| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
— Гляди, какой вырос! — изумилась мать, взъерошив мне волосы. — Вот тебе! — она положила на стол кулек. — Угощайся! Я побежала! Спешу!
— Не заночуешь? — удивился дед.
— Некогда! Меня ждут! — мать выскользнула за дверь.
Я выглянул в окно. Мать подбежала к ожидавшему на улице мужчине, тот взял ее под руку, и они пошли прочь. Дед встал рядом со мной, проводил ее взглядом, затем развернул принесенный кулек. Внутри оказались дешевые карамельки.
— Шалава! — дед швырнул кулек на пол.
Я нагнулся подобрать.
— Не смей!
Дед стал топтать конфеты ногами, затем выбежал за дверь. Я подождал немного и вышел следом. Дед курил на чурбаке у сарая, по щекам его текли слезы...
Дети любопытны и любят исследовать мир. Награды деда я обнаружил маленьким. Их было много, и числом они прибывали: к юбилеям Победы фронтовиков награждали. Я любил перебирать ордена и медали; прикладывал их к груди и любовался своим отражением в зеркале. Наигравшись, клал награды обратно — дед не любил, чтоб их трогали. У деда были два ордена Славы — третьей и второй степени, орден Красной Звезды, медаль "За отвагу" и много других медалей на пятиугольных колодках с разноцветными лентами.
О войне дед ничего не рассказывал, сколько я не просил.
— Не надо тебе это знать! — отвечал строго.
Знать мне хотелось. Как все мальчишки, я любил фильмы о войне; мне было обидно, что дед молчит о подвигах. Я пожаловался дяде Коле.
— Степан прав, — сказал дядя Коля, перекусывая дратву (он ремонтировал сапог жены). — Ничего хорошего там не было. У меня на войне нога осталась, — дядя Коля похлопал по протезу, — и крепко повезло, что не голова.
— А как же подвиги? — возразил я.
— Какой у разведчика подвиг? — вздохнул дядя Коля. — Ты вот в книжках читаешь: подполз, снял часового. Это значит, зарезал, потому как по-другому никак. Велик подвиг человека зарезать? Страшное это дело, Илья. Человек ведь не свинья. Даже та кричит, когда ее бьют, а тут человек... Понятно, что он фашист, и убить его надо, да только одно дело из винтовки, а другое — ножом. Ты ему рот закроешь и режешь, а он кричать пытается — от ужаса. Возвращаешься к своим, а ватник в крови. Постирать негде, так и ходишь...
— Дед немцев резал? — спросил я.
— Как курей! У него семью убили, лют был Степан. Не миндальничал, как я. Ведем языка, а он его ножом в задницу — чтоб ногами быстрее двигал. Пока пригоним, у немца штаны в крови. Ругали нас за это, да толку? Начальства мы не боялись. Мы же смертники! Из разведчиков может один процент до Победы дожил, да и тот, как считать. Вот так, сынок!
На похоронах деда дядя Коля плакал навзрыд. Его держали под руки — сам он уже еле ходил. Неловко склонившись над гробом, дядя Коля гладил лицо умершего друга и все повторял:
— Степа... Степа...
На похоронах я в последний раз увидел мать. Она была с очередным сожителем — стриженым мужичком с руками в синих наколках. У мужичка была вихлястая походка и щербатый рот; к тому времени я таких насмотрелся. Мать отвела меня в сторонку.
— Не говори Толику, что ты мой сын! — попросила тревожно. — Я сказала ему, что мне тридцать, а ты вон какой! Солдат! Я скажу, что ты мне племянник!
Я кивнул. Толик смотрел на меня косо — урки не любят внутренние войска, но задраться не посмел.
Ночевали мы в опустевшем доме. Разбудили меня голоса.
— Это можно продать? — спрашивал женский голос. — В самом деле?
— Только так! — отвечал мужчина. — За одну Славу знаешь, сколько дадут?
Я оделся и вышел из спальни. Мать с Толиком сидели за столом и перебирали награды деда. Я молча сгреб их.
— Ну, ты! — вызверился Толик.
Я двинул его в лоб. Толик рухнул на пол вместе со стулом.
— Как ты смеешь! — завопила мать.
— Заткнись! — посоветовал я. — Не то...
Я не шутил. Если б она сказала хоть слово... Она умолкла. Я завернул награды в газету, сложил их в сумку и ушел из родительского дома — навсегда. Дом мать вскоре продала, возвращаться мне было некуда, и я остался на сверхсрочную. Служил и учился заочно. Юридический вуз для внутренних войск считается профильным, учиться мне не мешали. Получив диплом, я уволился в запас. Мне предлагали погоны лейтенанта, но армией я был сыт.
Награды деда я передал в музей. Была опасность, что мать истребует их по суду. Урки законы знают, ее могли надоумить. Дар занесли в фондовые книги, я пообещал хранителю ежегодно проверять наличие. Не знаю, какое у меня при этом было лицо, но он проникся...
* * *
Разбудило меня солнце. Его луч проник сквозь веки, окрасив мир в розовый цвет. Я открыл глаза: за окном разгорался рассвет. По всему выходило, что проспал я половину суток, даже больше. В голове роились смутные остатки сна: кто-то подходил ко мне ночью, трогал подушку, но в этих воспоминаниях не было ничего тревожного, и я отбросил их. Встал, оделся и побежал туда, куда звал организм. Когда, умывшись, я вошел в дом, у печи хлопотала Ула.
— Где Рик? — спросил я, поздоровавшись.
— Повел Орлика купать. Снедать будете?
Я кивнул и сел за стол. Орликом звали строевого коня Рика — вчера мне его продемонстрировали. В хозяйстве Тертышкиных имелась также корова (сейчас она щипала травку на дальнем лугу) и десяток кур. Продукция домашнего животноводства послужила мне завтраком: Ула подала сковороду со скворчащей яичницей и кружку парного молока. Пока я ел, она сидела напротив и смотрела, не отрываясь. Взгляд ее был странен и тревожил меня.
— Спасибо! — поблагодарил я, покончив с завтраком.
Ула кивнула и убрала посуду. Я хотел встать, но она знаком велела остаться. После чего опять устроилась напротив. Так мы и сидели, разглядывая друг друга. Ула заплела косу, теперь волосы не закрывали ей уши. Они были такие же остроконечные, как у Рика, но заметно меньше и изящнее. Ула села напротив окна, в солнечный свет пробивался сквозь ушки, отчего те казались розовыми. Неподалеку звякнуло ведро, ушки дрогнули и повернулись в сторону звука. Я невольно улыбнулся.
— Почему ты смеешься? — насторожилась Ула.
— Так... — попытался увильнуть я.
— Говори! — велела она.
— У тебя ушки, как у котика.
— Котов не бывает! — надулась она. — Они только в сказках!
— А собаки?
— И собак. Разве не знаешь?
"Вот зачем вам такие уши!" — подумал я.
— Тебе не нравятся мои уши? — наседала Ула.
— Отнюдь! — заверил. — Они очень милые. Они... — я замялся. — Как лепестки роз.
Ула покраснела.
— Что еще нравится? — спросила шепотом.
— Все! — сказал я. Разговор следовало прекращать.
— Хочешь сказать, что я красивая?
— Да! — заверил я.
Ула вспыхнула и убежала.
"Язык мой! — подумал я, вставая. — Ведь собирался помалкивать! Что, интересно, я сморозил? Сама ведь набилась!" Дверь скрипнула, и на пороге возник Рик — я не слышал, как он приехал. За спиной брата маячила Ула. Лицо вахмистра не сулило мне хорошего.
— Сестра говорит, ты сказал ей "красивая"! — сказал Рик. — Это правда?
— Послушай, Рик! — сказал я как можно мягче. — Я чужак и не знаю ваших обычаев. Если я что-то...
— Говорил или нет?!
— Говорил, — признался я.
— Значит, женишься на ней?
— С какой стати?
Ула задавленно всхлипнула. Лицо Рика побагровело.
— Послушай, ари! — сказал вахмистр, подступая. — Если ты явился сюда, чтоб насмехаться над моей сестрой, то я...
— Рик!.. — пытался остановить его я, но было поздно — кулак вахмистра едва не вышиб мне глаз. Я отскочил и затанцевал, уклоняясь от ударов. Это было трудно — Рик дрался умело. Подвижный и ловкий, он наседал, оттесняя к печке. Я не хотел его бить, но кулак вахмистра засветил мне в глаз, и я не сдержался. Удар в скулу не остановил его, пришлось бить в живот. Рик хватил воздух ртом и осел на пол. Ула метнулась к брату. Я подобрал валявшийся под лавкой рюкзачок и вышел.
Я брел по улице, и станица не казалась мне более картинкой из фильма. На душе было муторно. Я вломился в этот мир, как фашист на танке. Устроил стрельбу, убил или покалечил несколько человек, обидел девушку, избил ее брата — все от избытка дурости. Почему я решил, что меня ждут с распростертыми объятьями? У этого мира свои проблемы, я ему — пятое колесо. Надо возвращаться, причем, немедленно. Дорогу я знаю, как-нибудь доберусь. Мой паспорт у есаула, но заменить его не проблема — скажу, что потерял. Пока сделают новый, буду сидеть и смотреть фильмы — у меня их полный диск. Заодно подумаю, как быть дальше? Решено!
Станица осталась позади, когда за спиной раздался конский топот — меня нагонял разъезд. Я сошел на обочину, полагая, что это не за мной. Зря полагал. Два вооруженных всадника остановились рядом. Они были в защитной форме с зелеными погонами. На лохматых головах странно смотрелись такие же зеленые фуражки. Здешние солдаты, в отличие от офицеров, почему-то носили длинные прически
— Господин Князев? — спросил один из всадников, наклоняясь.
— Так точно! — доложил я.
— Господин есаул просит вас пожаловать! — всадник сделал приглашающий жест. — Прошу!
Я выбрел на дорогу, всадники заняли места справа и слева, и мы тронулись. В период моей службы такой вид передвижения именовался конвоем.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
