Самые синие глаза

Но они не знают того, что эта простая темнокожая девушка будет строить свое гнездо веточка за веточкой, создавая собственный неприкосновенный мир, в котором она будет охранять каждый цветок, сорняк и салфетку даже от него самого. Она молча вернет лампу на то место, куда сама ее когда-то поставила, уберет со стола тарелки в ту же минуту, как будет съеден последний кусок, и вытрет ручку двери после того, как ее коснулись жирные руки. Ее пристального взгляда будет достаточно, чтобы он отправился курить на заднее крыльцо. Дети, случайно закинувшие ей во двор мячик, интуитивно чувствуют, что зайти туда нельзя. Но мужчины таких вещей не понимают. Они не знают и того, что отдаваться им она будет лишь частично, и не без борьбы. Он должен овладевать ею тайком, поднимая край ночной рубашки лишь до пупка. Когда они занимаются любовью, он должен опираться на свои локти якобы для того, чтобы не повредить ее грудь, но на самом деле для того, чтобы ей как можно меньше пришлось его касаться.

Когда он внутри нее, она удивляется, почему же эти необходимые, но такие интимные части тела не поместили в какое-нибудь более подходящее место, например, в подмышку или на ладонь. Туда, куда легко добраться и без раздевания. Она напрягается, почувствовав, что одна из ее бумажных бигудей развязалась из-за их движений; она прикидывает, какая именно, чтобы быстро подтянуть ее, когда он отвлечется. Она надеется, что он не будет потеть — капля может упасть ей в волосы, — и что между ног у нее останется сухо, потому что она ненавидит звук, возникающий, когда там влажно. Когда она чувствует, что его охватывает судорога, она начинает медленно двигать бедрами, вжимает ногти в его спину, всасывает воздух и притворяется, будто испытывает оргазм. И снова она думает, что же ей следует ощущать, когда пенис мужа находится внутри нее. Наверное, это больше всего похоже на то, что она чувствовала, когда однажды на улице ее салфетка отклеилась от гигиенического пояса. Она шла, а салфетка нежно двигалась между ног. Очень, очень нежно. А потом в промежности возникло легкое, но восхитительное ощущение. Оно усиливалось, и ей пришлось остановиться посреди улицы и сжать бедра, чтобы его подавить. Наверное, должно быть так, думает она, но ничего подобного не происходит. Он заканчивает, она спускает рубашку, выскальзывает из кровати и с облегчением идет в ванну.

Иногда в поле ее внимания все же попадают живые существа. Например, кот, который будет любить ее порядок, аккуратность и постоянство, такой же чистый и тихий, как она сама. Кот будет тихо лежать на подоконнике и ласкать ее взглядом. Она может обнять его: задние ноги опираются о грудь, передние обнимают ее за шею. Она ласкает его гладкий мех, под которым скрываются мягкие, податливые мышцы. В ответ на ее нежнейшее прикосновение кот начинает ласкаться, вытягиваться и открывать рот. И она будет чувствовать странное удовольствие, когда он начнет извиваться под ее руками от наслаждения, туманящего ему глаза. Когда она готовит, он крутится у ног, и дрожь от прикосновения его меха поднимается к бедрам, заставляя дрожать пальцы, замешивающие тесто.

Или, когда она сидит и читает "Веселые мысли" в "Либерти Мэгэзин", кот прыгает ей на колени. Она ласкает мягкий холмик меха, и кошачье тепло добирается до самых интимных частей ее тела. Иногда журнал оказывается на полу, она слегка раздвигает ноги, и они вдвоем спокойно сидят, или недолго играют, или спят до четырех часов, когда с работы возвращается незваный гость, недовольный тем, что приготовлено на обед.

Кот всегда знает, что в ее сердце он самый главный. Даже после того, как она родит ребенка. Она действительно родит его легко и безболезненно. Но только одного. По имени Джуниор.

Одна такая девушка из Мобайла, Меридиана или Эйкена, которая не потела подмышками и между ног, пахла лесом и ванилью и делала суфле на занятиях по домашней экономике, переехала со своим мужем Луисом в Лорейн, в штат Огайо. Ее звали Джеральдин. Здесь она свила свое гнездо, здесь гладила рубашки, поливала цветы, играла с котом, и здесь родила сына, Луиса-младшего.

Джеральдин не позволяла Джуниору плакать. Пока его нужды были физическими — тепло и регулярное питание, — она могла их удовлетворять. Он всегда был причесан, умыт, умаслен и обут. Джеральдин не разговаривала с ним, не ворковала и не досаждала поцелуями, однако все иные его желания исполнялись. Прошло много времени, прежде чем ребенок заметил, как по-разному мать относится к нему и к коту. Он становился старше и постепенно научился направлять свою ненависть к матери на кота; его страдания доставляли Джуниору большое удовольствие. Кот выживал, потому что Джеральдин редко уходила из дому и могла успокоить животное, если Джуниор над ним издевался.

Джеральдин, Луис, Джуниор и кот жили рядом с игровой площадкой школы Вашингтона Ирвинга. Джуниор считал площадку своей собственностью, и дети завидовали тому, что он поздно встает, отправляется обедать домой и после школы может оставаться на площадке. Он ненавидел, когда качели, горки, лесенки и турники пустовали, и пытался сделать так, чтобы дети играли там как можно дольше. Белые дети, потому что матери не нравилось, если он играл с ниггерами. Она объяснила ему разницу между цветными и ниггерами. Их легко отличить. Цветные — тихие и опрятные, ниггеры — шумные и грязные. Джуниор принадлежал к первой группе: он носил белые рубашки и синие брюки, его волосы были коротко подстрижены, чтобы избежать любого намека на курчавость; парикмахер сделал ему пробор. Зимой мать смазывала его лицо лосьоном "Джергенз", чтобы оно не темнело. Хотя он был светлокожий, он все же мог потемнеть. Грань между ниггером и цветным не всегда была четкой; едва уловимые предательские знаки грозили уничтожить ее, и следить за этим надо было все время.

Джуниору очень хотелось играть с черными мальчишками. Больше всего на свете он хотел поиграть в "царя горы", чтобы они спихнули его с грязной насыпи и сами скатились на него. Он хотел ощутить на себе их тяжесть, вдохнуть их дикую черноту и с приятной непосредственностью сказать "пошел ты в задницу". Ему хотелось сидеть вместе с ними на тротуаре, сравнивать остроту ножевых лезвий, состязаться в дальности и высоте плевков. В туалете ему хотелось присоединиться к их соревнованию, кто дальше и дольше мочится. Одно время его кумирами были Бэй Бой и П.Л. Постепенно он согласился с матерью, что оба они — неподходящая для него компания. Он играл только с Ральфом Низенски, который был на два года его младше, носил очки и абсолютно ничего не хотел делать. Но больше всего Джуниору нравилось издеваться над девчонками. Можно было легко заставить их закричать и убежать. Как он смеялся, когда они падали, и были видны их трусы. Когда они поднимались, у них были покрасневшие, заплаканные лица, и ему становилось хорошо. К черным девчонкам он приставал редко. Они обычно ходили стайками, и как-то раз, когда он бросил в одну из них камень, они погнались за ним, поймали и сильно избили. Он соврал матери, сказав, что это сделал Бэй Бой. Мать очень расстроилась. Отец читал местный "Джорнал" и так и не поднял глаз от страницы.

Когда у него было настроение, он мог позвать кого-нибудь поиграть на качелях или на лесенке. Если ребенок не хотел или оставался ненадолго, Джуниор швырял в него гравием. Он стал очень метким стрелком.

Дома ему было скучно и страшно, и площадка была для него единственной отрадой. Однажды, когда ему было нечем заняться, он увидел девочку с очень черной кожей, которая сокращала через площадку свой путь. Она шла, опустив голову. До этого Джуниор видел ее много раз на перемене, всегда одну. Наверное, подумал он, потому что она уродина.

Теперь же Джуниор окликнул ее.

-Эй! Ты что это ходишь по моему двору?

Девочка остановилась.

-Никто тут не может ходить, если я не разрешу.

-Это не твой двор. Это школьный.

-Но я здесь главный.

Девочка пошла дальше.

-Подожди, — Джуниор пошел с ней рядом. — Ты можешь здесь играть, если хочешь. Как тебя зовут?

-Пекола. Я не хочу играть.

-Ну давай, я тебя не трону.

-Я иду домой.

-Слушай, хочешь чего покажу? У меня кое-что есть.

-Нет. А что?

-Кое-что, у меня дома. Вон, видишь мой дом? Я живу рядом. Пойдем, я покажу.

-Что покажешь?

-Котят. У нас есть котята. Можешь взять одного, если захочешь.

-Настоящие котята?

-Да. Пойдем.

Он легонько потянул ее за платье. Пекола последовала за ним. Увидев, что она согласилась, Джуниор в возбуждении помчался вперед, останавливаясь только затем, чтобы крикнуть и поторопить ее. Он открыл дверь, улыбаясь своей выдумке. Пекола поднялась на крыльцо и замешкалась, боясь последовать за ним. В доме было темно. Джуниор сказал:

-Здесь никого нет. Мама ушла, папа на работе. Не хочешь посмотреть котят?

Джуниор включил свет. Пекола шагнула внутрь.

Какая красота, подумала она. Какой красивый дом. На столе в гостиной лежала большая Библия в красном с золотом переплете. Повсюду лежали маленькие кружевные салфетки: на ручках и спинках кресел, в центре обеденного стола, на столиках поменьше. На подоконниках стояли цветы в горшках. На стене висела цветная картина, изображающая Иисуса Христа, и в раму были вставлены симпатичные бумажные бутоны. Ей хотелось осмотреть все медленно, шаг за шагом. Но Джуниор торопил ее: "Пойдем же, пойдем". Он подтолкнул ее в другую комнату, еще прекраснее первой. В ней было больше салфеток, на полу стояла высокая лампа с белым плафоном на зелено-золотой подставке. На полу лежал ковер с огромными темно-красными цветами. Она любовалась цветами, когда Джуниор сказал: "Вот они!" Пекола обернулась, и он завизжал: "Вот твой котенок!" Прямо ей в лицо полетел огромный черный кот. Дыхание ее замерло от ужаса и удивления, и она ощутила во рту кошачью шерсть. Кот вцепился ей в лицо и грудь, пытаясь удержаться, а потом проворно соскочил на пол.

Джуниор хохотал и носился по комнате, держась за живот. Пекола дотронулась до царапин на лице, и по щекам потекли слезы. Когда она направилась к выходу, Джуниор преградил ей дорогу.

-Ты не сможешь выйти. Ты теперь моя пленница, — сказал он. Его взгляд был веселым, но жестоким.

-Отпусти меня!

-Нет! — Он оттолкнул ее, подбежал к двери, разделявшей комнаты, и, захлопнув ее, уперся в нее руками. Стук Пеколы в дверь только раззадорил его, и он все сильнее смеялся высоким, задыхающимся смехом.

Слезы потекли сильнее, и она закрыла лицо руками. Когда у коленок вдруг задвигалось что-то мягкое и пушистое, она подпрыгнула, но потом увидела, что это кот. Мгновенно позабыв о страхе, она присела, чтобы погладить его мокрыми от слез руками. Кот выгнул спину у ее колена. Он был весь черный, шелковистый, а его глаза, скошенные к носу, отливали сине-зеленым. Они сияли на свету, словно голубой лед. Пекола погладила его голову; кот замурлыкал, высунув кончик языка от удовольствия. Синие глаза на черной мордочке заворожили ее.

Джуниор, недоумевая, почему же он не слышит ее всхлипываний, открыл дверь и увидел, что она сидит на корточках и гладит кошачью спину. Он увидел, как кот вытягивает шею и закрывает глаза. Он видел это выражение много раз, когда кота гладила мать.

-Отдай моего кота! — Его голос сорвался. Уверенным и одновременно неловким движением он схватил кота за заднюю ногу и начал раскручивать над головой.

-Перестань! — закричала Пекола. Растопыренные лапы кота были готовы вцепиться во все что угодно, чтобы обрести опору, рот распахнулся, в синих глазах застыл ужас.

Все еще крича, Пекола потянулась к его руке. Она услышала, как рвется рукав ее платья. Джуниор попытался оттолкнуть ее, но она схватила ту руку, которая держала кота. Они упали, и падая, Джуниор выпустил кота, который теперь на полной скорости врезался в окно. Он сполз вниз и упал на батарею за диваном. Дернувшись несколько раз, он затих. В воздухе ощущался лишь легкий запах паленого меха.

Джеральдин распахнула дверь.

-Что здесь происходит? — спросила она мягко, словно вопрос был совершенно уместен. — Кто эта девочка?

-Она убила нашего кота! — крикнул Джуниор. — Смотри!

Он показал на батарею, где лежал кот, закрыв синие глаза, с выражением беспомощности и отрешенности на черной мордочке.

Джеральдина подбежала к батарее и схватила кота. Он безжизненно повис у нее на руках, но она потерлась лицом о его мех. Она посмотрела на Пеколу. Увидела грязное, разодранное платье; косички, торчащие в разные стороны; спутанные, выбившиеся из них, волосы; грязные ботинки с куском жвачки, прилипшим к дешевой подошве; испачканные чулки, один из которых сполз к ботинкам. Она увидела булавку, приколотую к подогнутому краю одежды. Она смотрела на нее из-за спины кота. Всю свою жизнь она видела таких девочек. Они пялились из окон салунов Мобайла, взбирались по ступенькам притонов на краю городка, сидели на автобусных остановках, держа в руках бумажные пакеты и плача, а их матери говорили им: "Заткнись". Нечесаные волосы, драная одежда, ботинки развязаны и заляпаны грязью. Они таращились на нее огромными непонимающими глазами. Взгляд, который не спрашивал ни о чем и просил всего. Они глядели на нее беззастенчиво, не мигая. В их глазах был конец и начало мира, и простор между ними.

Они были везде. Они спали в постели по шесть человек, их моча смешивалась ночью, когда они видели свои сны о чипсах и конфетах. Долгими жаркими днями они болтались без дела, отколупывая от стен штукатурку или копаясь палочками в земле. Они сидели короткими рядками на тротуарах, бросались всей толпой на скамейки в церкви, отнимая места у опрятных, воспитанных цветных детей; они кривлялись на площадках, разбивали вещи в дешевых магазинчиках, вертелись на улице прямо под ногами и устраивали зимой ледяные горки на тротуарах. Эти девочки вырастали, не имея представления о поясах, а мальчишки доказывали свою мужественность, надевая кепки козырьками назад. Там, где они жили, не росла трава. Цветы гибли. Ложились тени. Там, где они жили, росли только жестяные банки и старые шины. Они питались холодной фасолью и апельсиновой шипучкой. И одна из этих девчонок забралась в ее дом. Она смотрела на нее из-за спины кота.

-Пошла вон, — сказала она тихо. — Мерзкая черная сучка. Пошла вон из моего дома.

Кот дернулся и махнул хвостом.

Пекола попятилась из комнаты, глядя на симпатичную леди с шоколадного цвета кожей в славном зеленом доме с позолотой, которая говорила с ней сквозь кошачий мех. Ее слова шевелили кошачью шерсть, и дыхание каждого слова двигало шерстинки. Пекола повернулась к входной двери и увидела Иисуса, который печально и безо всякого удивления смотрел на нее; его длинные коричневые волосы были разделены пробором, а лицо окружали веселые бумажные цветы.

Снаружи мартовский ветер задул в дырку ее платья. От холода она наклонила голову. Но она не могла опустить ее так низко, чтобы не видеть снежинок, падающих и умирающих на мостовой.

ВЕСНА

Первые зеленые веточки тонкие и гибкие. Их кончики можно соединить, но ветки все равно не сломаются. Нежные и яркие, вырастающие на кустах акации и сирени, они означают лишь то, что нас теперь будут ими сечь. Порка весенними прутьями совсем другая. Вместо тупой боли от ремня, которым нас пороли зимой, появлялись молодые зеленые веточки, и после нескольких ударов мы уже ничего не чувствовали. В этих длинных ветках была тревожащая слабость, из-за которой мы тосковали по уверенному удару ремня или по жесткому, но искреннему шлепку расческой. До сих пор весна пробуждает во мне воспоминания о боли тех веток, и цветущая акация не вызывает улыбки.