко мне с перекошенным от страха лицом.

— Натэлла Юрьевна, я не учил вас брать барьеры! А если бы вы упали? Пожалуйста, не лихачествуйте больше!

Не знаю, наверно, раньше я на такое бы не решилась. Какая-то сумасбродная жилка проснулась во мне, я хочу всё пробовать, узнавать новое и испытывать то, чего я раньше не испытывала, потому что боялась. Я разворачиваю лошадь и собираюсь ещё раз прыгнуть. Лошадь слушается прекрасно, и я взлетаю птицей над барьером.

— Гоп!

Максим и возмущается, и восхищается:

— Натэлла Юрьевна, в седле вы просто амазонка.

В моём графике всё плотно, всё впритык, но я стараюсь успеть. По дороге домой я покупаю продукты, дома готовлю обед — голубцы, яблочную шарлотку и сливочно-земляничный мусс на десерт. Я ухитряюсь успеть, потому что в час я записана к Яне, а в два мне надо быть возле школы.

Без пяти час я вхожу в парикмахерскую.

— Я к Яне на час.

Сажусь в кресло, распускаю волосы. Яна подходит, явно любуясь моей шевелюрой.

— Что будем делать?

— Короткую стрижку, пожалуйста, — прошу я.

— И вам не жалко таких волос? — поражается она. — Они же такие шикарные! Потом такие не скоро отрастут!

— А мне и не надо, чтобы они отрастали, — смеюсь я. — С ними очень много хлопот, у меня нет времени с ними возиться, поэтому я хочу подстричь их покороче.

— Насколько покороче?

— Совсем коротко. Спортивная стрижка.

— Да что вы!

Стоя у меня за спиной, Яна склоняется и долго смотрит на меня в зеркале. Её рот приоткрывается, глаза распахиваются, как будто она увидела привидение.

— Это вы! — вдруг вскрикивает она.

Я вздрагиваю: неужели она узнала меня в моём новом облике? Но тогда она сказала бы мне "ты".

— Это вы снимались в рекламе шампуня! "Раньше мои волосы были сухими и безжизненными"! Это же была моя любимая реклама, только её почему-то перестали показывать! Девочки, кто к нам пришёл!

Сбегаются все мастера, побросав клиентов. Они стоят вокруг меня и ахают. Я пытаюсь им доказать, что они меня с кем-то путают, но они все поголовно узнают во мне её — ту, которая взмахивала на экране волосами и говорила: "Раньше мои волосы были сухими и безжизненными, но благодаря шампуню такому-то к ним вернулась их природная сила". Я убеждаю их, что я очень спешу, а мне нужно не только подстричь, но и покрасить волосы.

— Да у меня рука не поднимается на ваши волосы! — говорит Яна. — Я же столько времени ими любовалась и восхищалась, а теперь я должна их остричь!

Я требую книгу жалоб.

— Я так и напишу, что меня отказались обслуживать! — грожусь я. — Позовите ваше начальство! Я буду жаловаться!

Появляется хозяйка парикмахерской.

— В чём дело, девочки? Что за сборище? Почему клиенты брошены?

— Альбина Фёдоровна, вы посмотрите, кто к нам пришёл! — патетически восклицает Яна.

Присмотревшись, хозяйка тоже "узнаёт" меня.

— А, вы из рекламы! Да, видела вас часто. Волосы у вас просто шикарные, почему вы вдруг решили подстричься?

— Потому что так надо, я так хочу! — говорю я, теряя терпение. — Я тороплюсь! А меня не хотят обслуживать.

Хозяйка хмурится.

— Так, это что ещё за новости? Клиент к нам пришёл за услугой, а мы её не хотим оказывать? — Она обращается ко мне: — Вы к какому мастеру?

— Вот к ней. — Я показываю на Яну.

— Так, Яна, обслуживай, — сурово приказывает хозяйка. — Обслуживай, а то уволю!

Яна покрывает меня накидкой и дрожащей рукой берётся за ножницы. Хозяйка снова заглядывает.

— Кстати, а вы не хотели бы продать ваши волосы? Мы принимаем их по высокой цене.

— Отчего же, берите, если хотите, — соглашаюсь я.

Яна печально срезает с моей головы пряди и аккуратно складывает на полотенце, которое держит хозяйка. Хозяйка уносит мою шевелюру, а Яна уныло спрашивает:

— Как будем стричь?

— Виски и затылок коротко, косая чёлка до бровей, небольшая филировка. Мне ещё покрасить. Только побыстрее, а то я очень спешу.

Яна стрижёт по-прежнему виртуозно, с фантастической скоростью. Потом спрашивает:

— В какой оттенок красим?

— Тёмно-русый.

Она приносит мне карту оттенков, и я выбираю цвет, наиболее близкий к моему прежнему оттенку. Двадцать минут — и я больше не блондинка.

— Сколько с меня? — спрашиваю я.

— Вы нам нисколько не должны, — говорит хозяйка. — Цена ваших волос покрыла стоимость стрижки с покраской и сушкой.

— Замечательно, — говорю я, вставая. — Спасибо, Яночка.

— Всегда пожалуйста, приходите ещё, — вздыхает она.

Я очень тороплюсь: уже без десяти два. Но как я ни спешу, я всё-таки опаздываю на десять минут и нахожу моих детей слоняющимися вдоль школьной ограды. Я выхожу из машины.

— Простите, милые, я опоздала. Дело в том, что в парикмахерской меня приняли за какую-то звезду рекламы, и произошла заминка. Если бы не это, я бы успела вовремя. Простите, что заставила вас ждать.

Они смотрят на меня. Я присаживаюсь на корточки перед Машей, провожу рукой по волосам.

— Маша, как тебе?

Она смотрит на меня и молчит, а потом идёт к машине и садится на своё обычное место. Я спрашиваю у Вани:

— Что, плохо?

Он пожимает плечами.

— Да нет... Нормально.

Чтобы он не опоздал на тренировку, опять надо спешить. Только бы не пробка!

Пробка. Я бью рукой по рулю:

— Чёрт!

Так, надо что-то делать. Сзади уже подъезжают, секунда — и нас зажмёт. За долю мгновения я принимаю решение сделать запрещённый манёвр и, пока нас не зажала подъезжающая сзади машина, я выворачиваю на тротуар, сигналя разбегающимся прохожим. Десять метров до ближайшего поворота по тротуару — и мы объезжаем пробку. Мы едем в объезд, другим маршрутом, и в итоге прибываем на место точно в 14.30.

— Сумасшедшая, — говорит Ваня. — Так же нельзя!

— Да, сынок, так делать нельзя, — киваю я. — Когда ты вырастешь, и у тебя будет своя машина, никогда так не делай, потому что это опасно и неправильно. Но мы успели. Беги скорее, а то опоздаешь.

Раньше я так не сделала бы. Я бы покорно стояла в пробке, и в итоге мы бы никуда не успели. Если бы мы попались в лапы инспектору, меня бы лишили прав за такое вождение, но каким-то чудом нас никто не задержал. Видно, кто-то свыше был на нашей стороне.

Мы едем домой, Маша молчит. Я спрашиваю:

— Машенька, тебе не нравится, как я подстриглась?

Она молчит. До самого дома она не произносит ни слова.

И вот мы дома, я кормлю Машу обедом. Я ставлю перед ней голубцы, шарлотку, мусс. Она молча ест, а я сижу и смотрю на неё.

— Машенька, любимая, скажи мне хоть что-нибудь.

Она так ничего и не говорит. Я отвожу её к соседке, а сама еду в тир: я учусь стрелять из винтовки и пистолета.

Потом я еду за Ваней и захожу к соседке забрать Машу.

— Машенька, домой! — зову я.

Она выбегает в открытую дверь и прыгает в машину. Соседка, сочувственно глядя ей вслед, роняет:

— Бедный ребёнок... Так рано потерять мать.

Она думает, что я — мачеха Маши. Я не знаю, как мне убедить её в том, что я — Натэлла Горчакова и мама Маши, и я не берусь ей что-то объяснять. Я говорю:

— Спасибо, что побыли с ней.

Она вежливо улыбается:

— Ладно, чего там. Мне не трудно.

К 17.50 мне нужно на тренировку по айкидо, а Маша с Ваней остаются дома одни. Ваня уже сознательный мальчик, не по годам серьёзный, и я не боюсь оставлять с ним младшую сестру. В последнее время он её не задирает, не щиплет и не щёлкает, их отношения изменились. Ваня как будто повзрослел, и в его отношении к Маше появилась братская опека. Признаюсь, меня радует их сближение.

— Ребята, не шалить. Я буду дома через два часа. Если захотите есть — еда на кухне, возьмёте сами.

— С огнём не играть, в розетки ничего не совать, — заканчивает Ваня. — Я знаю.

— Умница, — говорю я.

Зачем мне айкидо? Во-первых, любая борьба укрепляет тело и дух, а во-вторых, она небесполезна и для того, чтобы постоять за себя и за близких. Может, это и не понадобится, и слава Богу, если не понадобится, но владение приёмами я считаю нелишним.

Я звоню домой из машины.

— Ваня, я уже возвращаюсь. Если вы нашалили, торопитесь наводить порядок.

— Мы не шалили, — отвечает мой сын. — Мы смотрим телевизор. И папа уже дома, ужинает.

— Прекрасно, — говорю я. — Я скоро буду.

Чудесный, жаркий летний вечер, полный расплавленного золота косых солнечных лучей. Я дышу полной грудью, я вижу небо и солнце, я ступаю по траве, и это прекрасно. Прощай, синдром Кларка — Райнера, ты в прошлом.

Они сидят втроём на диване и смотрят телевизор: отец посередине, дети по бокам. Я захожу.

— Привет, а вот и я.

Дети уже видели мою стрижку, а Эдик видит в первый раз. Он смотрит на меня в молчаливом потрясении, и у него такое лицо, что я не могу удержаться от смеха.

— Что ты на меня так уставился? Ну да, я подстриглась. Мне так удобнее.

На вечер у меня запланирована стирка, вещи уже приготовлены и лежат в корзине. Я кладу их в стиральную машину, сыплю порошок и смягчитель, лью кондиционер. Пока я вожусь с машиной, Эдик стоит в дверях ванной и смотрит на меня. Я не выдерживаю.

— Ну, что?

Он говорит:

— Перед тем как стричься, надо было спросить меня.

— Эдик, ну, не делай из этого трагедию, — смеюсь я. — Что тут такого? Длинные волосы мне мешают, кроме того, ты не представляешь, сколько с ними возни! Сколько на них уходит шампуня, ополаскивателя и времени!

— А может, мне как раз нравились твои длинные волосы? — говорит Эдик. — А ты их взяла и остригла, не спросив меня.

— Эдик, ну, прости. — Я включаю программу стирки, обнимаю Эдика за шею и тянусь к нему губами. — Не расстраивайся так.

Я целую его, но он не очень реагирует. Спрашивает:

— И зачем ты выкрасилась в этот цвет?

— А что тебе не нравится? По-моему, хороший, естественный цвет. Это же мой цвет, Эдик!

Он смотрит на мои волосы, как на что-то странное и незнакомое.

— Вроде бы твой. И как будто больше не твой.

— Эдик. — Я закрываю дверь ванной на задвижку, берусь за его ремень. — Ну, накажи меня. Пусть наказание будет суровым.

У него вздрагивают ноздри.

Раньше у нас это было размеренно и неторопливо, слегка лениво и только в постели. Теперь Эдику нравится заниматься этим в других местах: в гараже, в машине, в подвале, на чердаке и даже в гостинице. Сейчас — в ванной, стоя сзади меня. Недолго, но жёстко и яростно, рядом с работающей стиральной машиной.

Потом я ему рассказываю:

— Представляешь, сегодняшний визит в парикмахерскую обошёлся мне даром. Я ничего не платила.

— Это как? — удивляется он.

— Они купили мои волосы. Думаю, из них получится неплохой парик или шиньон.

Эдик качает головой:

— Ну, ты даёшь...

Потом я гоню детей мыться. Ваня моется сам — быстро принимает душ, а для Маши я набираю ванну с пышной пеной: она любит долго нежиться и играть в воде. Она играет со своей Барби-русалкой, крокодильчиком, утятами, делает из пены сугробы, пока вода почти совсем не остывает.

Потом я сушу и расчёсываю ей волосы.

— Какая ты у меня красавица, Машенька.

Она не разговаривает со мной, и это очень печально и больно. Но я не теряю надежды, что когда-нибудь всё-таки достучусь до её сердечка и верну её любовь. Прошло ещё слишком мало времени, поэтому ей, да и вообще нам всем нужно привыкнуть.

Перед сном я читаю. Чтобы не мешать светом Эдику, я устраиваюсь с книгой в гостиной. Я так увлекаюсь, что забываю о времени и читаю, пока не приходит заспанный Эдик.

— Ты знаешь, сколько времени? — говорит он.

— Нет, а сколько?

— Уже час. Иди спать.

Я говорю:

— Сейчас, уже иду. Только дочитаю вот эту страничку.

Он подходит, заглядывает на обложку.

— Очередной роман про любовь? Кто тут кого подло обманывает?

— Нет, — отвечаю я. — Это философское произведение. Точнее, философско-историческое.

— Ух ты, куда тебя занесло-то, — усмехается Эдик.

6

Психолог "Феникса" Роберт Даниилович откидывается в кресле, соединив кончики своих длинных пальцев.

— Расскажите всё подробно, что именно вас беспокоит, раздражает, может быть, пугает.

Эдик косится на меня. Он сидит в кресле перед психологом, а я — немного в стороне, в углу кабинета.

— Прямо при ней говорить?

— Разумеется, — кивает Роберт Даниилович. — Ваша жена должна знать, в чём причина вашего недовольства и дискомфорта. Вы не предъявляете ей обвинений, а просто ищете выход из сложившейся ситуации. А чтобы его найти, нужно знать, где камень преткновения. Она будет вас слушать, но перебивать не будет. А потом мы дадим слово ей, и настанет ваш черёд слушать. Прошу вас.

Эдик сосредотачивается, ему неловко. Наверно, он жалеет, что мы вообще пришли сюда, и хотел бы уйти, но назад поворачивать поздно.