| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
То, что обычно считается фэнтези, наоборот, представляет нечто невозможное в принципе. Это различие и правда кажется фундаментальным, и антипатия левого лагеря к совершенно фантастическим элементам в искусстве и мысли становится объяснимее. Тем не менее, имея в виду поправку Фридмана, если фэнтези основана на принципиально невозможных пред-посылках, но в рамках произведения они используются последовательно и системно, то познание подобного фантастического мира будет таким же, как в случае с научной фантастикой. Потому обилие псевдонаучных элементов во множестве научно-фантастических книг — не просто милая условность. Оно в корне опровергает общепринятое мнение, что НФ имеет дело с принципиально иными видами невозможного, чем фэнтези. Важно и то, что наше сознание заинтересовано не только тем, что пока не возможно; поразительно, что и принципиально невозможное не только не вычеркнуто из культуры, но становится крайне важной ее частью. Наше восприятие нереального — не просто функция непосредственной производственной деятельности! Вызывающе фантастическое — принципиально невозможное — не отмирает. Вывод, который можно сделать на примере архитектора и пчелы, что фантастическое важно, но только в качестве мерки для действительного, неверен. Хотя фантастика играет и эту роль, она также — по крайней мере в наше время — имеет свою собственную функцию.
Автор фантастического произведения притворяется, что вещи невозможные не только возможны, но и реальны — что создает вымышленное пространство, где происходит переосмысление (или симуляция переосмысления) категории невозможного. Это особое умение человеческого разума: изменение границ нереального. Учитывая позицию Маркса (реальное и не-реальное постоянно пересекаются в производственной деятельности, с по-мощью которой люди взаимодействуют с окружающим миром), можно сказать, что изменяя понятие нереального, человек может иначе воспринять и реальность, ее нынешнее состояние и потенциальные возможности.
Позвольте мне решительно подчеркнуть, что я не защищаю абсурдное предположение, будто фантастический вымысел дает нам четкое представление о политических возможностях или служит руководством к политической деятельности. Я утверждаю, что фантазия, особенно учитывая гротескные формы самой действительности, отличный помощник для человека думающего. Маркс, чья теория является для многих домом с привидениями и вампирами, это знал. Иначе почему он охарактеризовал капитал не как "огромное" — в современном английском переводе — а как "чудовищное" [ungeheure] нагромождение товаров?
Важно отметить, что в свете этого расширенного понимания фантастического проясняются взаимосвязь между фантастикой как жанром и фантазией, пронизывающей якобы нефантастическую часть культуры. Их особенности и взаимообогащение — предмет рассмотрения последующих статей.
Пределы утопии
Одним из следствий восприятия фантастического как неотъемлемой части действительности, будет отход от узкой марксистской защиты только той фантастики, которая несет в себе утопию. В брошюре "Что делать?" Ленин с восхищением цитирует радикального критика Писарева, выражая одобрение определенным видам мечтаний:
"Разлад между мечтой и действительностью не приносит никакого вре-да, если только мечтающая личность серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядываясь в жизнь, сравнивает свои наблюдения с своими воздушными замками и вообще добросовестно работает над осуществлением своей фантазии".
Взгляд на фантазию как средство потенциальной трансформации и освобождения человеческого мышления как политически, так и эстетически соответствует интересам марксизма, о чем подробнее можно прочесть в статье Менделя ниже. Фантастика даже может стать политическим оружием: "Пока наши самые фантастические требования не будут выполнены, фантастика будет в состоянии войны с обществом". Не следует, однако, считать, что марксистский интерес к фантазии начинается и заканчивается такими утопическими восклицаниями.
Одобрительное цитирование Лениным Писарева является, по сути, односторонним представлением о роли мечты и фантазии — не только в своей защите только утопических, нацеленных на результат мечтаний, но и не столь явным — хоть и упорным — отрицанием других видов воздушных замков. В отличие от мечты, "обгоняющей естественный ход событий", Писареву и, предположительно, Ленину некогда заниматься мечтой, летящей "в сторону, куда естественный ход событий никогда не сможет прийти". Многозначительно отмечая, что от первого типа мечтаний "не будет никакого вреда" и в них нет ничего, что "извращало бы или парализовало бы рабочую силу", они имеют в виду, что отклонившаяся в сторону, то есть подлинно фантастическая, не ориентированная на осуществимые задачи мечта, может причинить вред.
Когда Ленин с Писаревым в заключение говорят: "Когда есть какое-нибудь соприкосновение между мечтой и жизнью, тогда все обстоит благополучно", становится очевидно, сколь ограничен такой подход. Связь между мечтой и жизнью существует всегда, и наша задача — раскрыть ее, какими абстрактными не казались бы мечта или фантазия.
В этом смысле разделение на фэнтези и НФ в сферах научных исследований, публикаций и в некоторой степени среди поклонников имитирует ленинскую близорукость в отношении мечты. Хотя чистой НФ приходится экс-траполировать в будущее от настоящего, а Ленин призывает нас экстраполировать от нашей мечты обратно в действительность, оба подхода считают фантазию политически оправданной лишь постольку, поскольку она указывает путь в будущее. Нужно признать уникальность фантастики и предо-ставить этому жанру право на развитие в своих собственных границах, не требующих регулярного обращения к реальности для проверки границ дозволенного. Таким образом мы отходим от прокрустова ложа узко понятой "экстраполяционной" тенденции (потому что фантастические формы могут быть выведены из общественной реальности более опосредованными и сложными путями, чем устроило бы Ленина и некоторых теоретиков НФ), которая признает фантазии в лучшем случае политически неуместными, а в худшем вредоносными.
По иронии судьбы утопизм, где наиболее радикальные политические ра-боты были подвергнуты Марксом и Энгельсом резкой и сильной критике, ча-сто считается единственной допустимой для левых формой фантастики. Разумеется, утопия как идея, направленная на общественную критику и потенциально способная преобразовать общество, представляет огромный интерес для марксистов. Но этот интерес не должен быть в ущерб самой фантазии, лишь частным случаем которой и является утопия.
Именно фантастике как таковой — всепроникающей реальности невозможного — и ничему иному, посвящен настоящий сборник. Неважно, насколько фантастика в своих разнообразных формах может быть превращена в товар и покориться воле господствующих классов — ведь нам необходима фантазия, чтобы познать и изменить наш мир.
Перевод — Ия Корецкая под редакцией Х. М. Верфта
Критика
Велимир Долоев
Образ врага: ужасы новой России
Страна остро нуждается во внутреннем враге.
В эпоху техногенных катастроф и деградации образования, в эпоху, когда Россия славится самой большой орбитальной группировкой на дне Тихого океана и самыми дорогими яхтами олигархов, бороздящими океанские просторы, в эпоху, когда на селе возводят новенькие храмы, одновременно ликвидируя фельшерско-акушерские пункты — в такую эпоху государственной власти и буржуазии без внутреннего врага жить никак нельзя. К сожалению, разбитые дороги, полицейский произвол или лавинообразный рост тарифов ЖКХ объяснить кознями что внутреннего, что внешнего врага представляется трудным или почти невозможным, однако поднять информационный шум, отвлечь население от проблем реальной жизни происками неведомых рептилий с Марса — это оказывается идеей крайне удачной. Об осуществлении ее в одной из сфер литературы — фантастики, разумеется — мы сейчас и поговорим.
Сборник "социальных антиутопий" под названием "Беспощадная толерантность" в своей серии не первый и, к сожалению, судя по планам издателей, далеко не последний. Сборников таких уже издано три: "Антитеррор — 2020", малоинтересный и лежащий в русле стандартной патриотической боевой фантастики, рассматриваемая здесь "Беспощадная толерантность" и "Либеральный апокалипсис" (нет, это не о том, что нашей стране довелось пережить в начале девяностых, это о том, что случится, если людей, пришедших к власти и богатству как раз тогда на развалинах СССР, вдруг отодвинут от кормушки неведомые агенты госдепа). Но наибольший информационный всплеск вызвала именно вторая книга. Авторов и составителей ее либеральная публика уже окрестила духовными чадами доктора Геббельса (что вполне резонно, кстати), призвав к бойкоту книги (что откровенно глупо, ибо приводит к совсем обратным результатам). Сборник стал хитом продаж, авторы (многие из которых достаточно имениты) честно отработали гонорары и в итоге информационных баталий, кажется, одержали моральную победу над проклятыми "толерастами". Правда, о том, что скрывается под обложкой, украшенной радужными флагами и футуристическими небоскребами, говорили в ходе обсуждения книги довольно мало. Поэтому разбор ее содержимого будет нелишним и сегодня, год спустя с момента ее выхода.
Структурно сборник делится на две части, изображающие две категории "внутренних врагов" — секс-меньшинства и иммигрантов, причем проблемам секс-меньшинств уделено куда больше места, чем "гостям с юга" (стоило бы спросить, почему жители Северного Кавказа, урожденные россияне, являются вдруг в столице собственной страны чужаками и "гостями", и нет ли тут покушения на целостность государства?). Рассказы, посвященные "радужному будущему", написаны большей частью словно под копирку незатейливым методом "отзеркаливания" — пришедшие к власти секс-меньшинства травят несчастных "нормальных людей", преследуют их, объявляют тягу к противоположному полу извращением, отнимают детей из традиционных семей, наконец, просто-напросто убивают гетеросексуалов. Это сильно напоминает немецкие плакаты времен окончания Второй Мировой, на которых обезьяноподобные монголоиды-красноармейцы под руководством жидокомиссаров занимались массовыми изнасилованиями и убийствами на территории Рейха — теми самыми вещами, которые практиковали на оккупированных землях фашисты. Если бы в нацистской Германии было широко известно о лагерях смерти — геббельсовская пропаганда вполне могла нарисовать послевоенную картинку, в которой уже евреи кидают немцев в печи и травят в душегубках — в рамках нацистского мышления такая форма возмездия вполне логична. В России пока что просто отменили уголовное преследование геев — но приверженцы "традиционных ценностей", головы которых набиты ужастиками про развратный Запад от дорогих Первого и Второго каналов, уже прозревают в этом конец света и торжество тоталитаризма.
На карикатурных представлениях от российских СМИ и базируется, собственно, сюжет большинства рассказов на "горячую" тему. К примеру, в рассказе Юрия Бурносова "Москва, двадцать второй" как об общеизвестном факте говорится о зарегистрированной и существующей якобы в наше время в Голландии "партии педофилов". Действительно, информационного шума эта новость наделала в свое время достаточно. Тот факт, что "партия" эта представляла собой кружок из трех (в буквальном смысле: трех) человек, что никто и никогда ее не регистрировал, что, наконец, она просуществовала четыре года и самоликвидировалась в две тысячи десятом по причине тотального общественного неприятия — это все малоизвестно широкой публике, хотя написано даже в Википедии. А все потому, что "партия педофилов" вполне ложится в канву мировоззрения консервативного обывателя, а вот тот неприятный факт, что Россия, с ее курсом "основ православной культуры" в школах, является одним из мировых лидеров в производстве детского порно и снаффа (видеоролики с реальными убийствами) — он традиционалисту совсем не по душе. Иначе придется признать, что растление несовершеннолетних и однополые союзы никак не коррелируют.
А авторам однополые союзы, да еще в сочетании со страшной ювенальной юстицией, покоя не дают и кажутся угрозой "традиционной семье". Вот и у Сергея Чекмаева в "Потомственном присяжном" пресловутая "ювеналка" работает исключительно на перераспределение детей из нормальных семей с целью усыновления их гомосексуалами. Причем детей остро не хватает, за ними становятся в многолетнюю очередь. Детдома, по всей видимости, окончательно опустошены, "отказники" тоже окончательно закончились, даже беспризорников всех выловили окончательно. Но позвольте, это же при взгляде из современной России, где 10-11 тысяч детей ежегодно попросту бросают в роддомах, где более полумиллиона социальных сирот, до миллиона беспризорников и до двух миллионов безнадзорных детей, выглядит совершенной утопией! Ювеналке и геям в ножки надо поклониться за решение таких чудовищных социальных проблем! Столь небывалое чадолюбие секс-меньшинств объясняется между строк, понятное дело, педофилией. Хотя в реальной жизни среди растлителей несовершеннолетних собственно педофилов (то есть людей, испытывающих сексуальное влечение к детям) менее десяти процентов. Зато большая часть осужденных за эти преступления — близкие родственники, члены семьи жертв. Проблема эта порождается не абстрактной "безнравственностью", а нищетой, алкоголизмом, низким уровнем культуры — словом, является социальным бедствием, порожденным капитализмом. Впрочем, ожидать от выполняющих "социальный заказ" представителей московского среднего класса такого глубокого анализа не приходится.
Однако прорехи в логике творимых авторами социальных моделей впечатляют даже по меркам столичных мелких буржуа. В рассказе Юлии Рыженковой "Демконтроль" реализована модель полного полового сепаратизма: мужчины живут только с мужчинами, женщины, соответственно, с женщинами. Гетеросексуальные отношения, понятное дело, считаются извращением, и только по государственной повинности женщины занимаются сексом с мужчинами под чутким контролем врачей, чтобы забеременеть и родить ребенка. Преодолевая отвращение, под страхом административного преследования женщины и мужчины занимаются этим неприятным делом, потому что, видимо, извращенцы-"гетерики" из правительства скрыли от них сведения об искусственном оплодотворении. По сути, принудительные и абсолютно бессмысленные половые акты якобы для воспроизводства населения являются формой так называемого "корректирующего изнасилования" (когда лесбиянку или, реже, гея насилуют с целью "исправления" сексуальной ориентации). Разумеется, у героини по сюжету от такой "терапии" на протяжении нескольких месяцев появляется не только тяга к мужчинам, но и просыпается материнский инстинкт, чувство собственности по отношению к рожденному ребенку. Заканчивается все, как и положено в антиутопиях, трагически, однако внятного ответа на вопрос, зачем же была нужна эта сравнимая разве что со службой в российской армии по бессмысленности, унизительности и болезненности процедура, нет. Разве что для демонстрации стандартного и заезженного стереотипа о лесбиянке, у которой "настоящего мужика не было".
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
