Лишь внезапный порыв ветра вдруг налетает откуда-то, подхватывает длинные волосы Юки, и они самыми кончиками в последний раз, будто прощаясь, ласково касаются руки его возлюбленного.

...............

Спустя время, все стихает, пляж пустеет, и вскоре о том, что здесь произошло, уже почти ничего не напоминает — лишь изрытый множеством следов песок и на нем — темные холодные пятна...

Волны плещутся о берег, не ведая покоя, а высоко в прозрачном голубом небе парит одинокая белая птица...

Юки — мужское имя, означает "снег".

Такео — мужское имя, означающее "подобный бамбуку".

Катана — длинный слегка изогнутый меч, который вместе с коротким мечом вакидзаси,

входил в комплект вооружения самурая. Такая пара мечей называлась дайсё.

Длина катаны вместе с рукояткой — 95-105 см, длина клинка — 70-75 см.

Настоящий самурайский меч встречается очень редко, найти его практически невозможно даже в Японии. Говорят, что настоящим мечом можно было разрубить человека пополам лишь одним ударом. Наверное, это — правда...

* * *

Кто ты?.. И рук твоих кольцо,

И голос твой мне так знакомы.

И свет этих любимых глаз я помню...

Открой же мне свое лицо.

Не уходи еще, постой!

Дай разглядеть тебя под маской.

Доверь мне правду без опаски, -

Я буду бережен с тобой.

Меня не помнишь ты? Забыл?!

Твое молчанье мне так больно...

Я был тебе врагом невольно,

Прости за то, что я любил...

Останься же, не уходи!

Я все отдам, во все поверю!

Прости меня! Не хлопай дверью...

Я так прошу ... не уходи...

______________

1973 год, через несколько месяцев

Когда Такео пришел в себя и открыл глаза, он лежал на больничной постели. Рядом, держа его за руку, сидела его мать. Он заворочался, простонал:

— Юки...

Глаза резало от яркого света, он попытался приподняться, но не смог, и без сил упал обратно на подушки. Мать стала успокаивать его, шептать ему что-то, гладить его по волосам. Он расслабился, затих, потом спросил чуть слышно:

— Где ... Юки?

Она не ответила, продолжая успокаивать его. Он сжал ее руку, умоляя:

— Пожалуйста ... мама ... что с ним?

Женщина опустила глаза, потом сдавленно произнесла:

— Он умер, сынок.

Такео не вздрогнул, не двинулся, он лишь закрыл глаза, лицо его будто застыло.

Когда мать ушла, он вдруг мучительно выдавил:

— Не-е-т! — и тут же сквозь его ресницы горячим потоком заструились слезы.

...............

Он был настолько измучен, что долгое время вообще не мог говорить. Он почти все время спал, но ему постоянно снились кошмары, бывало, что просыпаясь в поту, он еще кричал и звал кого-то, не успевая отделить видения от реальности. Но и пробуждение не спасало его: как только он понимал, где он, память тут же возвращала его к страшной правде. А когда он не мог спать, он все время думал о Юки, вспоминая его глаза, его голос, то, что он говорил ему в тот день. Он понял, что простил его, простил своего отца, который начал все это, простил всех... Кроме себя. Ведь если бы он тогда успел чуть раньше разжать пальцы... Он помнил, что ощутила его рука, когда сталь вошла в тело Юки, даже сквозь туман собственной боли он почувствовал тогда, что он сделал... И с каждым днем ему становилось все хуже от осознания того, что у него была возможность предотвратить это, но он отказался от нее. А теперь уже ничего изменить нельзя... От этих мыслей у него все чаще стали случаться истерики, иногда он рыдал так, что терял разум, и не мог выйти из этого состояния, пока ему не делали какой-нибудь укол...

А еще он ждал, ждал, что к нему придут какие-то незнакомые люди и начнут задавать ему вопросы, чтобы потом предъявить обвинение. Он не боялся этого, не думал, что будет отвечать, не тревожился, что с ним будет потом. Ему было все равно. Просто он хотел, чтобы поскорее закончился тот период, когда ему нужно будет кому-то что-то рассказывать и объяснять. Но никто так и не пришел, и чуть позже Такео все-таки спросил у отчима, почему. Тот, поколебавшись, ответил путано и туманно что-то о превышении необходимой самообороны. Такео слушал, не понимая, что ему теперь делать.

Он порывался позвонить в полицию, но и мать, и отчим каждый раз так нервничали, отговаривая его, убеждая в том, что все уже закончилось, что все обвинения уже сняты, и не нужно начинать все сначала; мать плакала. В конце концов, он сдался и прекратил попытки отдать себя в руки правосудия. Теперь ему все равно было уже не искупить своей вины, даже если бы он провел в заключении всю свою оставшуюся жизнь.

Все это время родители сами никогда не заводили разговора о том, что произошло, и не задавали ему никаких вопросов, стараясь, как могли, оградить его от любых воспоминаний о событиях того дня и о том, другом человеке. Они лишь заботились о нем, стараясь, чтобы он поскорее встал на ноги. Правда, несколько раз к Такео приходил какой-то немолодой врач, чтобы поговорить с ним, но он не смог ответить ни на один его вопрос, не смог ничего сказать, не смог даже заплакать. Он будто окаменел рядом с этим абсолютно чужим человеком, который пытался заглянуть в его душу. И тот, поговорив с его родителями, в конце концов, оставил его.

..................

Как только Такео стало немного лучше, родители перевезли его в столицу, в какой-то большой центр, где ему сделали еще одну операцию, и где он потом еще долго лечился. Он равнодушно выполнял все указания врачей.

Шло время, и здоровье его постепенно стало поправляться, а душа — истерзанная, израненная душа, — стала какой-то далекой, невесомой, прозрачной, будто ее и не было вовсе, будто он выплакал ее всю вместе со слезами. И теперь он как будто был пустым, и от него осталась лишь оболочка, лишь тело, которое медленно восстанавливалось от ран.

Когда он приехал домой, в тот же вечер родители сказали ему, что решили переехать в Европу. Он не удивился, не обрадовался, просто принял это, как данность. Собирая свои вещи, он случайно обнаружил в шкафу деревянную коробку, которую сам, когда-то давно, — в прошлой жизни, — туда поставил. На крышке, до сих пор нераспечатанный, лежал белый конверт с его именем. Он долго стоял, не в силах прикоснуться к этим вещам, потом все-таки решился, аккуратно убрал внутрь коробки конверт, и бережно положил ее вместе с другими вещами в свой багаж.

Перед отъездом он хотел спросить у родителей, где похоронен Юки, но не смог, почувствовав, как вновь кольцом сжимается его горло... В последнюю свою ночь в их доме он не спал, лежал, глядя в темноту, и думал, что он никогда не сможет поверить в то, что Юки больше нет, не сможет принять это... И что лучше он всегда будет думать, что его любимый просто где-то далеко, чем увидит его имя на холодном камне.

Через несколько недель они уехали. Такео вернулся в университет, и полностью погрузился в учебу, наверстывая то, что пропустил, и пытаясь снова начать жить...

1976 год, Лондон

Годы учебы в университете подходили к концу. Такео готовился к сдаче последних экзаменов на получение степени. Ночами он просиживал за книгами и часто засыпал прямо за письменным столом, днем же все его время уходило на консультации, посещение библиотек и семинаров, на попытки выделить несколько часов на сон. Он был загружен до предела, но сознательно стремился к этому: такой режим позволял заглушить чувство вины, отвлекал его от мыслей об одиночестве и глухой, не проходящей тоски по Юки.

В тот день, придя домой после очередного экзамена, Такео решил немного расслабиться и отдохнуть. Он упал на кровать, и подумал, что неплохо было бы съездить за город, порисовать... Но вскоре усталость взяла свое, и через несколько минут он задремал. И, как всегда бывало в такие минуты — перед сном, — в воображении его снова возник образ Юки Асанте. Улыбаясь сквозь дрему, Такео наслаждался этим видением, с нежностью всматриваясь в любимые черты. И тут, неожиданно для себя самого, он вдруг подумал: "Интересно, где он сейчас?" Эта внезапная, странная, дикая мысль настолько потрясла его, что он вскочил на постели. Сон мгновенно развеялся, сердце бешено застучало в груди. Пытаясь успокоиться и выровнять дыхание, он стал убеждать себя, что, наверное, он просто устал, до такой степени загнав себя, что уже теряет ощущение реальности. Но в следующий миг уже испугался собственных мыслей: неужели он, и правда, пытается убедить себя в том, что Юки умер? В голове его все смешалось, захотелось убежать от этих невыносимых сомнений и начинающегося безумия.

Такео решительно встал, начал собираться. Но, уже укладывая сумку, он вдруг обнаружил, что у него закончились мягкие карандаши. Видимо, придется по дороге заезжать в магазин. Он скривился, но тут подумал, что в шкафу, наверняка, оставалась старая, купленная еще до переезда пачка. Прошел вглубь комнаты, поискал по полкам, но, увы, ничего не нашел. Понимая, что все вещи с переезда, которыми он не пользовался, скорее всего, лежат на самой верхней полке, и, досадуя на себя за свою неосмотрительность, он принес стул, поднялся на него и заглянул в темную глубь. Но там ничего не было видно. Он протянул руку, поводил по поверхности, — пусто. Закусив губу, он приподнялся на носках и повторил попытки. Наконец, рука нащупала край большой картонной коробки. Зажмурившись от напряжения, он подтянул ее к краю, приподнял крышку, запустил внутрь руку, но в таком положении совершенно невозможно было что-то найти. Вздохнув, он выпрямился, передохнул немного, а потом, все-таки решив полностью вытащить ее, чтобы основательно покопаться внутри, потянул ее на себя. Та оказалась довольно тяжелой. Кряхтя, Такео тащил ее с полки и, когда уже собирался перехватить на руки ее вес, не удержал равновесие и покачнулся. С ужасом он почувствовал, как коробка начинает крениться, выскальзывая из его рук.

Он попытался удержать ее, но чуть не упал сам, и рванулся к открытой дверце шкафа, пытаясь сохранить равновесие. От резкого движения, от тяжести, которую он держал в руках, в боку резанула острая боль, его замутило. И он расслабил руки, подался в сторону... Будто в замедленном кадре он наблюдал, как коробка переворачивается, ребром падает на пол, подпрыгивает, крышка отлетает в сторону и все содержимое с грохотом разлетается по комнате. Он стоял на стуле, прижимая руки к еще ноющему боку, с ужасом оглядывая произведенный им беспорядок. И вдруг дыхание его перехватило — почти в центре комнаты, в стороне от разбросанных вещей, лежала приоткрытая деревянная шкатулка, а рядом с ней — простой белый конверт.

Такео шатнуло. Держась за шкаф, он медленно спустился со стула, неверным шагом прошел по комнате, наступая на вещи, не видя ничего перед собой, кроме этого выточенного куска дерева, покрытого лаком, потом опустился рядом с ним, на колени. Дрожащими руками он бережно поднял шкатулку с пола, открыл ее, достал кинжал... Слезы уже застилали его глаза... Двумя руками он прижал его к груди, словно самую дорогую в мире вещь, и, уже почти не осознавая реальности, начал вдруг тихонько покачиваться из стороны в сторону...

..................

Прошло довольно много времени, прежде чем он пришел в себя и успокоился. Чувство было такое, будто его иссушили эти слезы. Он и не осознавал, что в нем еще жива та огромная, черная боль, что горе от этой утраты еще способно так ранить его, пока не увидел, не взял в руки этот нож. И никогда еще до этого момента не приходила ему в голову мысль, что и для него самого смерть может стать спасением... Ведь это так просто... Нужно только захотеть... И этот тонкий клинок, ЕГО подарок ... сможет снова соединить их... Теперь уже навсегда...

Такео посмотрел на кинжал удивленным взглядом, будто видел его впервые. "Да, — думал он, — ничего больше не нужно... Ничего не важно... И не будет больше этой обреченной любви, разрывающей душу... И боль уйдет..." Будто издалека, он подумал о матери, об отчиме, о друзьях, но сердце его уже билось спокойно, он уже почти знал, что хочет. Взгляд его блуждал по комнате, скользил по знакомым предметам, окружавшим его, но не задерживался ни на одном из них. Он не думал больше ни о чем, кроме того, как лучше взяться за рукоятку, как нанести всего один, решающий удар...

Но внезапно глаза его остановились на лежащем на полу конверте. Рука непроизвольно потянулась к этому листку бумаги; он даже не понял, как взял его, как нежно провел пальцами по буквам, написанным ровным, чуть заостренным почерком, как разорвал никак неподдающуюся полоску, склеивающую края...

И лишь тогда, когда он достал и развернул аккуратно сложенные листки, он резко выдохнул, не в силах еще осознать и поверить в то, что узнал. Он обхватил себя руками, глаза его расширились, ошеломленно обратившись к деревянной шкатулке, стоящей рядом с ним.

Вовсе не кинжал принес ему тогда Юки в подарок!

Не оружие дарил он ему тогда!

А Такео ничего не понял, ничего не знал все это время...

Нет, Юки дарил ему не смерть! Он дарил ему жизнь!

Всегда, — и тогда, и даже сейчас, — он хотел, чтобы Такео был счастлив.

С ним или без него. Но был счастлив... и жил!

Жил...

Стиснув руками лицо, он простонал:

— Любимый мой... Зачем же?..

В ладони его была зажата дарственная на его имя на тот самый, маленький дом в горах, подписанная Юки Асанте четыре года назад.

..................

Через неделю после прощальной вечеринки в университете, сообщив о своем решении родителям и завершив все свои дела, Такео уехал.

1976 год, канун Рождества

Была зима. Поезд стремительно мчался на восток, через всю страну. Мимо пролетали города, дома, деревья в снегу на горных склонах. В пустом купе, глядя в окно, сидел молодой человек. Он был строен, высок и красив, у него были удивительные глаза, тонкий точеный профиль, твердая линия губ. Он был спокоен и задумчив, но, несмотря на это, в лице его проглядывала некоторая жесткость — следы пройденного им пути и пережитой утраты. Иногда он отворачивался от окна, и задумчиво смотрел на пустое место напротив себя, будто видел там что-то, известное только ему, и тогда становился виден жуткий шрам, пересекающий левую часть его лица. Иногда, когда вагон особенно сильно встряхивало на стрелках, он чуть наклонялся и, хмурясь от боли, притрагивался рукой к животу.

В голове его, словно непрекращающаяся пластинка, вертелся один и тот же образ. Ослепительный белый свет, проносящийся мимо, по потолку, бьющий в глаза. Его куда-то везут, ощущение скорости и тряски. Чье-то, склоненное к нему лицо. Юки силится схватить его за руку, ему кажется, что он кричит, но это — лишь всхлип, слабый хрип тонущего в черном водовороте сознания:

— Мальчик... скажите...

— Тише, прошу Вас! Вам нельзя разговаривать! — голос сквозь туман. — Успокойтесь.

— Мальчик?.. Он ... жив?..

— Все хорошо. Хорошо! В тяжелом, но жив... Стефани, операционную! Срочно!!!