Крысиный Волк

— Он идет!

Шацар прислушался. Недалеко от их убежища кто-то насвистывал знакомую Шацару песенку. Шацар отметил, что ему нравится мелодия.

— Ну? — зашептал Мардих. — Я уже смирился с тем, что моя душа заперта в сорокопуте, но я не хочу провести жизнь на полке! Сидим тихо или пытаемся улизнуть?

Шацар пожал плечами, чем еще больше разозлил Мардиха. Почему бы Мардиху просто не улететь, в конце концов, он птица? Шацар принялся собирать камни, во-первых, чтобы швырять в таксидермиста, а во-вторых, чтобы не зашуметь ими, когда придется вылезти из шалаша. Шацар выглянул из убежища. Лес был густым и темным, на деревья ложилась неясная тень человека, идущего к ним. Шацар рассудил, что будь он таксидермистом из леса, прогуливающимся по своим владениям, проверил бы подозрительные шалаши в первую очередь.

Шацар осторожно пополз подальше от убежища, решив спрятаться в зарослях терновника. Во-первых, они были достаточно густыми, а во-вторых, терновый куст — последнее место, где кто-нибудь станет прятаться.

Шацар отполз за куст, Мардих уселся ему на плечо с видом самым независимым. Может, он боялся больше него?

Растение, за которым Шацар прятался могло похвастаться массивностью и пышущим здоровьем, его ярко-синие ягоды соседствовали с острыми, как спицы, колючками. Ближе к земле были хрупкие, красивые скелетики зверьков, запутавшихся в колючках когда-то, а выше, на уровне головы Шацара, истекала кровью добыча ближайших родственников Мардиха. Свежие, рубиновые капли, плеснувшие из какой-то маленькой пташки сверкали на ягодах. Шацар подумал, как чувствуют себя эти птички, беспомощно трепыхаясь в свои последние секунды. Знают ли звери, что эти секунды у них — последние, когда умирают?

Интересно, подумал Шацар, слушая песенку, которую высвистывал таксидермист. Он прошел мимо, Шацар внимательно наблюдал за тенью, скользившей по усыпанной листьями земле.

А потом тень замерла — неестественно-быстро, как будто у игрушки кончился завод и ничто больше не двигалось внутри нее. Свист тем временем даже не изменил своей тональности.

— Кто в моем лесу смеет пахнуть человечком? — спросил голос через пару мучительных, долгих секунд. Он был певучий, приятный и теплый. Сказочный голос, подумал Шацар, совершенно сказочный. Коготки Мардиха впились в плечо Шацара, но он не издал ни звука.

Шацар не слишком понимал, почему волнуется Мардих. С ним ведь все уже случилось. Тень медленно развернулась, а уже через секунду Шацар понял, что недостаточно хорошо оценил расстояние между собой и таксидермистом. Он забыл, что тень двигается быстрее.

Сам себе дурачок, как сказал бы отец.

Его схватили за шкирку и подняли над землей, затрещала ткань пижамы. Шацар с тоской посмотрел на свое убежище, терновый куст, и понял, что Мардиха на его плече больше нет.

Только потом Шацар увидел, наконец, того, кто держал его. Существо в старомодном одеянии лесника: черном пиджаке, черных брюках и черной шляпе с пряжкой. На этом мрачном фоне выделялись идеально отглаженный белый воротник и белые манжеты, которых лесники отродясь не носили. Существо было массивным, в одной руке оно легко удерживало Шацара, а в другой — топор. Высокие сапоги существа были начищены до блеска, оно будто бы пыталось аккуратностью достичь сходства с человеком.

Однако дело это было обречено на провал — у него была голова кабана, не мертвая голова с живыми глазами, каких много было в его доме, а настоящая. Вязкая слюна застыла на губах, в ноздрях пятачка пузырилась слизь, а вокруг бивней кружил живой пар, выходивший изо рта.

— Ты, — взревел таксидермист. — Нарушаешь покой моего леса! Никаких людей!

Шацар не ответил, просто продолжал смотреть в темные, блестящие глаза кабана. Из его пасти шел дух мертвечины, и Шацар скривился. Он подумал: а ведь таксидермист легко мог пригвоздить его к какой-нибудь ветке, как сорокопут делает с маленькими зверьками.

— Ты был в моем доме, мальчишка! Ты трогал моих зверей!

Шацар кивнул. В руке у него все еще был зажат камень, и он кинул его в нос кабану, вызвав, кажется, только больше ярости. Именно в этот момент, казалось бы самый неподходящий, вернулся Мардих. Он принялся кружить вокруг кабана, метя клювом и когтями ему в глаза. Кабан некоторое время пытался отмахнуться от Мардиха, потом бросил Шацара и перехватил топор двумя руками.

— Неблагодарный зверь, — сказал он спокойно, будто бы Мардих, пытавшийся выклевать ему глаза, не вызывал у него такой ярости, как человеческий детеныш, случайно забредший в его лес.

— Беги! — крикнул Мардих. — Что же ты сидишь, тупой ребенок?!

Но Шацар вдруг перестал понимать, почему ему нужно бежать. Он сидел на холодной земле, наблюдая за тем, как Мардих наворачивает круги вокруг чудовища, пытаясь Шацара спасти.

У Саянну была музыкальная шкатулка, где красивая статуэтка медленно кружилась под нежную, жуткую музыку. Не хватает музыки, подумал Шацар, а потом таксидермист отбросил Мардиха, неожиданно мягко, не ударив его острием топора. Мардих врезался в дерево, старчески закашлялся и рявкнул:

— Да беги ты уже!

Но Шацар остался на месте, он запрокинул голову вверх, чтобы узнать, блеснет ли острие топора, доберется ли до него свет алой луны или нет, когда таксидермист занесет топор над Шацаром.

И все блеснуло.

Как красиво, подумал Шацар, надо же как красиво — рубиновый отблеск на железе. А еще был белый туман, клубившийся на глубине черных, кабаньих глаз. Шацар наблюдал, ему не казалось, что именно с ним случится что-то плохое. Он боялся умереть от голода, но совершенно не боялся, что сейчас ему размозжит голову существо леса.

И когда Шацару захотелось, чтобы таксидермист замер, это было желание остановить мгновение, казавшееся Шацару красивым и правильным. Все было как надо, начало движения, свет, перекошенная, звериная рожа. В миг, когда блеск алой луны переместился с лезвия на основание острия, все замерло.

То есть, это сначала Шацару показалось, что все замерло, а потом он увидел, что замер лишь таксидермист, а лес продолжал жить своей жизнью — копошились насекомые, раздавались далекие крики сов, ветер щекотал деревья.

Шацар продолжил сидеть и любоваться на занесенный над ним топор.

— Как ты это сделал?! — спросил подлетевший Мардих. — Вот это да!

Шацар пожал плечами, снова запрокинув голову. Мардих вцепился коготками в его плечо, побуждая встать.

— Пойдем! — сказал он. — Мы же не знаем, надолго ли он замер.

Вот бы навсегда, подумал Шацар. Еще несколько минут он упирался, а потом мозг пронзила мысль — надо идти. Она и заставила Шацара подняться.

Некоторое время они шли молча, Мардих радостно кружил, совершая мертвые петли и иногда приземляясь на голову Шацару.

— Я уже понял, что ты болтать не любишь! — сказал он. — Это ладно! Но ты скажи хотя бы, раньше ты такое делал?

Шацар покачал головой.

— Удивительно! За тебя отвалит кучу денег моя знакомая.

Шацар посмотрел на Мардиха, беззаботно кружившего рядом, а потом сказал:

— Кучу денег? Но тебе же нужна куча червей. Или хотя бы мышей.

— Ты правда не спросил, кому я хочу тебя продать? Серьезно?

Шацар пожал плечами, слово "продать" ничуть его не смущало. Шацар спокойно шел вперед, не обращая внимания на царапавшие его ветки. Иногда они цеплялись за пижаму, будто тонкие лапки, хотевшие удержать его в лесу.

Эти мимолетные прикосновения пугали Шацара больше, чем занесенный над ним топор.

Через некоторое время Мардих вывел их к дороге. Тенистый лес расступился по обе стороны от вымощенной белым камнем тропы. Ступив на нее Шацар заметил, что оставляет пятна крови. В животе заурчало, и Шацар пожалел, что оставил хлеб в шалаше.

— Уже скоро придем! — увещевал его Мардих. — Вот увидишь! Не больше часу хода!

Шацар посмотрел на Мардиха, потом вдумчиво кивнул. Час, это шестьдесят минут. Вряд ли он успел бы умереть за это время. Они двинулись по дороге, которая, казалось, светилась в темноте леса.

— Да поговори ты со мной хоть немного! Расскажи о себе! Как ты думаешь, кем был этот ублюдок? Я думаю, он был Инкарни Безумия. А ты что думаешь?

— Кабан, — сказал Шацар.

— Что?

— Он хотел быть кабаном.

Мардих вздохнул как-то сочувственно, потом сел на плечо Шацару, может быть, потому что устал летать.

— Ты же понимаешь, что ты теперь совсем один? Что никого кроме старого Мардиха у тебя тут нет?

Шацар пожал плечами, Мардих недовольно нахохлился. Шацар всегда был совсем один, он не понимал, что в этом страшного.

— Родители тебя, наверное, совсем забросили. У тебя есть мама?

— Нет.

— А папа?

— Не знаю.

— А братья?

— Нет.

— А сестра?

— Может, одна. Не знаю.

Мардих снова замолчал, издал птичий, недовольный звук, потом сказал:

— Я — советник царя. Обязательно тебе помогу устроиться во Дворе.

Шацар почесал нос, вспомнил, что Мардих сказал, что он — Инкарни Лжи. А если он и в этом соврал? Нет, если в этом он соврал, значит он не Инкарни Лжи, а просто лживый Инкарни. Шацар засмеялся, весело получалось, на его смех эхом откликнулся лес.

— Ты, наверное, умственно отсталый, — вздохнул Мардих, погладив Шацара по плечу лапкой. Шацар посмотрел на него с недовольством.

— У тебя — сказал Шацар. — Мозг птицы.

— Я не уверен, что у меня есть вообще какой-то мозг, — сказал Мардих. — Я — душа в трупе птицы.

— Это интересно, — сказал Шацар.

— Ты точно умственно отсталый.

— Ты.

— Нет, ты.

— Нет, ты.

— Я же говорил.

— Я же говорил.

— Ты что издеваешься надо мной?!

— Ты что надо мной издеваешься?

— О, я тебя подловил, ты изменил порядок слов!

— О, я тебя подловил, ты изменил порядок слов.

Они шли вперед, дорога была удобной и чистой, и Шацар почувствовал, что от напряжения болит все тело. Тогда он сел на холодный камень и заплакал.

— Я тебя обидел? — спрашивал Мардих, летая над ним. — Хочешь мышку принесу?

Но Шацар не отвечал. Некоторое время он плакал, потом напряжение ушло. Он встал, как ни в чем ни бывало, оставив Мардиха в недоумении. Минут через пятнадцать лес начал редеть, открывая тропинку, выводившую к полю, скованному горизонтом.

— Туда, — сказал Мардих, и Шацар посмотрел в сторону, куда указывало его крыло. Он открыл рот, издал стон удивления. Вдали он увидел настоящий замок, и он был так велик и огромен, больше всего, что видел Шацар когда-либо. А еще он переливался огнями удивительнее всех огней, разноцветными и мигающими. Будто сам дворец был обернут блестящей гирляндой, как новогодняя елка.

— Ударь ее! — услышала Амти.

— Ты что, с ума сошел, Мелькарт? Наверное, ты недопонял. Ты в этой машине на случай, если Шацар захочет с нами связаться, а не чтобы обижать ребенка.

— Спасибо, что напомнил мне, что я бесполезный радиоприемник, умник.

— Заткнись, Мелькарт, — сказал Адрамаут, а потом погладил Амти по голове. — Вставай, соня, мы приехали.

Амти зевнула. Она лежала головой на коленях у Адрамаута, ей было удобно и сон никуда не уходил. Амти нехотя открыла глаза, села и принялась тереть виски. Адрамаут коснулся пальцами ее лба, сказал:

— Мне кажется, ты заболела, малыш.

— Но ты же не будешь отпаивать ее куриным супом прямо сейчас?

— Нет, прямо сейчас я расплавлю тебе язык.

— Не ругайтесь, — попросила Амти. — Голова болит.

Она выглянула в окно и увидела, впервые за столько времени, собственный дом. Остроумно, Шацар, подумала Амти мрачно.

— Мы ждем тебя здесь. Если будешь отсутствовать дольше часа, постараемся попасть внутрь, — говорил Адрамаут, но Амти почти его не слушала, она смотрела на слепые окна своего дома, как в чьи-то умершие глаза. Ее прекрасный дом с большой террасой и качелями в саду. Как он там, без нее? Знакомые очертания — здесь прошла ее жизнь.

Хотя, если подумать, то не такая уж большая ее часть, успокаивала себя Амти. Да, куда больше времени она провела в школе.

— Там может быть мой отец, — сказала Амти. — Не делайте глупостей.

Несмотря на волнение и грусть ее все еще тянуло в сон, будто организму было совершенно плевать на все, что происходило с ней. Амти посмотрела на Мелькарта, потом на Адрамаута. Лица их выражали беспокойство, и Амти поняла, что надо идти. Она вылезла из машины и отправилась к открытым воротам. Она широко зевнула, наглотавшись бодрящего холодного воздуха и пошла через заснеженный сад. Захотелось покачаться на качелях, но нельзя было заставлять Шацара ждать. Особенно если он угрожал отцу Амти.

Амти с тоской посмотрела на место, которое так любила рисовать. Все казалось бесприютным, забытым, оставленным. И на секунду Амти подумала, что это незнакомый, чужой дом, находящийся по ее адресу и похожий с виду, но — абсолютно заброшенный.

Амти увидела отблески света с обратной стороны. Конечно, столовая, подумала она привычно. Когда Амти зашла в дом, половицы в прихожей знакомо скрипнули. Она услышала, что из столовой доносится папина любимая песня — довоенная, тягучая и нежная песня о ночах, что проводишь наедине с собой, о блестящей поверхности озера и бьющемся в восхищении сердце.

Папа всегда говорил, что раньше умели петь не о любви. Амти протянула руку к пистолету в сумке, просто на всякий случай. Амти почувствовала укол тревоги, она ожидала, что увидит в столовой нечто ужасное, что ее отец будет мертв или изувечен, но отца в столовой вовсе не было.

Шацар сидел с закрытыми глазами, слушая любимую мелодию отца, он ритмично постукивал вилкой по краю тарелки. Стол был накрыт, хрустальные бокалы ловили электрический свет, скользивший по золотистому узору тарелок. Стол был накрыт так, как отец велел прислуге накрывать его только по праздникам. Амти почувствовала запах еды. Пахло мясом и тушеными овощами, которые которые кухарка готовила специально для Амти.

За секунду перед тем, как Амти подала голос, Шацар сказал, не открывая глаз:

— Здравствуй, Амти. Вижу, ты пришла одна. Очень мудро.

На тарелке перед Шацаром было сырое мясо, от куска осталось не так уж много, а в бокале плескалось нетронутое красное вино. Амти заметила, что в столовой едва заметно переставлены вещи. Вазочки с цветами, статуэтки на полке, папины гранты, все они неуловимо изменили свое местоположение. Ничего особенного, но Амти это нервировало.

— Где мой отец? — спросила Амти, делая шаг вперед. Шацар открыл глаза, радужница тут же поймала желтизну света.

— В командировке, — ответил Шацар.

— Но я думала, что вы...

— Держу его где-нибудь в подвале на цепи? Интересный вариант.

Амти села за стол, уставилась на еду и поняла, что ее так удивило.

— Почему ты все время считаешь, что я хочу навредить твоему отцу? — спросил Шацар. Он ловко орудовал ножом и вилкой, как принято в Государстве, но резал сырое мясо, которое ели во Дворе.

Еда Амти была приготовлена, Амти оценила ее в полной мере. Горячая, вкусная еда, к которой она привыкла — никаких консервов или фруктов со сладостями. Амти с жадностью принялась за мясо, и только через три минуты спросила: