Мама разрешала ей присутствовать, когда она кормила Кирилла грудью. Светлана видела, как меньшой брат счастлив и сама была рада — он обладал прекрасным аппетитом, а молока у мамы было много. Медики, как потом говорила дочери мама, всегда удивлялись, насколько крепким и здоровым он растёт. Наверное, сказывалось то, что мама родилась и выросла в селе, а крестьяне в России всегда отличались завидным здоровьем и долголетием — работа и жизнь в условиях замкнутого хозяйства не позволяли долго и много болеть и хандрить. Вокруг всё натуральное, всё своё. Волей-неволей станешь здоровым и сильным.
Третий брат. Младший. Светлана чувствовала себя счастливой — она растёт в многодетной семье. Она любима обоими родителями, она защищена братьями. И она может сама теперь многое дать младшему брату. Возможно, ей тогда тоже очень хотелось сестричку, но, видимо, появление в семье четвёртого ребёнка, братика, настолько удивило Светлану, что она и думать забыла о желании иметь сестру и отдалась заботам о брате. Конечно же, она теперь задавала папе очень много особых вопросов и внимательно выслушивала его временами даже очень пространные ответы. Кому же как не папе знать, как воспитать настоящего мужчину. Для неё папа всегда был примером именно настоящего, подлинного мужчины. Она любила быть с ним наедине и он часто брал её с собой за город, где у них двоих было своё место — старый настил-причал на берегу большого озера. На противоположном берегу начинался девственный лесной массив, вздымался холм, покрытый старым, густым лесом, виднелись поле и луг. Здесь, на причале, Светлана любила не только подолгу говорить с папой, но и просто молчать, сидеть рядом с ним, прижавшись и чувствуя его тепло, ощущая его надёжность, слыша его сердце и дыхание. Это успокаивало, это давало силы и уверенность в себе.
Папа умел столько, что Светлана и сейчас, став взрослой и самостоятельной, терялась, когда пыталась даже просто перечислить его умения, навыки, знания в самых разных областях. Тогда, маленькой девочкой она была уверена, что папа поистине всемогущ. Наверное, для ребёнка это важно и необходимо.
Она любила смотреть, как папа вручную давит апельсиновый сок из оранжевых кругляшей, а потом, опустив в стакан со свежевыжатым соком трубочку, подаёт ей, сидящей у него на левой руке и она, придерживая трубочку левой рукой, а правой обняв отца за шею, втягивает в рот первый глоток. Наслаждение — словами не выразить. Да разве только апельсиновый сок она вот так любила пить, зная, что его приготовил не кто-нибудь, а именно её папа? Томатный, морковный, гранатовый, яблочный! И многие, многие другие. Куда там покупным сокам в пакетах — они и рядом не стояли по богатству ощущений! Это ведь совершенно другое — знать, что сок для тебя, маленькой девочки, дочери, отжал папа. Пришедший с работы, ещё не снявший деловой костюм, немного уставший.
Ещё больше Светлане запомнилось, как папа впервые взял гитару, сел на кровать, где она устроилась было поиграть, взял несколько аккордов и заиграл какую-то спокойную, медленную мелодию. Тогда Светлана бросила играть, встала, подошла к папе, коснулась рукой его плеча и замерла, вслушиваясь. Папа тогда играл долго. Очень долго. Может быть полчаса, может быть час. А Светлана слушала. Слушала, забыв об игрушках, забыв обо всём и чувствуя как папа смотрит на неё. Смотрит — и играет.
Когда родился Кирилл, Светлана часто видела папу, сидящего рядом с колыбелькой и играющего на гитаре. Никаких резких, рваных ритмов — спокойные, обычные где-то даже мелодии. Она не только видела — она чувствовала и знала — маленькому Кириллу, едва перешагнувшему трёхмесячный рубеж своей жизни нравится смотреть, как играет папа, смотреть и слушать. Он замирал, он становился очень тихим и даже незаметным, но Светлана, появляясь в детской и заставая отца и Кирилла за вот таким вот общением, была убеждена — Кирилл счастлив.
Счастлив почти так же глубоко, сильно, мощно, как счастлива она, когда папа подхватывал её на руки и она могла коснуться кончиком своего носа нос папы, потереться об него и заглянуть в глаза, увидеть в них радость, спокойствие, уверенность и не только увидеть, но и ощутить своей глубинной сутью отцовскую, особую любовь. Тогда Светлана неизменно улыбалась во весь рот, ей нравилось, как папа на неё смотрит — нежно, любяще и во взгляде его проступает понимание, столь важное для неё, его дочери.
Она любила засыпать у него на руках. Часто, проснувшись рано утром, она бежала на кухню — он всегда первым вставал в их семье, вставал и сразу приступал к приготовлению завтрака. А она — босая, в одной пижаме, подбегала к нему, он подхватывал её левой рукой, поднимал, прижимал к себе, она обнимала его, опускала голову на плечо и засыпала спокойно и счастливо. Звук его сердца, звук его дыхания она, казалось, могла бы узнать из тысяч. Ей было очень комфортно на руках у папы, когда он готовил завтрак.
Для него она была именно дочкой. Он научился заплетать ей косу, делать простые причёски, а уж стриг всех своих детей он вообще мастерски. Да, у детей, как потом узнала повзрослев, Светлана, нет обычно длинных волос, требующих особого ухода, особой стрижки, но папа при поддержке мамы научился делать дочке такие причёски, что её подружки выпадали раз за разом в осадок и буквально допрашивали Светлану, кто, когда и где сделал ей такое чудо. Она всегда с гордостью отвечала, что это сделал её папа и причёска — уникальная. Другой такой он уже не сделает. И это было чистой правдой — каждый раз папа умел вносить в причёску дочери разнообразие.
И он же, наверное, ей впервые объяснил, что красота важна и необходима в первую очередь внутренняя, а не только внешняя. Благодаря маме Светлана хорошо узнала крестьянскую жизнь — не теоретически, а именно практически, с малолетства полюбила носить платки, платья из исключительно чистых природных материалов — лён, хлопок. Ей не требовалась каждый раз новая причёска, но за чистотой волос она привыкла следить, равно как и привыкла обходиться совсем без косметики или использовать только натуральную косметику, да и ту — по минимуму.
Каждые выходные она старалась приехать в село, потому хорошо знала и понимала, что такое настоящая, нетронутая цивилизацией природа. Полюбила играть в снежки, привыкла к тому, что в России снега всегда — предостаточно и он необходим прежде всего природе. С утра до вечера она пропадала на улице, бегала и ходила по полям, лесам, лугам, спускалась в овраги и поднималась на холмы. Всё пешком, всё на своих ногах. Чистый воздух и постоянное движение творили настоящие чудеса — она сама ощущала, как крепнет, становится более сильной, гибкой, выносливой.
С малолетства она старалась есть по-взрослому, пользоваться ложкой, вилкой, ножом. Мама потом рассказывала повзрослевшей Светлане, что у неё всегда был прекрасный аппетит и она не только съедала всё до последней крошки, но и, бывало, вылизывала тарелку. Правда потом, довольно быстро она поняла, что вылизывать тарелку — это не по-взрослому, ведь ни мама ни папа так не делают — а завтракали, обедали и ужинали в семье Стрельцовых всегда за единым, пусть даже кухонным, а не парадным столом — и потому быстро отвыкла, зато пристрастилась вытирать тарелки кусочком хлеба дочиста. Эти кусочки она потом непременно съедала — уважение к хлебу она утвердила в себе с малолетства и никогда не допускала даже мысли, что хлеб можно надкусить и оставить черстветь или тем более — бросить на землю.
Совместные завтраки, обеды и ужины позволяли детям многому учиться, многое узнавать, со многим осваиваться. Маленький Кирилл непременно сидел рядом за столом в своём детском кресле, но даже он, как была убеждена маленькая Светлана, чувствовал себя равноправным членом большой семьи, а не грудным младенцем, который находится рядом с родителями только потому, что им надо за ним внимательно следить. Кирилл с ранних дней был невероятным живчиком и его было действительно трудно удержать на месте — он был любознателен и подвижен, как ртуть, но ведь и старшие дети тоже не были сонями и тоже обожали пошуровать в округе, находя новые приключения, а бывало и опасности.
Светлана любила попадать под дождь. Любой — тёплый весенний или холодный осенний, ливень, град. Всё равно — лишь бы ощутить вокруг струи воды. Не было никакой разницы, что было вокруг — город или село. Она радовалась дождю как своему хорошему другу или знакомому. Она хорошо помнила, как визжала от радости и удовольствия, как бежала под струями дождя, раскинув руки и не опасаясь, что поскользнётся, не удержится на ногах и упадёт. Пусть. Зато можно будет упасть в лужу, если такая попадётся по пути. И ни папа ни мама не станут её ругать или ограничивать — они понимают, что ей это необходимо: быть свободной, непосредственной, вольной.
Почти всегда рядом с ней были братья, всемерно опекавшие и защищавшие её. Наверное, благодаря их присутствию, она научилась не бояться, научилась быть самой собой. И в то же время научилась глубже и точнее понимать, что она — девочка, осознала, что это означает.
Семён любил помогать ей одевать выходную, уличную обувь, любил застёгивать замочки на сандалетах или завязывать шнурки на её ботиночках. Сейчас, повзрослев, Светлана понимала, что средний брат поступал так, потому что часто видел, как это делает папа. Светлана тоже это видела и всегда терпеливо ждала, когда Семён справится с непослушным язычком замочка или завяжет красивый, многопетельный бант. А когда он заканчивал возиться с её обувкой, непременно благодарила брата. Как минимум, говорила ему тихо и нежно: "Спасибо", а бывало — и не обращая внимания на окружающих детей и взрослых, целовала его. Семён молча кивал и Светлане этого кивка было вполне достаточно, чтобы понять — брат рад и доволен.
Михаил уже в два года подарил ей букет цветов. Когда он успел их нарвать в лесопарке — Светлана, сидевшая на скамейке, так и не поняла. Но видеть брата, старательно прячущего за спиной огромный длинностебельный букет ярко оранжевых цветов, теряющихся на фоне его жёлтой футболки, было настолько приятно и волнительно, что Светлана тогда не удержалась и улыбнулась, тут же зажав рот ладошкой. Ведь она не хотела обидеть брата, проявлявшего к ней вполне взрослое уважение и внимание.
Михаил тогда подошёл, остановился, подождал, пока она просмеётся и подал ей букет. Светлана тогда была убеждена — он был готов опуститься перед ней, сидящей на лавочке, на колени. Михаил рано принимал взрослые стандарты поведения, осваивал их и адаптировал под себя, поэтому они не выглядели в его исполнении чужеродными и наигранными. Вот и тогда, когда он подал ей, своей сестре, букет, он был предельно естественен. Светлана взяла букет, другой рукой привлекла брата и поцеловала его. Крепко, но нежно поцеловала. Михаил не стал улыбаться, но ей-то было очевидно, что он рад и доволен.
Братья росли настоящими сорванцами. Как и положено мальчишкам, они были поистине вездесущи. И уж конечно, их привлекали приключения и необычные занятия. Так и Михаил и Семён были непременными заводилами запуска всевозможных моделей корабликов ранней весной, когда от таяния сугробов, наметённых снегоуборочной техникой, вдоль улиц начинали течь полноводные и быстрые ручьи. Пробежать пару-тройку километров по улице, следя за корабликом, быстро плывущим по течению для братьев всегда было истинным наслаждением. Иногда ручьи были просто забиты моделями корабликов — от простейших досточек до мастерски вырезанных из нескольких дощечек, отшкуренных и склеенных, да ещё и покрашенных моделек реальны речных и океанских лайнеров. И ничего, что на улице ещё достаточно холодно — минус два как минимум и необходимо тепло одеваться. Главное — корабли плыли. А потом кораблики занимали почётные места на полках в детских комнатах множества ребят, ведь важно было то, что они были изготовлены своими руками, а не куплены готовыми в магазине.
Светлана предпочитала играть в мяч, играть с надувными шариками, у неё было несколько кукол, для которых она при минимальной помощи папы вырезала и склеила посудку и предметы интерьера для нескольких комнат. Она любила также собирать гербарии, читать о растениях в Интернете и в книжках, причём по большей части старинных, бумажных. Её рано увлекло шитьё на швейной машинке, почти все наряды для своих кукол она шила сама, на взрослой швейной машине. У неё была и своя детская швейная машинка, которая тоже позволяла шить, но всё же Светлана почти сразу захотела освоить взрослую ручную швейную машинку, а потом, пойдя в первый класс, освоила и мамину электронную, управляемую ножной педалью.
С малых лет она не любила, если её фотографировали посторонние — будь то дети или взрослые. Она умела пресекать такие попытки, но никогда не протестовала и не возражала, если её фотографировали папа или мама. Именно благодаря им в семейном альбоме Стрельцовых теперь были сотни фотографий, по которым Светлана смогла бы в любое время вспомнить почти всё своё детство.
Особенно ей нравилась фотография, где она сидела в кресле у камина, в белом платье с выштампованными стилизованными деревьями и травой. Всё было изображено как надо — листва и трава зелёные, ветви деревьев — либо коричневые, либо чёрные. Она не смотрит в объектив аппарата, повернула голову влево. Тогда, как сказал папа, в комнату вошла мама и четырёхлетняя Светлана не утерпела — повернулась к ней лицом. Мама всегда говорила, глядя на эту фотографию, что Светлана здесь выглядит очень взрослой. По виду ей не четыре, а все шесть лет.
Мама для Светланы всегда была примером. Во всём. Она умела действительно воспитывать и учить без нажима, насилия и нотаций с нравоучениями. Недаром каждый день её инструментрон разрывался от сигналов пришедших сообщений, писем, согласований на видео и аудиосвязь — её никогда не забывали многочисленные ученики, которых она учила и в младших, и в средних, и в старших классах. А уж для Светланы она всегда была образцом настоящей женщины и настоящего Учителя. Младшая Стрельцова с малых лет привыкла считать, что ей очень повезло родиться в такой семье, где родители действительно глубоко, полно и нежно любят друг друга и умеют и хотят любить всех своих детей.
Конечно же, Светлана любила проводить время с папой, любила быть для него спутницей, женщиной, дамой. Она была абсолютно уверена в том, что он — истинный мужчина, настоящий кавалер, для которого честь женщины — свята. Может быть Светлана и пыталась на нём обкатывать свои чисто женские способности и возможности, но старалась делать это естественно и необидно. Она была счастлива, когда папа хотя бы немного "вёлся" на её уловки, любила, когда он к ней относился как ко взрослой женщине, прислушивался к её мнению, выполнял редкие капризы и прихоти.
Папа не смог бы стать другим, ведь его отцом был адмирал Российского Астрофлота. Дед Георгий — так Светлана звала адмирала в детстве, оказал влияние и на неё саму. Подтянутый, строгий, немногословный, скупой в движениях и в мимике, он, тем не менее, умел по-настоящему глубоко и полно влиять на окружающих людей, даже если на нём была не офицерская форма, а гражданский костюм. Младшая Стрельцова редко виделась с дедом-адмиралом — как и положено кадровому офицеру российского астрофлота, он не любил сидеть в штабах и в консультационных центрах ВКС, а продолжал командовать линкором "Двина", раз за разом уходившим в самые сложные и дальние полёты, продолжавшиеся месяцами. Благодаря его влиянию Светлана приняла самое важное решение, когда подошла к окончанию школы: она решила стать командиром большого и красивого корабля, а не просто отслужить в армии.
