Скука прекрасной Бурруджун

Мона-дар-Ушшада, и многие другие дамы придерживались теперь того мнения, что бедный молодой человек, не имея возможности оправдаться, покончил с собой, желая смыть вину своей же кровью... и вот как вышло! Даже это не заставило никого усомниться в его причастности. Госпожа была с этим не согласна — она думала, что истинный виновник, опасаясь разоблачения, избавился от Иш-Саронны, нарочно обставив все так, будто это самоубийство. Шиане-дар-Асана считала, что во дворце скрывается целая банда разбойников, и весьма этим обстоятельством была возмущена.

Сведения о том, что прислужница из кухонного ведомства видела выходящего от Иш-Саронны военачальника Дар-Рокко, были неожиданными.

— Возможно ли в личные покои проникнуть иным способом, кроме как через обычный вход? Кто-нибудь бывал в Срединном доме, знает его устройство? — спросила прекрасная госпожа.

Дамы покачали головами: даже Гу-иш-Равата была только в Большой приемной и Личной канцелярии правителя Шашатаны, а это едва ли одна восьмая всех помещений Срединного дома.

Что уж говорить о личных покоях мужчин, которые жили при службах? Там разве что простые девушки бывали, вроде У-кане. Высокородным дамам там нечего было делать.

Сама Бурруджун видела только Большую приемную залу во время смотрин, а после того ни разу не выходила за пределы внутреннего двора.

Птицы и небо

— Ты бы хотела стать птицей, Мона? — спросила Бурруджун.

Утро было прохладное, но прелестное. Под свежим слабым ветерком едва колыхались тонкие ветви кустов тиресиса и сухих пожелтелых трав, и тяжелые капли росы поблескивали, запутавшись в них. Дамы сидели на внутренней террасе, раздвинув загородки, чтобы подышать терпким осенним воздухом. Ане-мин-Кулум положила голову на колени прекрасной госпоже и печалилась о разлуке со старшей сестрой и сердечной подругой, Мона-дар-Ушшада сидела с другой стороны, прижавшись плечом к плечу Бурруджун. Остальные тихо подпевали Шиане-дар-Асана, которая наигрывала "У залива оставил сердце".

Старшая дама поглядела на алое небо, где серебряными росчерками змеились стремительные тиуле.

— Нет, госпожа, — ответила она. — К чему? Летать, верно, очень страшно. Такая высь и пустота... поневоле дрожь берет.

— А я бы хотела, — с непонятной тоской сказала прекрасная госпожа. — Не пустота — свобода.

— Что вам в той свободе? — спросила Ане-мин-Кулум. — Разве она хороша? У тиуле есть гнезда, в которые они могут вернуться, но бездельники мальчишки часто разоряют их, да и пропитание птицам приходится каждый день добывать.

— И ты права, — легко согласилась Бурруджун, гладя ее по волосам. — Но все же...

Сплетни и слухи

Вторая половина дня омрачилась дурными известиями. Еще четыре дамы, стыдливо пряча глаза, отбыли домой, а позже Мона-дар-Ушшада обнаружила в задних покоях несколько рыдающих девиц и едва смогла выяснить, в чем дело.

По всем службам дворцов шел слух, что правитель Шашатана разочаровался в своей жене из-за ее неподобающего поведения и бесплодности, и потому берет новую жену. Более того, в Срединном доме уже расположились в гостевых покоях одна родственница семьи правителей, с большой свитой. И по словам прислужниц, которые хлопотали по поручениям высокородных дам, родственница привезла свою дочь, изысканную белолицую красавицу, которая до того воспитывалась в одной из провинций.

И ведь ни слова не было передано прекрасной госпоже, хотя она, как жена правителя, должна была узнавать о таких гостях едва ли не первая.

Мона-дар-Ушшада сумела проверить эти слухи, и они подтвердились. Сурово отчитала прислужниц, которые с явной неохотой выполняли ее поручения, а те только расхихикались непочтительно.

Кушанья приносили с опозданием, и уже остывшие, кое-как разложенные. Будто бы слуги уже знали, что нынешняя прекрасная госпожа уже почти и не хозяйка во дворце.

Слезы обиды и злости вскипали на глазах старшей дамы, и она все никак не решалась рассказать обо всем госпоже, пока та не заметила покрасневшие и печальные лица остальных дам и не потребовала во всем признаться.

Дамы долго отнекивались и уговоривали госпожу не беспокоиться, но та только уверилась в том, что происходит нечто из ряда вон. В конце концов, Мона-дар-Ушшада все рассказала.

И даже о том, что говорят о гостьях, разместившихся в Срединном доме.

— Ах, но ведь это прекрасно! — воскликнула прекрасная госпожа и даже хлопнула в ладоши.

Дамы замерли, встревоженно переглядываясь, а Бурруджун воодушевленно сказала:

— Мона, распорядись, чтобы гостям прислали подарки — несколько отрезов шелка, утварь, и составь уместное письмо...

— Мне... самой передать подарки? — несколько оторопело спросила Мона-дар-Ушшада, не зная что и думать.

— Нет. Много чести, — неожиданно жестко сказала прекрасная госпожа. — Пусть с подарками отправляется Гу-иш-Равата и кто-нибудь из младших дам.

— Как прикажете, госпожа, — с печалью и неодобрением сказала Гу-иш-Равата.

— Я на вас рассчитываю. Когда будете в Срединном доме, изыщите способ и хорошенько изучите его устройство. Особенно меня интересуют покои господина Иш-Саронны.

Дама некоторое время смотрела госпоже в глаза, потом развернула веер, скрывая улыбку, и смиренно подтвердила, что все выполнит.

— И не стоит волноваться о слухах, — сказала Бурруджун. — С непочтительными слугами обходитесь как обычно. Наказания вскоре заставят их позабыть о глупостях и отдаться работе. И я не думаю, что мой супруг без уведомления и прощания решит расстаться со мной.

Бурруджун и на самом деле не сомневалась в Шашатане — и если даже что-то точило ее сердце, то она этого не показывала. Бурруджун стоило вспомнить тот взгляд, которым ее дарил на прощание супруг, уходя утром последнего дня, когда они виделись, чтобы увериться в том, что она небезразлична ему.

Дамы приободрились, исполняясь ее уверенности и спокойствия.

И тем больнее было всем услышать новые распоряжения, переданные дворцовым управителем.

Старик не сдерживая слез передал с одной из младших дам письмо, в котором прекрасную госпожу уведомляли о том, что для ее удобства во внешнем дворе приготовлены паланкины, чтобы ей без промедления можно было ехать домой.

В этом предельно вежливом, витиевато составленном письме не было и тени неуважения. Будто бы прекрасная госпожа распорядилась, а некто все приготовил и отчитывается. И одновременно столько презрения в подобном обращении! Право же, никто из дам не ожидал подобного, и сам дворцовый распорядитель, повидавший на своем веку немало придворных интриг, не мог сдержать слез. Что уж говорить о дамах, многие из которых тут же зарыдали, оглашая Серебряный дворец стенаниями и жалобами.

Бурруджун лишь побледнела и сжала до боли руку Моны-дар-Ушшада, которая сидела подле нее.

— Кто передал это письмо? — спросила она, одновременно давая знак Моне-дар-Ушшада, чтобы та успокоила дам.

— Принес слуга из Личной канцелярии, — печально отвечал дворцовый распорядитель. — Я отсылал его обратно с уточнениями, но все, что мне сказали — будто бы распоряжение подготовиться, собрав прощальные подарки, и помочь прекрасной госпоже отбыть домой, пришло из ставки правителя Шашатаны.

— Мона, возьми бумагу и пиши... нет, лучше я сама. Подай шкатулку с зажимами для рукавов... Уважаемый господин Наан-Сава, не печальтесь так. Я уверена, что это некая ошибка. Я вовсе никуда не собиралась ехать, а своим приемным родителям я вышлю письмо и все те дары, которые были приготовлены. Не пропадать же им зря...

И прекрасная госпожа улыбнулась. Дворцовый распорядитель, что находился на галерее за перегородкой, улыбку эту видеть не мог, а вот женщины невольно задрожали.

Так же опечаленно выглядела госпожа, сообщая им накануне свадебной церемонии, что жизни дам висят на волоске из-за злой шалости с платьем. И эта сочувственная улыбка... Мона-дар-Ушшада закрыла лицо рукавом, вспоминая ту ночь и жалея, что неведомый пока враг этого не видит. Может статься, он бы и не стал развязывать интригу, понимая, с кем имеет дело.

— Я не покину Серебряный дворец, — спокойно сказала Бурруджун, размашисто выводя письмена в своей манере, — пока сам правитель Шашатана не прибудет сюда и не скажет мне об этом.

Она поправила зажим на одном из рукавов и добавила задумчиво:

— К тому же у нас тут много нерешенных загадок, к которым прибавилась и еще одна...

Письма

— Ах, не хотели нас пускать, — с некоторым удовлетворением рассказывала Гу-иш-Равата. — Мол, не велено, распоряжений не было...

Исполняя приказание прекрасной госпожи, эта почтенная дама с ликованием окунулась в самую гущу дворцовых интриг, недомолвок и хитросплетений. То удовольствие, с которым она обошла всевозможные проволочки, словами было описать сложно. Румянец проступал даже сквозь плотный слой пудры на лице.

И хотя на гостевой стороне Срединного дома их приняли с высокомерной прохладностью, Гу-иш-Равата сделала все, что просила Бурруджун — и свыше того, конечно же, не удержалась, чтобы не подхватить несколько сплетен.

— Говорят, — понизив голос, сказала она, — будто бы вчерашним днем в ставку правителя прибыл срочный гонец с письмом. От прекрасной госпожи. И там было сказано, будто бы прекрасная госпожа не хочет более обременять правителя Шашатану и желает расторгнуть брачные обязательства.

Дамы ахнули, но Бурруджун лишь нахмурилась.

— И что же правитель Шашатана? — отрывисто спросила она.

— Это мне неведомо, — с сожалением призналась Гу-иш-Равата. — Об этом ничего не говорили... но зная его нрав, верно, всем приближенным пришлось несладко.

Затем Гу-иш-Равата описала устройство жилых покоев Срединного дома, и хотя внутрь они зайти не могли, все же побродили вокруг, якобы заблудившись. Покои Иш-Саронны располагались на первом этаже Срединного дома. Прислуга пользовалась входом через общую галерею, но так же с противоположной стороны покои выходили на внутренний сад.

— То есть получается, прислужница, которая носила пищу господину Мин-Раге, ходила по галерее первого этажа? — спросила Бурруджун. — Или же внутри?

— Нет, госпожа, по галерее. Во внутренний сад из прислуги допускают только садовников, — отозвалась Гу-иш-Равата. — И попасть в него можно либо из личных покоев, либо из служб, но это, как я поняла, не одобряется.

Прекрасная госпожа надолго задумалась, разглядывая набросанное дамой изображение Срединного дома.

— Мона, напиши письмо господину Дар-Рокко, — сказала она. — Как мне известно, он не отбыл вместе с моим супругом. Спроси-ка у него, что он обсуждал с покойным в тот вечер и когда ушел. И я думаю, нам нужно прикормить толкового прислужника при канцелярии... Чтобы без нашего ведома ни одно письмо отсюда не уходило. Шиане-дар-Асана, могу я вас попросить об этом?

Пожилая дама поклонилась.

— Муж одной из моих дочерей служит младшим советником при канцелярии Правой руки правителя. Я узнаю через него, к кому можно обратиться.

— Замечательно! — воскликнула госпожа. — А заодно и пусть попробует разузнать кто и когда принес злополучное письмо, которое ушло моему супругу... Ах, если бы знать, связано ли это дурное дело с той загадкой, над которой мы думаем? Неужели мы подобрались к чему-то, что выведет нас на путь истины?

— Госпожа, — неодобрительно покачала головой Мона-дар-Ушшада. — Об этом ли думать сейчас? Если у вас появился такой могущественный враг, который не боится даже гнева правителя Шашатаны...

Бурруджун лишь отмахнулась от нее, охваченная мыслями.

— А что если нам нужно было заглянуть и дальше? — спросила она. — Почему я не подумала об этом? Зачем возводить такую глупую напраслину на бедного чиновника, а потом убивать его? Поспрашивайте-ка еще, чем был занят покойный последнее время. Слуга его упоминал какие-то важные дела, разузнайте.

Мона-дар-Ушшада сердито нахмурилась — ей не нравилось ни новое задание, ни пренебрежение опасностью, которое выказывала Бурруджун. Одни загадки на уме...

Старшая дама перебирала листки бумаги в письменном наборе, никак не в состоянии решить, на каком будет уместнее писать господину Дар-Рокко. На тонкой шелковой? Нет, слишком изысканно для военачальника. На цветной? Тоже не сообразно случаю — это ведь не любовное послание и не дружеская записка. Промучившись некоторое время, Мона-дар-Ушшада остановилась на листе плотной и белой бумаге, превосходного качества, но без лишних изысков. Бурруджун лишь посмеивалась, искоса наблюдая за стараниями старшей дамы. И это всего лишь письмо с простым вопросом...

К ночи принесли целый ворох писем: из столицы от уехавших дам, от приемных родителей Бурруджун, ответ Дар-Рокко и короткую записку от принца Аину. Пока дамы зачитывали друг другу свежие новости из города, Бурруджун наскоро проглядела остальные бумаги, втайне надеясь получить весточку от супруга, потом взялась за письмо от своей любимицы, Лали-наан-Шадиш.

— Белые одежды!.. — вдруг воскликнула она и несвойственным ей жестом прижала рукав к губам.

Дамы, позабыв разом о своих делах, поспешили к ней, и Бурруджун передала письмо Гу-иш-Равате, чтобы та прочла его вслух.

Письмо Лали-наан-Шадиш,

присланное ею из родительского дома

"Прекрасная госпожа, передаю вам нижайшие поклоны от моих родителей и многочисленные пожелания здоровья и благосостояния.

Матушка, к моему большому счастью, больна совсем немного, больше от слухов о поветрии в городе и от своих страхов. Она передает вам искреннюю благодарность за подарки и обещает крепко помолиться за вас и ваше здоровье в храме Зачарованного сада, куда мы в скором времени собираемся ехать.

Надеюсь, в Серебряном дворце все течет в установленном порядке, и все находятся в добром здравии, хотя признаюсь честно, в городе ходят неприятные слухи, одни других страннее. Я не буду их тут перечислять, чтобы не марать бумагу, но все же сердце мое очень ими опечалено.

Прекрасная госпожа! Совсем недавно мы с матушкой беседовали о разных пустяках, и речь у нас зашла о соседях. Моя матушка крайне любопытна и ее приближенная служанка всегда держит ее в курсе происходящего. Не все из того, что она рассказывала, интересно, но вот одна вещь...

Рядом с домом моих родителей стоит весьма ухоженное и радующее глаз поместье, и я никогда не думала, что у его хозяев такая печальная судьба. Сейчас там проживает только его хозяйка — госпожа Сина-Хатун, которая не так давно схоронила мужа. До этого у нее один за другим умерли мать и отец, но моя матушка — да и все остальные соседи, как мне известно, — не проявляют никакого сочувствия к этой особе.

Еще при жизни мужа к ней постоянно приезжал любовник, и даже, говорят, не один. Как уж она изворачивалась, чтобы эти мужчины случайно не столкнулись друг с другом в ее доме, я не знаю, но порой некоторым особам свойственна воистину лисья хитрость. Мне эта история была чем-то неприятна, и я бы не стала расспрашивать матушку дальше, если бы та не упомянула, что госпожа Сина-Хатун принимала любовника даже не сняв еще траурных белых одежд. А ведь тело ее мужа только-только увезли в храм Падающих теней, и дым от его погребального костра еще не развеялся...