А другой раз увидела серебристое тонкое деревце — напомнило саблю ее нежданного друга. Снова ощутила бессилие. Куда она идет, дурочка? Зачем? Все равно будет поздно. Его-то не в Осорэи повезли наверняка.

Ведь права была та женщина... лесная хозяйка. Он все для нее сделал, а она сама в ловушку идет, все жертвы напрасны... осталась бы в роще, стала сродни лесным духам...

Он тоже назвал ее так.

Жук у лица закружился; отмахиваясь, задела рукой пояс, только сейчас заметила — за него зацепилась плетеная кисточка из тех, что лежали на пне-алтаре и висели рядом. Уголки губ невольно растянула улыбка. Нээле сняла кисточку и аккуратно повесила на куст. Что бы там ни было, это — чужое, не ей данное, и не надо нести обратно к людям.

Уже отойдя на несколько шагов, оглянулась. Кисточка покачивалась на легком ветерке, почти неразличимая.

Недаром лесным хозяйкам оставляют добрые подношения. Тери-тае никому не делают зла...

Это знак, подумала Нээле. Это благословение — я выбрала верный путь. Не знаю, чем я смогу помочь, но идти я должна туда.

Вытерла слезы, оставляя на щеках пыльные разводы. Вскоре заметив серебристую струйку, умылась в ручье, бежавшем через поля, кое-как пригладила волосы и направилась вперед.

Глава 20

Уже чувствовал себя вполне сносно, раны понемногу затягивались, и взаперти находиться становилось все тяжелее. Там, снаружи, было любимое время — первая половина лета; а уж как на воле сейчас хорошо, и когда на коне скачешь, когда пахнущий хвоей и травами ветер в лицо.

Земельные стражники по-прежнему с ним едва разговаривали, зато городские, похоже, привыкли, как к домашней зверушке. Заглядывали чаще, чем прежде. Даже позволили выйти во двор, к бочке с водой, привести себя в человеческий вид. Одежду чистую дали. Да и камера была сухой и вполне сносной, не мог и надеяться на такие условия.

Шаги в коридоре, потом тишина, свет факела, солнце или дождь снаружи... Тут, в камере, не холодно и не жарко, иногда ветерок проникает в маленькое окно, порой из коридора и снаружи доносятся голоса. Все привычно, не пугает и не утешает. Только вот... Рад бы испытывать безразличие к окружающему, но не выходило: то донесется до уха мышиный писк, и невольно повернешься, посмотреть, где сама мышка, то лучик солнца упадет деревянную решетку, и она станет совсем золотой.

Он был один в этом крыле, а в соседнем, похоже, сейчас какого-то пьяницу держали вторые сутки, тот все песни горланил. А так-то здесь не задерживались арестованные, штраф заплатил — и свободен, или, если дело серьезней, чем мелкие беспорядки — отправят в темницы суда.

По соседству с юношей никого не помещали, видно, не хотели лишних слухов.

Можно спать круглые сутки, если не жалеть уходящего времени — а толку его жалеть? Лиани и задремал — делать все равно было нечего.

Сквозь дрему ощутил взгляд, как прикосновение куска льда. Вскинулся, оглянулся по сторонам. Чутье не могло подвести его... но в камере и за решеткой напротив не было никого. Ни одного человеческого существа...

Что-то мелькнуло в воздухе, оказалась, большая темная бабочка. Он таких знал — совка-ночница, с пушистым телом и забавными кругами на крыльях, словно глаза. Бабочка заметалась по камере, с размаху влетела ему в волосы и застыла. Засмеялся тихонько, освобождая ее.

Радость оказалась недолгой: ощущение чужого, враждебного не проходило, больше того, словно кто-то невидимый поднес руку к его шее, почти касаясь. И ледяной была та рука.

— Кто здесь? — негромко спросил молодой человек, опасаясь, что сходит с ума. Он поднялся, подошел к стене, глянул вверх — только серо-сиреневый клочок неба, скоро он совсем потемнеет.

Словно плетью, ударила чужая темная страсть — голод, ненависть и отчаяние, свитые воедино. И голод, неутолимый. Лиани невольно вскинул руку, защищаясь от неведомого. Деревянный кружок амулета, с детства привычно висящего на шее, казалось, растворился, чья-то сила уничтожила его тепло, как большая волна уничтожает кучку песка.

Что бы это ни было, он ничем не мог защититься. Страх будто родился не в нем, пришел извне, слишком большой для одного человека: хотелось вжаться в стену и не дышать, надеяться, что не заметят, умереть, чтоб не заметили...

Во дворе закричали, надорвано, как-то растерянно; звук плеснул вверх, истончившись, и смолк.

Лиани не прислонился даже — почти упал на стену. То, чуждое, ушло из его камеры и убило кого-то в трех шагах, во дворе.

Стражники говорили о волке — хоть сами знали, ни одному зверю не пробраться в казармы гарнизона.

Только это не волк.

"Оно видело меня", — подумал молодой человек. "Было здесь. И могло напасть — это проще, чем на человека с оружием. И тогда, и сейчас... Но выбирало других".

Скальные выходы окружали подростка — серые, потрескавшиеся, напоминающие стволы огромных деревьев — во много сотен обхватов. На некоторых вершинах клубилась зелень, другие были нагими. Подросток медленно ехал ущельем — рыжий скакун казался язычком пламени, а скалы не хотели огня, они старались навалиться, задавить и коня, и юного всадника. Постепенно смеркалось, вот уже и ночные птицы кричали, и холмы будто шептались о чем-то своем.

Полнолуние... Сегодня, и еще пару дней луна будет в силе. Тут не слияние рек, но вдруг все же получится? И он уложится в одну ночь, не потревожив домашних. Благо, удалось незаметно уехать после полудня.

Где искать цветок, Сэйку понятия не имел. Прошло около часа, стемнело почти совсем; лунный диск становился все ярче, с него будто бы улыбалось чье-то лицо. На сердце становилось все тяжелее — можно бесконечно кружить среди каменных великанов, и бестолку. Никакого сияния мальчик не видел. Он давно уже сошел с тропы, и сейчас ехал наугад, не думая, что может попросту заблудиться. Он не зажигал огня — луна светила, огромная, полная.

Но порой звериный след приводил к поваленному стволу, обрыву или скальной стене, и приходилось возвращаться.

Наконец Сэйку рассудил, что верхом никогда ничего не найдет, привязал коня и начал карабкаться вверх на первый попавшийся уступ. Только на ловкость и удачу надеялся — в этих горах и днем-то не каждый отважился бы лазить по скалам. Стало жарко, и мальчишка сбросил и накидку-ханну, и узкую безрукавку, оставшись в одной рубашке. Он мгновенно ссадил ладони о камни, но забрался достаточно высоко, почти на самую вершину скалы. Дальше подняться было нельзя — гладкий камень. Почудилось — совсем рядом, едва ли ни в трех шагах бледное сияние пробилось из щели. Сэйку дернулся к нему, потерял равновесие и едва не скатился вниз.

Чудом удержавшись, перевел дыхание. Рубашка вся промокла, сердце колотилось, так, что, казалось, скала вздрагивает. Отдышавшись немного и понадежней устроившись на маленьком уступе, поднял голову. Сияние исчезло.

Сэйку уже не уверен был — видел или почудилось?

За спиной с хохотом пролетела сова. Мальчик вздрогнул, почувствовал, что мерзнет, руки и ноги не слушаются. Еще раз бросив взгляд на вершину, он принялся спускаться. На сердце было муторно. Винил себя в трусости — понимал, что выше не подняться человеку, но легче от этого не становилось. А может, и впрямь сделал не все, что мог? Ведь мелькнуло сияние, поманило и сгинуло. Так близко было...

Конь ждал внизу. Сэйку присел на бревно, спрятав лицо в ладонях. Сидел, пока не замерз окончательно. Только тогда понял, что скоро уже рассветет. Как бы ни хватились дома. Старый слуга, открывавший ворота, не выдаст, но мало ли что!

Солнце стояло уже довольно высоко, когда подросток вернулся. Рииши ждал его у ворот. Сам взял поводья, не зовя конюха, отвел лошадь в конюшню. И все время молчал. Сэйку поначалу следовал за ним, как понурая тень, потом начал злиться. Наконец, уже войдя в дом, в спальню брата, старший заговорил:

— Где ты был?

— В холмах ниже по течению. Там, где начинаются скалы.

— Ты с ума сошел?

— Мне было нужно.

— Зачем? Теперь ты молчишь. Ночью один, и без спросу? Хочешь получить стрелу в горло, или сломать шею?

— Я не младенец!

— Ума, во всяком случае, не больше!

Рииши развернулся, намереваясь выйти из комнаты. Сэйку ухватил его за рукав:

— Не говори отцу! Очень прошу! Скажи, что я... ну, хоть в веселом квартале был.

— Еще того хлеще. Впрочем, лучше уж так... Только на самом деле соваться туда один не смей. Ты слишком слабо себе представляешь, с кем там безопасно заговорить, с кем вовсе нельзя. Останешься не только без денег, но и без штанов.

— Хорошо...

— Так что ты забыл в холмах? — голос Рииши стал самую каплю теплее.

— Я хотел найти...

— Что?

— Цветок.

— Что за цветок? И перестань мямлить, раз такой взрослый.

— Тот, который... — подросток быстро пересказал услышанную от Энори легенду.

— КТО тебе об этом сказал?

Сэйку вспыхнул:

— Я не стану выдавать тех, кто хотел мне помочь!

— Да я, кажется, знаю и сам...

— Если любишь меня, не говори ничего! — Сэйку ухватил старшего за рукав. Слова были дерзкими, а смотрел умоляюще. — Я люблю Орэйин! Я на все пойду ради нее!

— На все?

— То есть... — мальчик смешался.

— Ну что ж, пока всё — это цветок, — ровно отозвался Рииши. — И твоя жизнь. Нет, не продолжай. Я начинаю кое-что понимать.

Ночь он провел без сна. Думал — кому из наделенных силой, превышающей человечью, перешла дорогу их семья? Смерть одного брата — когда тот был ребенком, у двоих выживших криво начерчена жизнь... А ведь Сэйку упрямый, и, похоже, как все в доме Нара, если влюбится, то всем сердцем... и вот выбрал.

Будь кто другой, ровесник младшего брата, Рииши бы решил — перебесится. А этот может всю жизнь себе поломать. И что поделать, если девчонке нашли куда лучшую партию? Рииши себя не обманывал. Здесь, в Хинаи, Нара много значат. Но за пределами провинции — ничего. А если начнется война? Девушку надежней выдать замуж в более тихое место.

Поутру, так и не сомкнув глаз, молодой человек наведался в дом генерала Таэна. Ждал — на сей раз Энори не мог выйти сразу, кажется, был у Тайрену.

Совсем недавно разговаривали тут... тогда пришел за советом. Сейчас — просить, чтоб советов не было больше. Тогда — приходил к тому, кому доверял. Сейчас...

— Я всегда был тебе... пусть не другом, но товарищем. А мои стражники... ты знаешь, они умеют слушать и могли бы узнать, откуда берутся некие сплетни, но не делали этого. И сейчас я прошу — оставь в покое детей! Да, ты знаешь, о ком я.

— Или?

— Или... не стану тебе угрожать. Но Сэйку — немногое, что у меня осталось.

Энори неожиданно не стал противиться.

— Хорошо! Больше я не подойду к твоему брату, разве что он сам позовет меня!

— Не позовет, — хмуро сказал Рииши.

Родителям Рииши не сказал про подвиги младшего брата, лишь настоятельно просил — отправьте мальчика учиться, подальше отсюда. А поскольку глава дома Нара и без того намеревался отослать любимца в Срединные земли, набраться ума, решение было принято. После свадьбы Рииши, в начале последнего летнего месяца, Ручейника-Йэн.

Об этом Сэйку уведомили, он ничего не сказал, только глянул на старшего брата, словно тот его предал. Ушел к себе, долго смотрел в окно — дом стоял на небольшом возвышении, и видно было, как над садами и крышами плывут в тумане верхушки гор.

— Орэйин, я обещал, — прошептал мальчишка, и упрямо сжал губы.

Дни шли один другого медленнее, будто давая девушке время как следует подумать обо всем — а заодно в полной мере ощутить каждый миг, прожитый в этом доме. Красивого незнакомца — на сей раз он был в черном — Нээле видела еще раз, но опасалась спросить, кто это — их отношения с господином Кэраи явно оставляли желать лучшего. Нээле больше не сталкивалась с ним, но заметила, как за юношей следит Айсу. Ей стало почти весело — кажется, не одинока в своем интересе.

Расспросить, кто это, не решилась, будто о чем-то совсем уже личном.

Господин этого дома еще один раз разговаривал с ней — не о важном, просто спросил, знает ли она некий узор, может ли повторить. Но слов этих не слышали, только видели их, говорящих о чем-то, в саду среди розовых кустов, где вышивальщица выбрала себе место, словно гнездышко, для работы. Видели, как всегда тихая Нээле оживилась, что-то показывала в воздухе, и оба потом казались довольными.

И конечно же, Айсу примчалась сразу, как разделалась со своими обязанностями или спихнула их на другого. Долго ходила вокруг да около, пытаясь выведать что-то, но нечего было.

Помялась и выпалила:

— Сестрица, ты такая счастливая...

— Я? — опешила Нээле.

— Разве ты не мечтала о такой жизни? Любая мечтает, если не родилась в богатой семье.

— А ты откуда знаешь, где я родилась?

— Говорили...

— Но ты тоже ведь живешь в этом доме и не знаешь нужды.

— Ах, — она лукаво прищурилась, — есть же разница! Я младшая служанка, которую и не замечает никто.

— Но и меня...

— Ой уж, — казалось, уж некуда более хитро смотреть, но она умудрялась. — Простую девушку взять к себе, хоть прошлое ее подозрительно, позволить ей делать то, что она хочет, и заходить к ней... Не знаю, о чем говорили вы, но все слуги отметили, что господин был доволен встречей. Да проснись же наконец, сестрица! Смотри, если удачу свою упустишь, интерес этот...

Много раз девушки в мастерской госпожи Каритэ размышляли, что будет с ними, и мечтали, конечно. Особенно те, что умели читать и находили вкус в трогательных историях и легендах. Некоторым уже и поздно было грезить о лучшей жизни — юность кончилась, оставив лишь ослабевшее зрение и мастерство вышивальщицы, но были и совсем молодые. Все они вышли из бедных семей, а некоторые, как и Нээле, и вовсе с малолетства остались без родителей. Таких, даже побойчее Нээле, умевших познакомиться хоть с кем-то, не слишком охотно брали замуж, во всяком случае люди приятные и состоятельные, да и стать чьей-то официальной любовницей казалось почти невозможно.

А просто встретить богатого человека, пусть ненадолго... порой на дорогие подарки можно прожить много лет. Но такой судьбы — и судьбы матери — Нээле опасалась, раз не дано двух первых. Это девушкам с характером Тайлин легко сносить расставания.

Теперь же Нээле оказалась там, где и мечтать не могла, да кто бы и мог из ее бывших товарок?

— Что же мне делать? — растерялась она. — Мы говорили о вышивке...

— Так продолжи сама разговор, и не только! Думаешь, оттолкнет? — засмеялась Айсу, и смех отозвался досадой: можно подумать, такой уж большой опыт у этого полуребенка! Наслушалась старших...

Айсу тем временем продолжала без всякого смущения:

— Давай я тебе подскажу, сестрица. Что говорить, что делать... Ты хорошенькая, словно цветочек, только очень уж робкая. И не прислужница в этом доме, сами Небеса велели попробовать!

Приобняла Нээле за талию, приникла к уху, быстро зашептала.

Нээле почувствовала себя маленькой девочкой, которой неожиданно коснулось иное, взрослое. А ведь слушала рассказы пары товарок — и Тайлин — розовея, но с любопытством...