Консерватория: мелодия твоего сердца

— Это несправедливо, Слуагадхан. Неужели честным способом невозможно получить достойного партнера? Почему низкоморальным девицам достается все самое лучшее?

Настала очередь кавалера успокоительно поглаживать руку своей дамы.

— Лиадейн, ты не должна расстраиваться из-за этого. Увы, но в нашем мире много нечестных и двуличных людей, не брезгующих никакими методами ради достижения своих целей, — сочувственно произнес он.

— Ты не понимаешь. Грейнн Бойл — лучший на факультете. Даже после длительного перерыва. Я могла столькому научиться у него. А теперь он занимается с ней, а она ведь даже не скрипачка!

Пальцы Слуагадхана сжали руку Лиадейн чуть сильнее, но та не заметила этого, полная гнева на царящую несправедливость.

— Да уж, и правда, очень неприятная ситуация, — задумчиво произнес молодой человек. — А эта девица, как, ты сказала, ее зовут, она тебя не задевает?

— Адерин Лори. Нет, конечно. Меня задевает только ее беспринципность! И то в большей степени потому, что пересекается с моими планами, — ответила девушка, остывая.

— Не волнуйся, мой свет, такие личности всегда получают по заслугам. Не переживай об этом. А насчет ансамбля, — Слуагадхан посмотрел в глаза оллеме и произнес, — ты ведь у меня и без уроков других студентов, пусть и выдающихся выпускников, невероятно талантлива. Уверен, твои преподаватели видят и слышат это.

Выговорившаяся и подобревшая девушка благосклонно улыбнулась и ответила:

— Ты мне льстишь, Слуагадхан.

— Вовсе нет, и ты сама это знаешь, — пылко возразил ей молодой человек, вызвав еще одну улыбку своей дамы, на этот раз с едва уловимым оттенком самодовольства: еще бы ей не знать!

Заметно повеселевшая, Лиадейн снова погрузилась в изучение меню, а взгляд Слуагадхана, устремленный на нее, стал весьма задумчивым.

* * *

Поле окончания занятий самым людным местом во всей консерватории была, конечно, столовая. Все олламы, вне зависимости от положения, спешили восполнить энергию: студенты — потраченную на усвоение новых знаний, а преподаватели — на втолковывание непреложных истин в зыбкие умы. В большом помещении с высокими столами никогда не бывало тихо, но в это самое оживленное время гул, казалось, насквозь пронизывал его стены и пол. Кто-то доучивал недоученное, кто-то делился с друзьями, разбирая собственные ошибки и слушая советы, кто-то хвастал свежепредуманной мелодией, а кто-то попросту напевал засевшую в голове песенку. Музыкальный белый шум вился роем разъяренных пчел. Иногда мне казалось, что воздух ощутимо дрожит от такого многообразия мелодичных и не очень звуков, пропитанных глубинными и поверхностными, сиюминутными эмоциями неопытных олламов. Мне никогда не случалось быть свидетельницей землетрясения, но складывалось ощущение, что оно чувствуется именно так: вибрации, то практически незаметные, но настораживающие, то мощные, сотрясающие. Именно поэтому я никогда не задерживалась в столовой больше, чем было необходимо, для того, чтобы поесть. Меня не покидала мысль, что, останься я еще хоть на одно мгновение, и обед из меня выпрыгнет, подстегнутый очередным всплеском чьих-то эмоций.

Наверное, поэтому у меня нет и изначально не было особых контактов с однокурсниками и другими олламами. Как ни крути, а в среде студентов консерватории все общение нанизано на музыкальную нить. Музыка для нас то же, что и воздух, мы дышим ей, впитываем кожей, наполняем ею умы и сердца, причем не всегда только свои. И если других олламов это сплачивает, в моем случае все с точностью до наоборот. Каждый раз, слыша пение или инструментальное соло, я будто заглядываю в душу человеку. Иногда читаю только верхние слои, а, случается, вижу глубинные переживания. Это выходит спонтанно. Мэтр Муррей говорит, что я научусь контролировать свой дар, что его нужно осваивать как незнакомый инструмент. Инструмент с собственным, далеко не простым норовом. Я чувствую чужие ощущения своей кожей, а сильные эмоции пронзают иглами до самой глубины сердца. И это совсем не приятно.

Этот раз не соблазнял стать исключением. Покончив с обедом едва ли не быстрей, чем главный повар, мастер Аодх, покинул зал столовой, пожелав всем приятного аппетита, я встала, отнесла поднос с приборами к нужному окошку и, рассекая заметно поредевший поток голодных студентов, опоздавших к пожеланию (практически благословению) мастера Аодха, направилась к дверям. За ними студенчески течения были оживленнее, но направлялись в большинстве своем в царство вкуса и запаха. Выйдя, первым, кого я заметила, был Грейнн Бойл, подпиравший противоположную стену недалеко от столовой. Музыкальный партнер, теперь уже, наверное, бывший, тоже заметил меня и отлепился от стены. Мне показалось, что он уже был готов направиться в мою сторону, как вдруг коридор огласил мелодичный звонкий голос:

— Грейнн!

Молодой мужчина замер, а затем медленно повернул голову на звук, я перевела свой взгляд туда же. В пяти шагах от него стояла уже знакомая мне девушка, окунувшая мэтра Дойла в косметологическую ванну. Не особенно высокая шатенка с очень живыми карими глазами сейчас с неподдельной радостью смотрела на моего партнера по ансамблю и ослепительно улыбалась.

— Грейнн! — еще раз воскликнула она, после чего подбежала к изумленному скрипачу, встала на носочки и без затей поцеловала его в щеку. — Какое счастье встретить тут знакомое лицо! Как твои дела?

Она продолжала опираться на его предплечье, которым воспользовалась как опорой, и ожидающе смотрела в глаза молодого мужчины, ожидая ответа. Грейнн улыбнулся.

Я никогда прежде не видела, чтобы он улыбался. Усмешка, полная иронии — да, но вот такая, искренняя, теплая и, должна признать, красивая улыбка никогда не появлялась на его лице. Наверное, поэтому я на секунду замерла, как вкопанная, будто почувствовав едва ощутимый укол в солнечное сплетение.

— Каэли, — мягко и с необычайной теплотой произнес Грейнн, смотря на девушку сверху вниз.

В тот же момент оцепенение распалось на мелкие осколки, я легонько тряхнула головой, решительно развернулась и направилась в сторону, противоположную беседующей паре. Да, меня удивили невиданные раньше эмоции партнера, но почему меня должно волновать с кем и как он общается? Тем более, что он мне уже наверняка бывший партнер.

* * *

Появление Каэли было неожиданным. Очень неожиданным. Настолько неожиданным, что, отвлекшись, Грейнн потерял из виду Адерин, с которой хотел поговорить. Когда, осознавший, что ему не почудился знакомый голос, молодой человек обернулся к дверям столовой, девушки там уже не было, как и в коридоре. Не позволив себе рвавшегося из груди хмурого тяжелого вздоха, он снова повернулся к ожидающей ответа собеседнице. Каэли поубавила сияния и теперь изучающе смотрела на выражение его лица, так что он поспешил усмехнуться и произнес:

— Дела идут. Ты сама здесь каким ветром?

— Попутным, каким же еще? — легко пожала плечами девушка.

— Ну да, — скептически хмыкнул Грейнн. — Из того, что я видел, любой ветер, сталкивающийся с тобой, становится попутным, независимо от атмосферных фронтов.

— О да, я практически повелительница бурь, — звонко рассмеялась Каэли, вызвав улыбку и у собеседника, после чего профессиональным взглядом окинула фигуру молодого мужчины, завершив осмотр кистью левой руки. Переместив к ней ладони, деловито покрутила и произнесла неожиданно твердым приказным тоном:

— Ну-ка быстро сожми и разожми кулак.

Грейнн послушался еще до того, как осознал собственные движения, после чего усмехнулся:

— Опять твои фокусы. Прекращай, Каэли.

Девушка без тени смущения ответила:

— Я вообще-то и не начинала. А если бы и да, во всем виновато чувство ответственности.

— Иногда мне кажется, что лучше бы этого чувства у тебя не было, — нарочито тяжело вздохнул Грейнн.

— Иногда? Мне так кажется постоянно, — снова улыбнулась девушка. Вдруг, словно спохватившись, она добавила:

— Кстати, очень хорошо, что я тебя встретила. Есть разговор.

— За чашкой травяного чая? — вопросительно изогнув бровь, предположил оллам.

— Лучше за каким-нибудь из ноктюрнов Эрарьеса, — неожиданно серьезно ответила Каэли.

Грейнну оставалось только поправить футляр, висящий за плечом и кивнуть. Несмотря на кажущуюся легкомысленность и совершенно очевидное своеволие, Каэли была весьма трезвомыслящей девушкой, а выбор аккомпанемента к разговору явно указывал, что тема будет серьезной.

Каэли положила ладонь на учтиво предложенный сгиб локтя и направилась на третий этаж, поднявшись на который, Грейнн сразу понял, к которому кабинету им стоит идти. Из приотрытой двери одного из них доносилось знакомое ворчание Вилея Имона:

— Осторожней! Осторожней! Это ж вам не дрова в поленницу складывать, уважаемые олламы! — по интонации сразу становилось понятно, что уважения в старом мастере-кладовщике к громко пыхтящим помощникам не было и в помине.

Грейнн вопросительно посмотрел на свою спутницу, та поняла его интерес без слов:

— Не могла же я не заглянуть к старому Имону! Он еще девчонкой меня от раритетной скрипки гонял.

Дальнейших объяснений не требовалось. Мастер-кладовщик, конечно, первым делом поинтересовался инструментом.

— А что ты с собой привезла? — подавляя зарождающуюся улыбку, как бы между прочим, поинтересовался Грейнн.

— Кото, — с материнской гордостью отозвалась Каэли.

Оллам фыркнул, в его глазах заплясали смешливые искорки.

Картина, представшая их взору, была ожидаемой: Мастер Имон стоял и со строгим видом отдавал указания двум олламам. Суровый внимательный взгляд из-под нахмуренных бровей не отрывался от их рук ни на полмгновенья. Молодые люди, искренне полагавшие, что музыкантам физическая сила не так уж и нужна, что было видно по худощавой изящной комплекции, натужно пыхтели и пофыркивали, подтаскивая даже с виду тяжелый двухметровый футляр к столу, на который его предполагалось взгромоздить. Сил им предавали грозные реплики и сулящий жестокую кару взгляд мастера-кладовщика. К чести ребят, им удалось справиться с задачей, не допустив бесчестящих репутацию звуков. Как только мастер убедился, что футляр надежно покоится на столе, он подошел к нему и деловито открыл, после чего стал подавать помощникам ножки для подставки.

— Доброго дня, мастер Имон, — приветливо поздоровалась Каэли.

— Доброго дня, — уважительно повторил приветствие Грейнн.

— Каэли! — старый мастер расплылся в умиленной улыбке, после чего будто всполошился, — Ты уже здесь? Я думал, инструмент понадобится тебе не раньше двух!

— Так и есть, мастер Имон, просто я пришла немного пораньше, чтобы помочь, но, вижу, помощники у вас уже есть, — беззаботно улыбаясь, ответила девушка.

Мастер перевел взгляд на пыхтящих над подставкой студентов и пренебрежительно скривился, после чего перевел взгляд на спутника девушки, прищурился, будто припоминая, а затем разом помрачнел:

Каэли, заметив реакцию мастера-кладовщика, поспешила заговорить первой:

— А это... — но была прервана неодобрительным:

— Грейнн Бойл, как же, как же, помню, — почти прокаркал Вилей Имон и, не сводя глаз с оллама, продолжил, — Что, молодой человек, по-прежнему втихомолку поганите казенный музыкальный инвентарь?

— Что вы, мастер, уже давно только свой собственный, — спокойным с явной прохладцей тоном ответил молодой мужчина.

— Ну-ну, — недоверчивый прищур старого мастера говорил сам за себя.

— Мастер Имон, мы, кажется, все правильно сделали, — с явно вопросительной интонацией донеслось от кривовато выставленной подставки.

Кладовщик еще раз смерил фигуру Грейнна недовольным взглядом и обернулся, чтобы проинспектировать работу студентов. Скептически хмыкнув, мастер подошел, деловито поправил сооружение, проверил надежность и дал указание ставить на выровненную конструкцию сам инструмент. Этот этап прошел без происшествий: то ли потому, что один кото был гораздо легче, чем футляр с полным комплектом инвентаря к нему, то ли оттого, что бдительный взор Вилея Имона и ревнивый взгляд Каэли не сулили ничего хорошего молодым людям в случае промашки. Убедившись, что рабочая сила больше не пригодится, мастер велел подрядным быть свободными, а сам приблизился к инструменту. Присев, ласково провел пальцами по шелковым струнам, послушал голос каждой, кое-где подвинул мосты, после чего выпрямился и с довольным видом произнес:

— Готово, мел.. Каэли. Можешь пользоваться.

Девушка лучезарно улыбнулась, подпорхнула к старому мастеру, звонко поцеловала того в щеку и тихо ответила:

— Спасибо, мастер Вили.

На секунду морщины мастера разгладились, а выцветшие глаза ярко сверкнули. Он кивнул, второпях постарался вернуть лицу суровое выражение и направился к двери, бурча под нос: 'От егоза! Как была маленькой озорницей, так и осталась'.

Проводив взглядом мастера-кладовщика, Грейнн повернулся к Каэли, уже усаживающейся напротив инструмента, и поинтересовался:

— А до консерватории ты его как дотащила?

— Помогли, — коротко ответила надевающая на пальцы коготки-плекторы девушка.

— Что прямо самолично? — вскинул бровь оллам.

— На территорию консерватории не допускаются слуги и прочая челядь, на плечи которых можно переложить драгоценный груз, так что да, самолично, — усмехнулась Каэли, напоминая Грейнну ту короткую, но яркую сцену, когда у ворот его столичного дома оказалась девушка, рядом с которой лежал двухметровый деревянный чемодан больше всего смахивающий на тощий гроб. И эта самая девушка, которую по распоряжению главы тайной службы он обязан был принять, наотрез отказалась доверять как сам гроб, так и его содержимое прислуге. Вспылив тогда, Грейнн предложил ей самой тащить эту груду дерева в дом. Явно запомнившая нелестный эпитет по отношению к лелеемому инструменту барышня фыркнула и действительно потащила. Волоком. Остановилась только перед самым крыльцом, после чего перенесла содержимое футляра в дом, а сам чемодан, поцарапанный и ободранный, так и быть, доверила заботам ошарашенной прислуги.

Грейнн усмехнулся. Он знал, что футляры девушка меняет с завидной регулярностью, тем не менее, не изменяя принципам.

Каэли бросила на молодого человека взгляд из разряда 'а ты что встал столбом'. Грейнн усмехнулся и под мелодичные переборы шелковых струн стал доставать скрипку из чехла.

Ноктюрны Эрарьеса нравились девушке не только из-за мелодичности и проникновенности, но и, как подозревал оллам, в большей степени из-за пронзительных мотивов горного народа, которыми композитор был очарован на протяжении всего своего творчества.

Ловким движением, исполненным изящества, он положил скрипку себе на плечо и голос медных струн стал вплетаться в узор, рисуемый шелковыми. Тональность Лунный Топаз играла всеми оттенками возвышенного очарования с нотками грусти о недостижимом. Диалог инструментов то срывался на шепот, то переходил на повышенные тона, но мелодичные голоса взаимодействовали неизменно мирно. Повторяющиеся интервалы и темы, тем не менее, звучали каждый раз по новому, словно грани драгоценного камня: совершенные в своем подобии, создающие идеальную форму и образ, в которых играет рассветный луч. Во время исполнения музыканты не смотрели друг на друга, больше внимания уделяя инструментам. Ноты не нужны были ни одному из них: Каэли, трепетно любившая творчество Эрарьеса знала большинство его произведений на память, ноктюрны так точно, а у Грейнна была возможность заучить их до возможности играть с закрытыми глазами.