Очарованный дембель. Книга 1. У реки смородины

— Так откель вы всё про него знаете?

— Ну, мы же следопыты, — сказал бородатый.

— Всё примечаем, — поддержал его детина со шрамом. — Дракон одноглазый. Ветви деревьев объедены только справа.

Вклинился младший:

— Ещё он хром на заднюю лапу. След не такой глубокий, как остальные. Стало быть, бережёт.

Чувствовалось, что охотники тайно соревнуются, кто больше особенностей заметил.

— Насморк у него, — дополнил бородач.

Тут он удивил даже коллег.

— С чего взял? — вскинулся детина.

— Одной ноздрёй жар выдувает. Трава и деревья так опалены.

— И то верно, — кивнул молодой, досадуя на собственную невнимательность. — Зато я уверен, что змей самец.

— Это уже перебор, — сказал боялин.

Юноша сверкнул голубыми очами:

— Я поясню. Наш дракон слишком разумно и последовательно себя ведёт. Он умеет ждать, тщательно планирует нападения на стада, избегает людей...

— Да, на бабу мало похоже, — перебил Полкан. — Только нам это ничего не даёт. Хищник разоряет округу. Надо его извести или отпугнуть, а не пол евонный определять. Не того мы ждём от лучших княжеских охотников.

— Я больше на медведя горазд, — пробормотал богатырь со шрамом.

— А я на копытных, — буркнул бородач.

— Я вообще мастер-птичник. Силки, ловушки. А змей, как я говорил, не летуч. Не моя это дичь.

— Ах вы, спинокусы-нахребетники! — обозлился Люлякин-Бабский. — Чья же он дичь? Может, моя?

— Не гневайся, твоё боялское величие, — проговорил старший. — Дракон соперник богатырю, а не охотнику.

Полкан тяжело вздохнул. Перевелись богатыри. Давным-давно перевелись. Самые древние сравнялись с богами. Младшие окаменели в последнем своём бою. Потом появлялись богатыри-внуки, но они не шли ни в какое сравнение с прославленными древними ратоборцами. Предание гласило, что последние заезжие витязи, взявшие в память о великих предках имена Ильи, Добрыни и Алёши, прошли по этой грешной земле, когда она ещё звалась Рассеей. А нынче ни богатырей, ни Рассеи. Так, набор разрозненных княжеств под общим названием Эрэфия. Ни цели общей, ни судьбы. Лишь одна на всех позорная обязанность платить дань мангало-тартарам...

Боялин вернулся к более насущному.

— Ладно, спасибо и на том, что поведали, — сказал он охотникам. — Но будет лучше, ежель вы наконец-то обнаружите гадину.

— Ох, ваше боялское величие, — ответил за всех бородач. — Вскоре она сама появится, ибо подбирается ближе и ближе к славному Тянитолкаеву.

— Чтоб у тя язык отсох! — воскликнул Полкан и замахал на охотников, мол, проваливайте, пока совсем не разозлили.

Настал черёд Малафея.

* * *

После позднего обеда братья Емельяновы отправились к бабке Скипидарье.

Подаренные Люлякиным-Бабским плащи бесподобно согревали и укрывали от мороси. Кроме того, они были оторочены ценным куньим мехом — местным признаком крутизны. Соболя носили исключительно князья, а куница была официальным зверем боялства.

Иван да Егор шлёпали по неглубоким лужам. Армейские ботинки отлично защищали ноги. Близнецы спорили, нужно ли злоупотреблять гостеприимством Полкана.

— Знаешь, братан, — сказал Старшой. — Мы его за язык не тянем. Этот богатей сто пудов попутал нас с кем-то другим. Не пойму, с кем. Главное, вовремя смыться.

— Вот именно, тут какая-то ошибка, — пробурчал ефрейтор Емеля. — Как бы нам не пришлось за неё расплачиваться.

— Ты слишком циклишься на возможных косяках, потому тебе не везёт, — наставительно заявил Иван. — Сто раз тебе говорил: учись мыслить позитивно.

Старшой даже обернулся к брату и потряс пальцем, чтобы правильные слова были усвоены должным образом. Тут Иван и столкнулся плечо в плечо с неким воином.

— Смотри, куда прёшь! — гаркнул незнакомец.

— Сам не спи! — огрызнулся Старшой, заведённый беседой с упрямым братом, а потом стал рассматривать воина.

Это был крепкий парень лет двадцати семи. Кольчуга под кожаной робой, закрывающей металл от дождя, меч на поясе. Штаны с защитными пластинами. Старые, но крепкие сапоги с высокими голенищами. Иван оценил лицо. Упрямый каштановый вихор, широкие скулы. Нос картошкой, глаза карие.

— Ты кто таков? — раздражённо спросил дружинник.

— Не твоё дело, — ответил Старшой.

— Я тебя в бараний рог согну, щегол.

Егор, до сей поры сохранявший нейтралитет, отмер и исполнил красивый хук. Бойцу-скандалисту следует отдать должное: он устоял на ногах, просто «поплыл».

— Спасибо, брат, — хмыкнул Иван, отодвигая с дороги ошеломлённого незнакомца. — Стопроцентный нокдаун. Дополню свою мысль. Как я уже говорил, главное — смыться отсюда, пока не появятся те, за кого нас принял наш официальный спонсор. А ещё до того, как мы перессоримся со всеми местными дружинниками.

Егор пожал плечами и процитировал бойца:

— Смотри, куда прёшь.

Остаток пути прошли молча. Старшой удивлялся неожиданно проклюнувшемуся у брата чувству юмора, а ефрейтор размышлял о том, что хук получился чрезвычайно быстрым и мощным. Нет, Егор не впервые исполнял этот удар столь удачно, но сегодня вышло просто идеально. Емельянов-младший ощущал прилив сил и ловкости. Нечто сродни куражу, который иногда испытывает каждый человек. Только возникла уверенность: прилив не минутный. Будто прыгнул на новый уровень мастерства.

В пасмурную погоду дом Скипидарьи выглядел ещё мрачнее и загадочнее.

Позвонили. Через полминуты старушка открыла.

— Заходите. Плащи сымайте, книги влагу не любят.

Усевшись за знакомый стол, покрытый зелёным сукном, близнецы приготовились слушать бабку, но ошиблись — она начала с вопроса:

— Соколики мои, почувствовали ли вы что-либо необычное, попав к нам?

— Ну, я стал сомневаться в собственном рассудке, — сказал Иван.

— Нет, я не об том, — ласково улыбнулась гадалка.

Подал голос Егор:

— Я это... Прямо пять минут назад понял, что сделался типа сильнее и ловчее.

— Ага! — Скипидарья удовлетворённо покивала и взяла со стола книгу в чёрном кожаном переплёте. — Это труд великого чародея, проживавшего в Закатных странах. Он предрёк ваше появление. Сей ведун известен как Склеразм Роттердамский по прозвищу Настрадаюс. Дар его был велик и бесполезен одновременно. Он совершенно не помнил, кому и на какое время предсказывает. Путаные свидетельства своих прозрений Склеразм записывал в рифмованные куплеты. Вот послушайте: «На горе стоит статуя, у статуи...» Нет, простите, это не здесь. А, вот!

К нам грядут два близнеца,

Словно двое из ларца.

Первый — умный — будет маг,

Младший — сильный, но дурак.

— Сам он дурак, этот твой Настрадаюс. Я бы ему дыню наколотил за такие стишки, — обиделся ефрейтор Емеля.

Гадалка покачала головой:

— Егорий-Егорий, он потому и Настрадаюс, что всякие несмышлёные наглецы его колотили за предсказания.

— Ну, ладно тебе, бабушка, — вступил Иван. — Твоя частушка кому угодно подойдёт. Да, братан у меня сильный, его и дома поколотить так никто и не сумел. Но я-то не волшебник.

— Не спеши, соколик, — произнесла вещунья. — Каждое четверостишие Склеразм Роттердамский сопроводил уточнением. Читаю: «Из иного мира выйдут в наш два не демона, но мужа. Братья, да непохожие. Очарованные, они либо станут надеждой восточным народам, либо погибелью им же». Думаю, толкования излишни.

— Давай, Вань, наколдуй чего-нибудь, — прикололся Егор.

— Оборжаться, — прокомментировал Старшой. — Бабушка, я не хочу становиться ни надеждой, ни погибелью. Нам бы домой...

— Тут я с тобой, милый мой, целиком и полностью согласна. Чем раньше удастся выпихнуть вас из нашего мира, тем лучше. Вдруг вы никакая не надёжа! Я пробовала заглянуть в будущее, но судьба ваша покрыта пеленой неопределённости. Я вам больше скажу: ваше присутствие влияет на мою способность предрекать, даже если я занята другим посетителем. Вчера забегал купец, хотел получить картину на пять лет вперёд. А я ничего не вижу! Несколько недель, не боле. Сперва думала, это от моей несобранности. Я же слегка разозлилась: он меня от книг оторвал. А затем пришла убеждённость — грядёт великая перемена. А уж с вами её увязать — грошовое дело.

— Что-то ты нас вообще запугать решила, — пробормотал Иван.

— Больно оно мне надо. Я сама люто испужалась. И, заметь, в самый первый ваш приход. Сердце гадалки не обманешь.

— Нас дома ждут, — напомнил ефрейтор.

— Умница, Егорий Василич! О главном не забыл, хоть и дурак... — Скипидарья глянула в лицо Емельянова-младшего и осеклась. — Я имею в виду, дурак по стихотворению Настрадаюса! Хм, воистину, настрадаюся я с вами, хи-хи.

Близнецы-дембеля ждали конструктивной информации, и гадалка подумала, что совсем потеряла голову, страшась этих глупых, но чрезвычайно важных для судеб мира парней. «Возьми себя в руки», — велела она себе. Сделав глубокий вдох, ворожея приступила к важному:

— Внимайте, неразумные. Промеж мирами надобно открыть врата и наладить мост. Это деяние самого высочайшего уровня волшебства.

— То есть, ты не сможешь? — уточнил Старшой.

— Где уж мне, простой деревенской бабке! Сие колдовство требует неизъяснимой точности и неизмеримых затрат магических сил. Малейшая ошибка приведёт к гибели всего сущего. — Она лукаво прищурилась. — Вот я и думаю, может, вы туточки, у нас, останетесь? Здесь удалым молодцам вольготно. Соглашайтеся, соколики!

Близнецы, не сговариваясь, ответили в унисон:

— Не, нам домой надо!

— Я так и знала, — вздохнула старушка. — Уже по этой причине вы таите в себе величайшую опасность, ишь, дом вам подавай. А ведь, даже согласись вы остаться, произойдут — и уже происходят — страшные изменения.

— Ну, мы всё не сожрём, местным останется, — ни с того, ни с сего обиделся Егор.

— Да я не о том! При чём тут пища-то? — раздосадовалась Скипидарья. — Вы чужаки. Влияете на распределение жизненной силы. Неизвестно, большой радостью обернётся ваше присутствие или тяжелейшими бедами. Поэтому вам во что бы то ни стало необходимо отыскать чародея, способного построить мост. И, промежду прочим, убрать его. Последнее едва ли не сложнее первого.

— Где ж нам его найти, чародея-то? — спросил Старшой.

— Вот она, загвоздка! — Вещунья хлопнула ладошкой по столу. — Измельчал нынче волшебник. Карты открыли мне, что один великий чародей всё же есть. Только отыскать его способны лишь вы сами.

— Ни фига себе, задачка! — сказал Егор.

— Да, Егорий свет Василич, в этом деле лёгких путей не бывает. Я вам способна помочь ровно двумя советами. Первое. Все предзнаменования говорят мне, что вам потребно идти на север. Постарайтесь посетить великого и несчастного многознатца по имени Бояндекс. Если кто и ведает, где взять великого колдуна, так это Бояндекс. Не перебивайте! Второе. Отправляйтесь как можно скорее. Лучше прямо сейчас. Давайте, соколики, я буду за вас молиться.

* * *

У боялина Люлякина-Бабского было много соперников. Самым непримиримым считался Станислав Драндулецкий. Естественно, предводитель партии слонов.

Он происходил от высокородных боляков. Больша — государство к западу от росских княжеств. Воинственные мужчины-боляки стремились захватить побольше, а болячки были чертовски красивы, но не вполне здоровы. Станислав унаследовал от отца воинственность и максимализм, а от матери-болячки — лёгкое косоглазие, которое становилось тяжёлым в моменты гнева, страха или сильной усталости. Выросший в Тянитолкаеве, он искренне считал себя местным, полюбив здешнюю природу и даже людей, пусть они и были неотёсаны да невежествены.

Он получил прекрасное образование, обожал музицировать на лютне. Правда, непросвещённые тянитолкайцы этот инструмент не уважали за название, полагая, что он придуман лютыми людьми. Драндулецкий слыл ценителем и поклонником парфюмерии. Он выписывал все новинки из закатных стран, предпочитая марку «Тыкверд и Зюскин». Ходили страшные слухи о рецептуре волшебных ароматов. Дескать, для изготовления парфюма мастера удушали красивых девок, мазали их салом, а после из этого сала гнали пахучую жидкость. Мол, оттого и духи, что девок душили. Станислав в эту ерунду не верил, правда, с некоторых пор стал ловить себя на мысли о красоте женской шеи и о том, как бы здорово взяться руками и... Тут боялин себя одёргивал и гнал запретные думки подальше.

Он знал толк в одежде. Законодательницей мод была Парижуя. Там Драндулецкий заказывал наряды, а потом щеголял в самых дорогих и прогрессивных тряпках мирового уровня. Народ считал парижуйцев клоунами, а за гастрономические пристрастия и вовсе обзывал жабоедами. Станиславу прощалась увлечённость глупыми обычаями, люди тихонько посмеивались и слагали о нём короткие потешные истории.

Тем не менее, боялин не был простачком, оказывая существенное влияние на политику Тянитолкаевского княжества.

Драндулецкий, разумеется, прознал о немчурицах — гостях Полкана. Попеняв себе за нерасторопность, Станислав учинил разгон помощникам и велел им неусыпно следить за домом соперника, а также за парой иноземных визитёров.

В то время, когда близнецы беседовали с гадалкой, боялин Драндулецкий находился дома и играл в новомодную игру «боулинх». Для неё прямо на полу застилалась длинная ковровая дорожка, в конце которой расставлялись восемь прочных узких кувшинов. Игрок, находящийся на противоположной стороне, катал глиняные шары, стараясь сбить как можно больше кувшинов. Расторопный слуга расставлял их заново.

Станислав предпочитал шарам другой сфероид, который нельзя назвать предметом. Дело в том, что Драндулецкий владел самым настоящим колобком, то есть круглым живым караваем. С глазками, ушками, носиком и ротиком.

Высокий сухопарый боялин сорока годков устраивал колобку сеанс «боулинха» по двум причинам. Во-первых, Станислав имел садистские наклонности, а во-вторых, колобку нужно было провиниться, чтобы попасть на дорожку.

Сегодня разумный каравай принимал наказание за надругательство над булочками.

— Открой рот, — скомандовал тенорком Драндулецкий.

— А может, не нафо, хофяин?

Лучше бы колобок промолчал. Стоило ему заговорить, и боялин запустил перст в открытый ротик. Большой и безымянный пальцы очутились в ушках каравая. Станислав сделал широкий шаг к дорожке и запустил снаряд в цель.

— Ай! Ой! Ай! Ой!.. — вякал катящийся хлеб, пока не врезался в кувшины. — Уй-ё!!!