Мессир барон 1-11

— Я могу, — немедленно отозвался Густав. — Вылазки они не ждут. Возьму десяток из моих, быстро туда-сюда смотаемся...

— И головы там сложите, — договорил Боро, выглядывая в бойницу.

— Некоторые — сложат, — согласился Мено, растягивая слова. — Но оно того стоит.

— Верно, — сказал Марвин. — Согласен с вами, милсдари.

Все обернулись, уставившись на него. Боро — так еле удержался, чтоб не отвесить щенку затрещину. Много он понимает!..

— Хорошо, — заговорил снова Стругсон, дернув плечом, будто отгонял муху. — Густав, возьми десяток добровольцев. Откроем тебе ворота. Только без геройств, ясно тебе? Расчетное время — три минуты, раздолбать махину и назад, в бой — не лезь, понял?

— Меджиовани сейчас не готов к бою... — начал Густав.

— Не готов, — перебил Стругсон. — Потому что не будет его, боя. Десятком против тыщи не прут. Три минуты!..

Густав с ребятами собрались быстро, будто только того и ждали. Выстроились во дворе клином, ладные, а грязных рож за забралами не видно. Факелы подняли. Жаль только, что полных лат не надели, хотя в кольчужках назад скакать сподручней, коням не так тяжело подъем брать.

— Открывай! — рявкнул Стругсон. Загремели цепи. Густав-маленький наклонился с седла, чмокнул и тут поспевшую Оделию, снова надел шлем. — Гони!..

Всадники вырвались из растворившихся ворот, помчались стремглав, — вниз, на врага!

У катапульты заорали, лучники открыли стрельбу, но отряд мчался к цели, легко и слаженно, будто на турнире, не замедлив хода и тогда, когда один из всадников выронил факел, а потом и сам упал, выпал из седла и остался лежать. Кто именно — Боро не разглядел, да и не так это важно сейчас. Все свои.

Обернулся на пацана — теперь-то он понимает, с чем именно согласился?.. Марвин смотрел вниз, и лицо у него было застывшим, будто у куклы.

— Йуу-хууу! — вопил Штурмфель, приплясывая. — Так их, давай!..

Отряд завертелся у катапульты, факелы полетели куда-то вбок, и долгий миг казалось, будто ничего не случится, а потом всадники повернули назад, к воротам, а махина зашлась пламенем, разом пыхнула во все стороны, полетели искры, куски горящих глины и дерева, и заревело пламя, затрещало, загрохотало. И многоголосый крик раздался, смертный вой. Хоть двести лет живи, не привыкнешь.

Всадники скакали по склону, и Боро не видел, но кожей чувствовал, как несутся им вдогонку стрелы. Из ставки Меджиовани вырвался отряд конников, бросился следом.

— Пали! — заорал Штурмфель, спуская тетиву. — Вдарь им!..

Время будто застыло — кони скакали по склону, медленно, медленно...

— Милсдарь Штурмфель, — тихо сказал Марвин, тронув арбалетчика за руку.— Позвольте.

Штурмфель обернулся с невнятным возгласом. Марвин протиснулся ближе к окну, махнул рукой куда-то в темноту:

— Видите человека? Пристрелите его для меня.

Штурмфель оглянулся на него, не понимая, потом заржал.

— На здоровьице!.. Которого?..

— Видите, в плаще, левее пламени, одиночка? Стоит, не двигаясь.

— Угу... подвиньтесь.

Боро на миг забыл о скачущих внизу, пытаясь понять — что, во имя Бездны, пацан творит?!.. С глузду съехал, как Ульф предрекал?

Штурмфель пустил болт, ухнул, и в очередной раз затянул про сгоревший сарайчик. Марвин посмотрел наружу, коротко кивнул.

— И снова благодарю вас, милсдарь.

Отвернулся от бойницы, равнодушным, далеким взглядом взглянул на Боро, опустил лицо. Загремели, захлопываясь, ворота, а в поле все еще кто-то кричал. Три минуты, точно.

Скатились во двор, к вернувшимся. Пять лошадей из десяти, и только четыре всадника. Густав-маленький — кольчуга черная, висит клоками — спрыгнул с седла, обернулся к столпившимся воинам.

— Порядок, — сказал он, потянулся снять шлем, да так и рухнул. К нему бросились, кто-то из солдат стащил шлем, отпрянул со вскриком. Стругсон выругался.

— Сознание потерял, — сказал Мено-венит растерянно.

— Он умирает, — поправил Марвин все тем же тихим, равнодушным голосом.

— В цитадель тащите! — орал Стругсон. — Быстрее, чего встали, сукины дети!..

Боро уставился на Марвина, и почувствовал вдруг, что дрожит. Не в азарте, даже не от сводящей душу яростной, бесполезной жалости, но от простого и тем более страшного понимания: он не знает человека, стоящего рядом. И не знает даже, является ли тот человеком. Ни хрена не знает, и знать не хочет.

Трое счастливчиков из отряда Густава спешились, да так и застыли посреди двора. Один гладил по морде коня Густава-маленького, короткими, механическими движениями. Странно, что на земле нет крови, думал Боро. Или я просто ее не вижу? Марвин подошел к добровольцам ближе.

— Я благодарю вас, — сказал он. — Вас и ваших товарищей.

Потом, не дожидаясь ответа, вернулся к старшим дружинникам — к заткнувшемуся, наконец, Стругсону, к нервному Мено-вениту, к Боро, который смотрел на всё словно с большой глубины и не знал, как выбраться на поверхность. Сказал:

— Итак, семеро за катапульту и боевого мага. Неплохо.

— Какого еще мага?.. — рявкнул Стругсон. Знай его Боро похуже, ни за что бы не догадался, как тот испуган.

— Мага Гильдии, — пояснил Марвин. Выпрямился, словно торопясь куда-то. — Его застрелил тот арбалетчик, Штурмфель.

Развернулся, да и пошел к Охранной, даже не потрудившись посмотреть, идет ли Боро за ним. Мено-венит выругался.

Боро зашагал следом, постепенно выскальзывая из проклятой темноты, возвращаясь в себя. Успел увидеть, как пацан... да какой он, к Духу, пацан?! — шарахнул кулаком по стене и скрылся в башне.

— Ну, кое-чему он в столице выучился, — сказал Боро вслух, обращаясь единственно к самому себе. — Выучился он кое-чему в столице.

В конце концов, каждый на страх по-своему отзывается, думал Боро потом, сидя на мешках в Охранной башне. Кто орет, кто штаны мочит, а кто и леденеет. В конце концов, лучше, чем если бы ревел, как раньше. А если я уже перекошенной рожи пугаюсь, так это моя беда. Старею, видать.

Решился наконец посмотреть на Марвина. Тот сидел, при свете факела разглядывая ладони, и лицо у него было опять здешнее; расстроенное, усталое лицо пацана, застигнутого бедой среди ночи, которой и конца нет.

— Батюшка ваш тоже горазд был на сюрпризы, — сказал Боро. — Как вы в ночи мага углядели?

— Он чаровать собирался, — туманно ответил Марвин. Уронил руки к коленям. — Дядюшка Боро, а сейчас-то до утра близко?

— Да хрен его знает...

— Я так и думал, — вздохнул пацан. Боро засмеялся: тихо, на пробу, и Марвин вскинул лицо, улыбнулся тоже.

На мешках заворочался уснувший Грани. Вскинулся, вытаращив глаза, упал обратно, захрапел. Где-то у Сторожихи пьяным ослом ревел Штурмфель. Со стороны Лашки загремело, раздались крики.

— Первый ваш бой? — спросил Боро. Марвин моргнул, будто не понимая.

— Нет, — сказал наконец. — Третий... или четвертый... как поглядеть. Да какая разница?

— В первый — всего страшнее.

— И что?..

Боро не нашелся с ответом. Не объяснять же, в самом деле. О таком и говорить неловко, да и так все знают. С тем, кто впервые выходит в бой, впервые убивает, должен быть кто-то, кто сможет в нужный момент взять за плечо, заставить отвести глаза от рядом стоящей смерти. Иначе она будет приходить снова и снова.

Марвин опустил лицо.

Потом предутренняя морось легла на камни стены, и стало холодно. В лагере Меджиовани начали строиться. Собирались они долго, неторопливо, а Боро смотрел на них и знал, что многие сейчас глядят со стен и ждут боя.

Прибежал подросток из деревенских, принес пожрать. Жаль, что не Оделия, ну да ладно. Грани проснулся, долго тер глаза, потом подошел к окну, да так и охнул. Наемники наконец выстроились. Шесть сотен, прикинул Боро. Значит, основательно разрушить стену у Лашки им не удалось. А вот и таран волокут. Будет, будет еще жарко!..

А потом внизу завопили рога, и начался штурм.

Ринулись вперед, прикрываясь щитами. Единая всепоглощающая масса, лиц не разобрать, да и не нужны сейчас лица. Те, что ближе, тащили высокие, с запасом, лестницы, те, что у ворот — прикрывали медленно катящуюся черепаху .

По стене прискакал запыхавшийся Штурмфель.

— Отвлекся малость, прости, с девочкой заболтался... хорошая, что твой цветик, но не Оделия никак... хотя я ж теперь герой... Боро, как думаешь, мне Оделия даст?..

— Сейчас я тебе дам, придурок, стреляй давай!..

— Ага... Пали!!!..

Когда много стрел взлетают разом, тихий свист каждой из них сливается в общий негромкий, но явственный стон, и стоны раненых вливаются в него, в странной гармонии с запахом горячей смолы и розовым, рассветным тоном неба. Так начинаются битвы — и это момент особенной, хрустальной ясности.

А потом он рассыпается вдребезги.

Лестница ударила по стене, и Боро выскочил из башни, заслонившись щитом бросился вперед, начал сталкивать ее обратно, в толпу. Грани выбрался следом, помог с другой стороны. Воздух стонал, негромко, певуче, стрелы бились о стену, как облако комарья на июльском болоте.

— Под зубцом держитесь, мессир!.. — крикнул Грани. — Бошку не высовывайте!..

Оборачиваться времени не было. Уперлись, скинули лестницу в толпу, следом столкнули большой камень, упавший с отвратным хлюпом. Арбалетный болт ударил по щиту, а следом таран ударил по воротам, и вся стена загудела, но не было времени ужасаться; удержать равновесие — и дальше, к новой лестнице, к ползущим по стене врагам — будто муравьи, черные, и счету им нет.

Время то начинало бежать, то почти замирало, завязывалось в кольцо, повторяя само себя — звенели стрелы, котлы со смолой дымили, изливаясь вниз, орал со Сторожихи Стругсон, орали внутри и снаружи, и так же, как и всегда, тела раскрывались навстречу стали, и кровь изливалась потоком, пенилась на чернеющей ткани, на доспехах, на камнях стены. Отстоять стену. Прикрыть пацана. Выжить. Дожить до вечера.

Пацан неплохо бился, не трусил особо и не лез на рожон, вот разве что слишком за многим пытался уследить, словно один был на стене, не верил, что кто-то поможет. Да еще оружие у него было так себе, столичная узкая шпажка, Густав бы такой не потерпел. Ну да ладно.

Солнце било теперь прямо в глаза, мешало. Староста Катер споткнулся и обварил руку смолой, чуть не треть пролив. Наемникам удалось подняться, и теперь они лезли один за другим, пытаясь утвердиться на стене. Штурмфель расстрелял все болты и выскочил на стену, размахивая мечом.

— За ор-Мехтера!.. — вопил он. — За сарайчик!.. Ка-бан!..

Время дрогнуло, повело, и Боро знал, что делать теперь.

Выскочить, ударить, краем щита под дых, повалить, заорать, и вперед, прикрыть пацана от взлетевшей булавы, шагнуть, ударить, прикрыться, шагнуть, ударить, сбросить, ударить, потянуться прикрыть... понять, что слишком раскрылся, увидеть солнце, упасть, ощутить запоздалую боль.

Время дрогнуло и остановилось.

* * *

— Не волнуйся, — сказал Пафнутьев. — Мы справимся.

Флора не волновалась, вовсе нет. С чего бы? Она хотела есть, но это не был изматывающий голод, так, приятное предвкушение. Да и кроме того, с тех пор как мастер дал Флоре отведать собственной крови, с тех пор, как она перестала быть одна-одинешенька во вселенной, ей больше нечего было опасаться. Он признал ее достойной, а значит, в ней жила Та, что была достойна его. Флора часто жалела, что не отражается в зеркалах, она хотела бы разглядеть Ее черты в своем лице, но замечала и так: иная походка, фигура, достойная, — без преувеличений! — королевы, и легкость, легкость... Такую никто не сможет обидеть, пальцем никто не тронет.

Может быть, если удастся поесть сегодня, Она станет сильнее...

Они стояли в темном коридоре замка Меджиовани, и Пафнутьев пытался приободрить себя, делая вид, что ободряет Флору. Флора решила потерпеть. Сам по себе, без Марвина, он бесил ее куда меньше. Разве что тем, что разлучил ее с мастером, но то была лишь видимость разлуки: даже на другом конце света мастер был бы рядом.

Им удалось переместиться, не впечатавшись в старую березу, и не попавшись на глаза никому из прохожих, частых на утоптанной дороге. До вечера они прятались в кустах, "собирая информацию", как трогательно выразился Пафнутьев, а вернее — подслушивая обрывки случайных разговоров. Потом долго бродили кругами вокруг замка при свете полной Анеррин, коротая время в беседе о вампирах, тщетно пытаясь разыскать тайный проход и считая часовых, а остаток ночи провели все в тех же кустах, а может и в других, поди разбери. Пафнутьев, разумеется, замерз и проголодался, а потому стал еще более оптимистичным и деятельным, предлагая варианты действий со скоростью самострельного арбалета. Так что к утру Флора плюнула на все, вычесала из волос иголки, взяла Пафнутьева за руку и повела в замок по главному мосту. Спустя полчаса они уже чистили картошку на обед в замковой кухне, а вечером даже смогли встать поближе к верхнему столу и разглядеть леди ор-Меджиовани с детками. Деток было пятеро — старший уже большой, лет двенадцати, а младший — трогательная кукла в кружавчиках. И три девочки между ними. Не очень красивые, слишком носатые, и волосы жиденькие.

Еще Флора познакомилась с дочкой старшей поварихи и выяснила, что господские апартаменты находятся на втором этаже, в самом конце коридора. Младенчик спит с кормилицей в комнате самой леди, девочки — в соседней, а молодой господин Рико — напротив. Очень удобно.

Леди ор-Меджиовани была прижимистой, факелов зря жечь не разрешала, не говоря уж о свечах, и спустя час после ужина все девчонки в комнате уже сопели. Флора выждала еще час, потом выскользнула из кровати, и еще столько же околачивалась у мужской спальни, дожидаясь Пафнутьева. За все это время мимо не прошло ни единой живой души.

Так что Флора боялась одного — что поесть ей не удастся.

— Сначала надо взять старшего, — прошептал Пафнутьев. — Потом я с ним пойду к мамаше, а ты приведешь девочек. Все поняла?

— Ну, если уж ты понял, так и я тоже.

— Ладно, тогда время.

— Угу, пошли.

— Флора... — шепнул он снова, не успели они пройти и пяти шагов.

— Чего?..

— Ты очень красивая.

— А ты — придурок. Пошли.

По лестнице им удалось подняться благополучно, и Пафнутьев даже не свернул себе шею, хотя предпринял для этого, казалось бы, все возможное. Прошли до конца коридора, темного и совершенно пустого. Флора прошлась мимо дверей, прислушиваясь.

— Здесь пусто, — указала она. — Здесь — парень, леди — напротив, там — девочки. Заходим.

Дверь была заперта, и Пафнутьев полез за отмычкой, открыл, душераздирающе скрипнув замком, отступил, пропустив Флору вперед, как было оговорено.

Мальчик приподнялся на кровати, не вполне еще проснувшись, и Флора потянулась к его сознанию, усыпляя, лишая бдительности... Пахнуло розами. Флора очень нравилась себе вот так — в лунном свете и запахе роз.

— Тише, маленький, — шепнула она. — Все хорошо.

Его глаза расширились, но заговорить он не успел. Пафнутьев шагнул в комнату, оказался у кровати, блеснул ножом.