Траханиотов с поклоном подал мне свиток начинавшийся словами: — "Собор вся земли решил, бояре приговорили, а государь повелел". Особенно бросался в глаза писаный золотом большой царский титул с перечислением всех княжеств и царств, входивших в государство, включая Великое Княжество Мекленбургское. Другой дьяк принес золотую чернильницу с пером, и я затаив дыхание начал выводить под документом латынью IOAN. Слава тебе господи, на сей раз, обошлось без клякс, и заулыбавшийся дьяк тут же посыпал подпись песком, после чего князь Мстиславский приложил печать.

Первое дело было сделано и вперед вышли Бутурлин с Салтыковым. Первым начал говорить Бутурлин.

— Государь, ты повелел мне вместе с Бориской Салтыковым идти на вора что сидит в Коломне и разоряет окрестные земли. А оный Бориска, твоей государевой воле перечит и оттого твоему царскому делу урон превеликий...

— В жизни того не бывало чтобы Салтыковы под Бутурлиными ходили! — визгливым голосом прервал его спич второй ответчик, — помилуй государь, невместно мне под Васькой ходить! Мы, Салтыковы, завсегда выше Бутурлиных сидели.

— Это когда же ты пес смердящий, выше меня сидел? — распалился в ответ стольник. — Еще отец мой бывал первым воеводой и в большом и в сторожевом и полку правой руки. А в твоём роду выше второго воеводы николи не поднимались!

— Ах ты, аспид брехливый, — не остался в долгу дворянин, — да как у тебя бельма не повылазят от того что ты царю врешь! Отродясь отец твой не бывал первым воеводой в большом полку, а токмо вторым!

— А твой и таковым не был!

— А ты... а ты....

— Унять лай! — приказал я строго глядя на спорщиков, — вы, когда должны были выступить? То-то что неделю назад, а за сию неделю сколь войску жалованья, да кормов, да прочего ушло, а дела ни на полушку не сделано! Паче того, сколько вор Ивашка Заруцкий за время сие погубил душ христианских, да иного разору принес земле? Чей грех будет, я вас спрашиваю? Того ради, что не желаю в начале своего царствования объявлять своим подданным опалы, велю в походе сем быть без мест. Все ли ясно?

— Прости государь, но все одно невместно Салтыковым под Бутурлиными ходить! — продолжал перечить московский дворянин.

Услышав это дерзкое заявление присутствующие ахнули и в наступившей тишине обернулись ко мне ожидая реакции.

— Государь дозволь слово молвить? — Подал голос Иван Никитич Романов, ведающий разбойным приказом, очевидно желая разрядить обстановку.

— Говори.

— Не гневайся государь, а только может войска не надо посылать?

— Это как же?

— Да тут такое дело, поймали намедни лазутчика на Москве, а при нем письмо.

— Что за письмо, прелестное* поди, к бунту и смуте подбивающее?

— Да нет государь, к тебе то письмо от жены самозванца, Маринки Мнишек.

— Вот как, и чего пишет?

— Да кто же его знает, государь, нешто мы могли без тебя его прочитать? Но, мыслю, может она повиниться хочет и смуту прекратить?

Иван Никитич, — понизил я голос, — ты ополоумел поди? Надо же было хоть предупредить, а то мало ли что там написано! Ладно, читайте.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

*Прелестное письмо. — От слова прельщать. Прокламация, призывающая к бунту или иным противоправным действиям.

Вперед снова вышел дьяк, приносивший мне чернильницу и, сломав на письме печать, развернул его. Дальше случилась заминка, послание было писано на латыни, а ее дьяк не знал. Я хотел было взять письмо в руки и прочитать сам, но к дьяку вдруг бестрепетно подошел какой-то монах и вопросительно глядя на меня произнес:

— Коли дозволишь, государь, зачту. Я грамоте латинской вельми горазд.

Мне ничего не оставалось, как согласится и тот начал чтение попутно переводя.

Великому Герцогу Мекленбургскому Иоганну Альбрехту, ложно именующему себя русским царем.

Вот уже несколько лет, как я венчаная жена последнего законного русского государя скрываюсь от своих бунтующих подданных, пытаясь спасти его законного наследника царевича Иоанна Дмитриевича. Одному богу известно, сколько претерпели мы с сыном разных лишений в наших скитаниях. Самые верные наши сторонники предавали нас, но едино лишь заступничеством святой девы Марии спасались мы от наших врагов. Но горше всего было нам узнать, что великий и славный рыцарь, каковым мы всегда почитали ваше королевское высочество, забыв о шляхетской чести, употребляет все силы, чтобы лишить живота и достояния бедную вдову и сироту. Разве не ведомо вам Иоганн Альбрехт, что не можно выбирать на царство иного человека, когда жив законный наследник? Разве можно доверять выбор царя в такой стране как московское царство черным крестьянам и разбойникам, как это случилось на балагане который назвали земским собором?

Молю вас, если осталась в вас хоть капля рыцарства, употребите ваши силы не на разбой и узурпацию власти, а отказавшись от ложного титула царя, провозгласите государем единственного законного наследника московского престола Иоанна Дмитриевича.

Царица Московская и всея Руси Марина.

В наступившей в соборе тишине казалось было слышно, как потрескивают свечи перед образами святых. Все собравшиеся вопросительно повернули головы в мою сторону, ожидая ответа. Я, матеря про себя последними словами Романова, изобразил глубокую задумчивость. Тем временем действо еще не закончилось, читавший послание Марины монах покачнулся и, издав нечленораздельный звук, опустился на пол. Из уст собравшихся одновременно вырвался крик ужаса, а следом то же самое случилось с дьяком, сломавшим печать. То, что произошла попытка отравления, стало очевидно.

— Всем стоять! — закричал я собравшимся. — Грамоту подденьте кинжалом и со всем бережением отправьте к моему лекарю ОˊКонору. Заседание на сегодня закрыто, всем молиться за своего государя, потом проверю! Иван Никитич, а ты куда?

Вечером в грановитой палате собрались все думцы. Бояре встревожено кучковались по разным углам, потихоньку шушукаясь. Некоторые сочувственно, а иные злорадно поглядывали на сидящего с потерянным лицом Ивана Никитича Романова. Когда я зашел все вскочили с лавок и повалились в ноги.

— Встаньте бояре, пол холодный.

Думцы подняли головы и едва не охнули. За моей спиной стояли не привычные рынды, а вооруженные драбанты.

— Послушайте меня бояре! — начал я свою речь, — завтра утром я выступаю на Коломну со своим полком. Войско которое собрано для того, поведет Василий Бутурлин с тем дабы перехватить воров коли попытаются уйти из Коломны. Бориса Салтыкова сегодня же выдать головою стольнику Василию на бесчестье. А за то, что он государева повеления не исполнил, да местничество затеял, то наложить на него штраф в две тысячи рублей серебром. А деньги те положить в казну большого дворца, и употребить на снаряжение государева полка к походу на Смоленск. Все ли на сей счет понятно?

— Понятно государь, — поклонился Мстиславский, — кому прикажешь Москву ведать в свое отсутствие?

— Тебе князь, а в помощь у тебя будет князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Вы то хоть с ним местничать не станете?

— Как можно государь...

— Тебе, князь, велю ведать делами земскими, — прервал я его, — а Пожарскому ратными. Боярину же Шереметьеву поручаю все дела о сборе пятины с царства, а в товарищах у него велю быть думному дворянину Минину. Пусть разошлют во все концы верных людей с тем, чтобы делу государеву убытка никакого не было. Однако и разорения никакого допускать не велю. Паче положенного, чтобы ни одной деньги не взяли.

— Сделаем государь, — поклонились Шереметьев и Минин.

— Теперь ты Иван Никитич, — обратился я к Романову, — сам ведаешь, что за такую промашку с тебя шапку боярскую впору снять, да вместе с головою. Однако, вижу в случившемся перст божий, который правоту дела моего лишь и показывает. По сему, никакой опалы на тебя накладывать не буду, но впредь знай, за следующий недогляд вспомню и про сегодняшнее. Внял ли, боярин?

— Спасибо государь, — рухнул на колени Романов, — я отслужу....

— Отслужишь, куда же ты денешься.

Надо сказать, что последняя сцена была спектаклем. Все что считал нужным, я высказал боярину еще днем в разбойном приказе с глазу на глаз. Допрос разбойника ничего не дал, если он и знал чего о попытке отравления, то унес с собой эти знания в могилу. То, что Иван Никитич не причастен к покушению, тоже было очевидно. Случись надобность, этот жук придумал бы чего похитрее. Разумеется, произошедшее проходило по списку как преступная халатность, но Романов был одним из самых преданных моих сторонников. Пристроить его на плаху дело не хитрое, но на его место придется ставить другого боярина, и не факт что тот будет умнее или преданнее. Так что мы договорились, что я его для порядку немного накажу, а он пусть сделает вид что кровно обиделся. Глядишь, недовольные результатами выборов царя и объявятся. Так что попытаемся извлечь из случившегося максимум пользы. И острастки немного, и наживка для недовольных, и Романов, глядишь, другой раз поумнее будет. А других Талейранов у меня нет.

Расстояние от Москвы до Коломны невелико. Отдельные отряды воровских казаков в поисках добычи нередко набегали на окраины столицы, пользуясь недостатком сил у законной власти. По донесениям лазутчиков у Заруцкого и примкнувших к нему атаманов под командой было около шести тысяч казаков. Впрочем, более-менее верных тушинскому вождю было никак не более двух с половиной тысяч. Остальные просто примкнули к удачливому атаману в надежде пограбить и отвернутся от него при первой же неудаче. Отряд Бутурлина должен был изначально состоять из тысячи человек поместной конницы и трех тысяч наемных казаков. Сил этих было, скорее всего, недостаточно для полного разгрома воровских шаек. Однако, планируя этот поход, мы надеялись, что Заруцкий как всегда отступит, не принимая боя. Теперь задача изменилась, после публичного вызова сделанного мне Мариной и Заруцким мне нужна была только полная победа. К тому же, поразмыслив, я пришел к выводу, что отступление воровских казаков может быть хуже нашествия. Ограбят и разорят то что еще не успели. Займут, чего доброго, какой-нибудь город на Волге или даже Астрахань и перекроют мне всю торговлю. Ее, собственно, и так пока нет, но такими темпами еще долго не будет.

Состав моих войск был довольно пестрым. Основу составили три сотни мекленбургских драгун, восемьсот конных стрельцов во главе с Анисимом Пушкаревым и шестьсот рейтар Вельяминова. Среди последних, впрочем, было много новичков не слишком хорошо обученных и вооруженных. Плюс к ним шел, так называемый, государев полк из московских дворян, стряпчих и жильцов. Когда-то их было довольно много, и этот полк назывался избранной тысячей. Сейчас их было никак не более пятисот человек, довольно хорошо, впрочем, снаряженных. И последними в мой импровизированный отряд влились служилые татары, недавно пришедшие из Касимова и Мещеры, числом около полутора тысяч. Потомки кочевников, некогда наводивших ужас на Русь, давно осели и верно служили Москве со времен Ивана III. К воровским казакам у них за время смуты накопилась масса претензий, так что на их счёт можно было быть спокойным. Возглавлял их Сибирский царевич Арслан. С ним мы познакомились еще, когда ополчение осаждало Москву. Был он внуком хана Кучума, того самого у которого казачий атаман Ермак отвоевал Сибирь. Хотя Кучуму и удалось впоследствии убить знаменитого атамана, ханства своего он себе не вернул, а в многочисленных стычках его дети попали в плен и были перевезены в центральную Россию. Там они были испомещены, в конце концов, прижились, но природной живости характера не растеряли, участвуя во всех больших и малых войнах и смутах. Многие из них со временем крестились, после чего окончательно обрусели. Сам Арслан, впрочем, был ревностным мусульманином и вырос в Касимове в семье, погибшего от рук Лжедмитрия II последнего Касимовского царя. Не знаю, поэтому или нет, но царевич был решительным противником самозванца, и, соответственно, Марины и Заруцкого. Приведенная им рать пришлась как нельзя кстати. Привел он ее, впрочем, не от великой любви к Мекленбургскому дому, а желая выслужиться с тем, чтобы занять вакантное место Касимовского хана.

Выступили мы ранним утром, сначала пошли служилые татары, потом государев полк, рейтары, драгуны, изрядный обоз и десять разных пушек установленных на полозья, следом за которыми бодро маршировала наемная пехота. Едва выйдя за околицу, я подал знак, и моя конница двинулась вперед, оставляя за собой обоз, артиллерию и наемников. Все это я взял с собой, чтобы их видели возможные лазутчики Заруцкого. Не сомневаюсь, что они доложат пославшему их, что царь настроен решительно и пошел в поход всеми наличными силами, отчего будет добираться до Коломны не менее недели, а то и больше. Расчет был простой, Коломна город, весьма хорошо укрепленный и с наскока ее не взять. Однако надежных войск у сторонников Марины мало и узнав о приближении царской армии они, рубль за сто, попытаются уйти, пользуясь своей мобильностью. Вот тут-то я и буду их ловить, а штурмовать высокие стены Коломенского кремля или гоняться за ними по всему дикому полю дураков нет.

__________________________

Неделя у Федьки выдалась сумасшедшей, не успели они вернуться в Москву, как сотник Корнилий послал его за Анисимом Пушкаревым, позвать его в кремль для какой-то надобности. Что поделаешь, хочешь-не хочешь, а дело служивое. Хозяина в лавке не оказалось, но сидельцы, признав боярского сына, приняли его с вежеством и сказали, что сотник, де, сейчас будет надобно только обождать. Выйдя во двор, Федор увидел как две девочки лет примерно семи и десяти пытаются лепить снежную бабу. Получалось у них, прямо скажем, не очень и парень решил, что не будет большой беды, если он, ожидая Анисима, поможет им. Быстро скатав большие шары снега и поставив их один на другой, Федька слепил большого снеговика, приведя девочек в бурный восторг.

— А тебя как зовут? — важно спросила боярского сына та что помладше.

— Федя, — отозвался он, — а вас как?

— Меня Марьюшкой, а это Глаша, — последовал ответ.

— А вы верно дочки господина сотника?

Младшая в ответ фыркнула, но сестра ее тут же ответила:

— Да, его! — И сказав это, отвела Марьюшку в сторону.

Тем временем вернулся сотник и, услышав о деле, с каким к нему прибыл боярский сын, стал собираться. Федька, раздумывая над странным поведением девочек, пошел к своему коню и, вдруг, увидел, как по другой стороне улицы идет, шатаясь и запинаясь, пьяный монах. Дело это, надо сказать, было не так чтобы редким, но все же и нечастым. В старые времена, сказывали, для таких забывающих всякий стыд служителей церкви была даже особая патриаршая стража, подбирающая нечестивцев и отправляющая в монастырскую тюрьму. Однако патриарх пребывал в плену, а у местоблюстителя были, как видно, иные заботы. Лица его боярский сын не разглядел, но вот фигура отчего-то показалось ему знакомой. Тем временем сотник вышел из терема вскочил в седло подведенного ему слугами коня, и они с Федором поскакали в кремль.