Чертополох 3

Ревинар же, дождавшись когда клетку водрузят на стол и, узнав, что у хозяина постоялого двора в погребе есть не только крепкое, пряное вино, но даже немного лендовского, купленного по случаю у проезжих купцов, васкана, немедля заказал последний, чтобы выгнать засевший в костях холод.

Рекомый напиток появился перед конвоирами Ставгара за считанные мгновения — служка с поклоном выставил перед ними васкан, блюдо с жареной курицей и, согнувшись в этот раз едва ли не пополам, поспешил к другим столам. За несколько лет работы он повидал всякое и научился безошибочно определять тех, от кого лучше держаться подальше, а от этих двоих знатных путников буквально несло раздражительностью и спесью, кою они с удовольствием выместят на низшем.

Ревинар, проводив служку неприязненным взглядом, разлил васкан по стопкам и сразу же, без долгих предисловий, опрокинул в себя крепкую и злую настойку. Васкан почти до боли опалил ему язык и горло, ухнул огненным клубком в живот, но этого амэнцу показалось мало, и он тут же вновь наполнил стопки, выдав короткое:

— Северяне, конечно, дикари, но выпивку делать умеют.

Мелир, как раз нацелившейся на покрытую аппетитной, поджаристой корочкой куриную ногу, возразил дяде.

— Я слышал, что лендовцы — неплохие воины.

— Разве что пока рвут глотки таким же дикарям, как они сами, — губы Ревинара насмешливо искривились, — Всё, что они могут — это пыжиться, показывая свою важность, но лендовцам никогда не встать вровень с нами. Если бы в их землях не было столько железной руды, наш князь никогда бы не снизошёл до общения с этими северянами. — Он снова налил васкана себе и племяннику, тряхнул головой, — за Амэн!

И Мелир немедленно поддержал этот тост. Тепло и васкан быстро делали своё дело — стянувшее нутро в тугой узел напряжение заметно ослабло, неприятности последних дней подёрнулись пеленой и отступили куда то назад. На душе у него с каждым вздохом становилось всё легче и веселее, и веселье это надо было на кого-то излить, так что после пятой стопки молодой амэнец не придумал ничего умнее, как прижаться лицом к стоящей на соседнем столе клетке и, глядя в жёлтые, немигающие глаза птицы, спросить:

— Что, завидуешь, крейговец? Тебе то теперь васкана даже не нюхать!

Беркут ударил сразу же — словно только этого и ждал, и если бы не Ревинар, что было силы отдёрнувший быстро захмелевшего племянника от клетки, тот бы наверняка лишился глаза.

— Ублюдок! — обиженно взвыв, Мелир прижал ладонь к распоротой до крови щеке, но в этот раз дядя был не склонен ему сочувствовать. Вновь усевшись за стол, он оторвал от куриной тушки крылышко и заметил.

— Не дури. Ешь лучше, чтоб не только васкан в желудке плескался.

Мелир хоть и зашипел от злости напополам с болью, всё же послушался дядю — погрозив беркуту кулаком, он вновь принялся за еду, а Владетель демонстративно развернулся в своей клетке хвостом к амэнцам... И замер...

В первое мгновение Ставгар не поверил собственным глазам — прямо на него смотрела сидящая за тонущем в полумраке столом Энейра. Надвинутый на лоб капюшон серого плаща служительницы Малики бросал густую тень на лицо дочери Мартиара Ирташа, но беркут все равно различил и тонкие, обострившиеся черты, и скорбную линию губ. Невероятно близкая и, вместе с тем, какая то чужая и далёкая — словно закованная в ледяной панцирь — на долю мига мир Бжестрова сузился до закутанной в плотный плащ Эрки, и беркут, не помня себя, с диким клёкотом бросился грудью на прутья клетки.

От неожиданности Энейра вздрогнула и подалась назад — подальше от блёклого круга света и ни с того ни с сего взбесившейся птицы, а Ставгар, негодуя и трепеща от одной мысли, что та, которую он в мыслях и сердце почитал своей невестой, та, чьё лицо он уже даже не надеялся увидеть, вот-вот отвернётся и уйдёт — теперь уже навсегда — из его жизни, вновь бросился на разделяющую их преграду, непрестанно повторяя: 'Эрка! Эрка!'

Чуда не произошло — из горла беркута по-прежнему рвался лишь пронзительный клёкот, даже отдалённо не напоминающий человеческую речь, а Энейра, вжавшись в стену, еще больше надвинула на лицо капюшон — теперь её черты лишь угадывались в полумраке, да и то с трудом. Но она не ушла прочь и не растворилась в воздухе, точно полуночная мара — Бжестров уже был готов окликнуть её снова, но замер на месте, смекнув, что своим поведением может привлечь к Эрке внимание амэнцев. При всей своей ненависти к Мелиру и Ревинару он признавал за ними и ум, и лисью хитрость. Его конвоиров вполне может заинтересовать жрица, что вызвала такое беспокойство у беркута, а их расспросы ни к чему хорошему не приведут. Значит надо отвести их возможные подозрения и сделать так, чтобы амэнцы посчитали его призыв всего лишь очередной выходкой.

Все эти соображения пронеслись в голове Ставгара за пару мгновений, и дольше этого короткого отрезка беркут медлить не стал. Развернувшись, он, вновь пронзительно крича, кинулся на прутья с такой силой, что клетка дрогнула. Ревинар, как раз разливающий по стопкам остатки васкана, сбился из-за этого клёкота — часть выпивки пролилась на гладко выскобленный стол, и это не на шутку разгневало захмелевшего амэнца.

— Ах ты, собачий корм! Что, опять неймётся?— Ревинар, обернувшись к клетке, смерил беркута полным злобы взглядом, — Ну уж нет, пташка, сегодня твои штучки не пройдут: проведёшь ночь в отдельной комнате под замком — можешь орать хоть до хрипоты, если горла не жаль. А потом, когда мы будем на месте, будь добр, доведи Арвигена до того, чтобы он собственными руками открутил тебе голову!

— Много чести для крейговского ублюдка. Наш князь его, скорее, в отхожем месте утопит, — немедля поддакнул дяде Мелир, а после, неверным жестом подзывая служку, добавил, — А если б наш князь свернул после этого шею кривоплечему, получилось бы и вовсе славно!

— Ты заговариваешься, — тут же отдёрнул племянника Ревинар, но повторный заказ выпивки одобрил, и Ставгар смекнул — обошлось. Но хотя амэнцы продолжали пить и говорить о своём, он всё равно ещё долго опасался посмотреть в сторону Энейры, хотя именно этого ему и хотелось сейчас больше всего. Вновь увидеть её лицо, её глаза, увериться, что она жива и здорова, а там и сам Арвиген не страшен! Но страх выдать дочь Ирташа амэнцам сделал Владетеля осторожным — он упрямо смотрел на постояльцев, на огонь в очаге, на расторопно снующих между столами служек до тех пор, пока едва ощутимое, прохладное дуновение не заставило его обернуться.

Энейра всё так же сидела за столом — обхватив ладонями кружку и зябко кутаясь в плащ. И хотя взгляд её терялся под опушенными ресницами, а сама она, казалось, полностью ушла в свои мысли, Ставгара не покидало ощущение, что Эрка его узнала. Несмотря на птичий облик и невозможность речи! От этой мысли сразу становилось легче — словно с души убрали тяжёлый камень, ведь теперь он мог сознаться самому себе в том, чего боялся больше всего. Страшился так, что даже не смел озвучить в мыслях: если он всё же вырвется из клетки и доберётся до Крейга, все его усилия пропадут втуне, ведь ни одна живая душа его не признает. Ни мать, ни сестра, ни Эрка, ни Славрад... Так и летать ему беркутом в поднебесье до конца своих дней, тщетно окликая близких!

Но теперь этот страх ушёл, и его место заняла надежда, пусть и слабая, робкая, словно пламя свечи... Тихо заклекотав, беркут вновь повернулся к огню — хотя амэнцы и были уже в подпитии, не следует забывать об осторожности. Ревинар уже один раз подловил его, соблазнив возможностью побега, но второго такого раза у амэнца не будет.

Энейра

Уже через пару дней после начала своего путешествия я убедилась в том, что в одном Матерь Смилла безусловно была права — погода стояла премерзкая. Это были не холода, которыми меня так пугали, а совсем напротив — неожиданно чередующиеся со снегопадами оттепели. Утром острый наст резал лошади ноги, днём дорога из-за подтаявшего снега превращалась в глинистое болото, а от промозглой сырости не спасал даже подаренный хозяйкой Римлона плащ на меху. Стылый холод пробирал до самых костей и застывал склизлым, тяжёлым комом внутри — он заставлял трястись в ознобе и лишал сил быстрее, чем честный, сухой мороз.

Я же ещё и осложнила себе путь, решив сделать изрядный крюк — мне пришло в голову посетить место, где некогда стоял Реймет. Глупое желание, которое лишь ещё больше растравит душу, но я не стала ему противиться, ведь вряд ли получиться когда-либо ещё раз оказаться в тех местах. Со слов Матери Смиллы мне было известно, что город так и не был отстроен заново, что его давно покинули даже служительницы Малики, храм которых уцелел при пожаре не иначе, как чудом, и теперь среди развалин не сыскать ни одной живой души, но это меня не остановило. Я, конечно же, осознавала, что не смогу найти не то, что могилу отца, но даже развалины дома, в котором некогда жила наша семья, и, тем не менее, стремилась к поросшему чертополохом и укрытому снегом пепелищу с таким же упрямством, с каким бабочка летит на огонь. И задерживала меня лишь непогода.

Последний переход дался мне особенно тяжело — из-за начавшейся метели я сбилась с пути, пропустив указующий столб на перекрёстке, и оказалась на боковой дороге, которая привела меня к давно сгоревшим выселкам на три двора. От человеческого жилья остались лишь пара обугленных до черноты, еле различимых под облепившим их снегом стен да покосившийся дощатый забор, а сразу за пожарищем тёмной громадою вставал лес.

Пришлось поворачивать назад и возвращаться по собственным следам, которые уже почти полностью завалил снег. И я бы почти наверняка вновь пропустила хоженый тракт, если б не сидящий на ветви скрюченной липы ворон. Нахохленная птица, завидев меня, разразилась сердитым карканьем — точь-в-точь ворчливый старик, выказывающим молодым своё неудовольствие — и тяжело взлетел вверх, уронив на меня пушистые комки снега. После такого приветствия трудно остаться незамеченным — провожая взглядом мерно взмахивающего крыльями Вестника, я заметила просвет между деревьев, а в нём — облепленный снегом столб, и вскоре была на искомой мною дороге.

Метель утихла вскоре после того, как я выбралась на тракт, но взамен снегу пришёл мороз, а лошадь шла с трудом, глубоко проваливаясь в свежие замёты, так что к тому времени, когда впереди замаячили стены постоялого двора, мы обе совершенно выбились из сил.

Плащ служительницы Малики привлёк ко мне внимание, едва я оказалась во дворе — до того старательно рубивший поленья рыжий служка немедля оказался у моего стремени и помог спешиться, а после, перепоручив лошадь конюшему, взвалил на плечо седельные сумки и провёл вначале в залу, а после — и в снятую мною у хозяина комнатушку. Тут бы, по хорошему, парню следовало уйти, но вместо этого он застыл на пороге, переминаясь с ноги на ногу.

Я, откинув капюшон, пригладила волосы и, уверившись, что служка так и не заговорит первым, спросила:

— Вижу, у тебя ко мне дело. Не молчи — говори.

— Дочка кухарки нашей, Рейны, заболела. Жар у неё и кашляет сильно, — немедля вскинулся парень и тут же добавил, — пожертвуем, сколько скажите.

— Милостивой в храме жертвовать будете, а не мне, — присев на стоявший в углу ларь, я стала перебирать травы в своей сумке. — Простуда в такую погоду — дело нехитрое. Что ей мать давала? Или обычные средства не помогли?

Служка на мой вопрос лишь вздохнул:

— Молоком горячим поила и цветом липовым. Но Рейну сейчас от печей не оторвать — народу больно много прибыло. Она малявку под моим надзором оставила — я ей, как-никак, дядя. Только Милице сейчас хуже стало.

Я ещё раз посмотрела на нескладного, служку, у которого на щеках еще и пух толком не пробился. Вполне возможно, что беспокоится он зря, а мои руки и ноги, немного отогревшись, теперь ныли от усталости, требуя отдыха, но я решила с ним немного повременить. Ведь уже не раз могла убедиться, чем может обернуться обычная на первый взгляд простуда.

Заболевшая девчушка ютилась в крохотном, душном закутке — лежала, свернувшись калачиком, на сундуке, который, занимая большую часть комнатушки, служил ей постелью, а заботливо подоткнутый кожух исполнял для больной роль одеяла. Кроме жара и кашля малявка жаловалась на сильную боль в горле, которое было не просто красным, а малиновым. После нехитрых вопросов выяснилось, что заболела моя нечаянная подопечная после того, как ела снег — поспорила с другими детьми, кто больше снежков сгрызёт. Спор Милица выиграла, причём, по её словам, намного опередив своих приятелей мальчишек, вот только к вечеру разболелась.

Пожурив не в меру азартную пациентку, я, подозвав маячившего у порога служку, сказала ему, что ничего страшного с его племянницей не случилось, а после велела приготовить мне кипятка и раздобыть на кухне козьего жира. Парень оказался расторопным — я и мигнуть не успела, как уже получив всё необходимое, смогла заняться лечением. Вначале заставила девчушку прополоскать горло отваром из ромашки, мяты и шалфея, а после растёрла ей грудь и пятки козьим жиром, укутала потеплее, переплела растрепавшиеся косицы, одновременно вливая в неё собственные силы — уж больно худой и тонкокостой она была. От такого лечения малявку разморило и потянуло в сон — когда я стала осторожно поить её тёплым отваром мать-и-мачехи, она даже глаза не захотела открывать. Когда же с целебным питьём было окончено, Милица вновь свернулась калачиком и окончательно уснула.

Я же, уверившись, что с ней всё будет в порядке, собралась было уходить, но тут на пороге вновь возник давнишний служка. Выглядел он донельзя встрепанным и встревоженным, но, взглянув через моё плечо на спящую Милицу, разом успокоился. Вот только я его настроений не разделяла, и, выйдя в коридор, сердито прошептала:

— Ты бы лучше за племянницей смотрел. Тогда и меня не пришлось бы звать.

Парень покраснел и смущённо фыркнул:

— Да я слежу, но со снежками промашка вышла. Я сам, как помладше был, на спор сосульки грыз, и хоть бы раз чихнул. Вот и решил, что вреда не будет.

И что после такого я должна была ему ответить? Пожурив непутёвого дядю ещё немного, я дала ему травы, и, пояснив, как и что ему следует делать, чтобы Милица поскорее встала на ноги, направилась в зал. К усталости добавился голод, который вряд ли можно было унять сухими лепёшками и сушённым мясом. Чтобы восстановить силы, мне нужно было отведать чего-нибудь горячего.

Впрочем, о своём решении я едва не пожалела — в зале было шумно и дымно, а уж чесноком, капустой и несвежей одеждой смердело так, что комок к горлу подкатывал. К тому же и большая часть столов оказалась занята. Поколебавшись, я всё же двинулась вперёд, выискивая себе местечко потише, и вскоре обнаружила пустующий в полутёмном углу стол. За ним то я и устроилась: на гладко выскобленных досках не было жирных пятен или крошек, оставленных прежними едоками, а укропная похлёбка на куриных потрохах и еще тёплый, серый хлеб быстро примирили меня с висящим под потолком залы чадом.

Поев, я почувствовала себя лучше, и уже готова была пригубить подогретое с пряностями вино, как в зале появились новые посетители. В этот раз до постоялого двора снизошла амэнская знать — это легко было понять и по одежде, и по речи, и по сопровождающим их людям, но не показное богатство привлекло к высокородным всеобщее внимание. От амэнцев просто веяло спесью и едва сдерживаемой злобой. Причём, опаснее выглядел более молодой — было в его красивом, породистом лице что-то нехорошее, а на окружающих он смотрел так, словно только и выискивал, на ком сорвать гнев.