Предположим, несколько десятков заводских парней смогу отправить сюда под претекстом учебы; что придется переменять их через три-четыре года — не беда. Ну, а если захочется дело расширить?
Правда, есть на свете русские люди — но не подданные царя. Разумею жителей польских и литовских владений. Послать вербовщиков, как при начале войны. Через месяц или два новобранцы начнут прибывать партиями. Эти годны будут только в черную работу — разве постепенно выучатся. Если окажется, что затесались беглецы из России (коих тысячи ушли в Литву только нынешний год) — пусть сами берегут свою тайну.
Бристоль близко, но не рядом: без нужды в город не побегаешь. Еще чем хорош Бристоль, так это православным храмом. В Лондоне тоже есть — но там он построен иждивением русского посольства. Лондонский батюшка с самого начала, пренебрегая достоинством сана, потихоньку шастал к резиденту и обо всем доносил. Здешняя церковь — для греческих матросов, и священник в ней грек, а поставление имеет от Константинопольского патриарха. Не прямо, конечно. Через какую-то из архипелагских епархий.
Стало быть, дух ублаготворить возможно. Теперь плоть... Нельзя молодых мужиков держать без женщин. Безобразия начнутся, от беспричинных драк до содомии. Выехать за границу с женой — такая роскошь не для простолюдинов. Может, и выпустят, но посмотрят косо. Дескать, вернется ли? В любом случае, большинство будет холостых. Решение напрашивается: девиц и вдов на побережье громадный избыток. Мужчины ведь ходят в море, и не всегда возвращаются. Но кой-какие тонкости надо продумать, чтобы заводской поселок остался изолированным анклавом, из которого мои секреты наружу не выйдут. Нужна такая же сплоченность, как была у покойного Абрахама Дарби.
Кстати, наследники Абрахама этот дух единства не удержали. Ричард Форд, новый управляющий, нарушил заложенные основателем традиции и стал выгадывать деньги, недоплачивая работникам. Появились обиженные. Железный строй командиров и рядовых утратил прежнюю несокрушимость. До экспирации патентов Дарби еще лет пять, однако принадлежащий семейству способ литья сделался довольно широко известен. Я убедился, что воспроизвел оный правильно, и если не достиг колбрукдельского качества — то лишь по причине худших свойств чугуна, которым располагал.
Сразу по прибытии в Англию (за пару недель до блужданий в кельтских холмах) пришлось отдать дань светским обязанностям, визитируя всех, кто не позабыл меня в дни бедствий. Кроули, верный друг и компаньон, охотно продлил обоюдовыгодный договор на поставки. Леди Феодосия, занятая материнскими обязанностями, не освятила бельэтаж нового дома в Гринвиче своим присутствием, и беседа шла в чисто мужской компании. После обязательной прелюдии о погоде и политике (две темы, коими пользуются англичане, когда поговорить надо, а сказать нечего) коснулись действительно интересных вещей.
— Знаете ли, Your Illustrious Highness: я всегда считал, что лягушатники в нашем ремесле ничего не смыслят. Но, кажется, нет правил без исключений. Вам случайно месье де Реомюр не знаком?
— Только через его сочинения, сэр Джон. Встречаться в Париже не доводилось: подобно многим философам, сей разносторонний и талантливый естествоиспытатель предпочитает сельскую глушь столице.
— Представьте, он занимается в своем замке опытами с железом, и весьма любопытными. — Хозяин особняка сделал жест дворецкому. — Чарльз, те французские книги, лежащие на моем столе... Принесите их.
Судя по книжным названиям, опыты в самом деле представляли интерес. 'Искусство превращения ковкого железа в сталь'; 'Искусство умягчения литого чугуна'. Джон, от коего не укрылось мое желание немедленно уткнуть нос в трактаты, довольно усмехнулся:
— Позвольте подарить вам сию безделицу.
— Спасибо, дорогой друг! Я не чувствовал бы больше признательности, даже получив в подарок целое имение! На свете нет ничего ценнее знаний.
Значительная часть приемов, описанных в книгах, не составляла тайны для мастеров; но вот, скажем, отжиг чугуна до мягкого и однородного состояния — это новшество, и весьма нужное! Еще важнее попытка привести в систему знания о железе и выстроить теорию, объясняющую изменения свойств изменениями состава. Правда, свести многообразие примесей в металле к соли и сернистым частицам — вряд ли возможно. Тут уважаемый исследователь натуры маленько заврался. Меня охватило желание непременно встретиться с Реомюром, тем более что имение Бермондьер, где он обитал, находилось сравнительно недалеко: чуть более двадцати лье от ближайшего французского порта. Впрочем, поездка в Бристоль — более срочная, а являться незваным — не слишком любезно. Лучше начать с переписки.
За время блужданий по Уэльсу и Корнуоллу окончательно дозрело желание поставить ученого себе на службу. Предложить, к примеру, субсидию на сложные и весьма недешевые опыты... Однако личной встречи сей план не пережил: Рене Антуан де Реомюр, наследник многих поколений вандейских нотариусов и таможенных сборщиков, оказался богат, бескорыстен и одержим идеей поднять именно французские железоделательные промыслы. Ну, что ж — мои промыслы тоже в некотором роде французские, сам-то я старый парижанин...
— Вне всякого сомнения, ваши опыты открывают новую эпоху в металлургическом искусстве. До сих пор любые улучшения достигались мучительным методом проб и ошибок: ползком, если угодно. Вы первый сумели подняться до общей теории и взглянуть на дело с высоты орлиного полета разума. Хотя, возможно, некоторые мелкие подробности при таком взгляде и ускользают.
Реомюр не позволил себя купить на нехитрый комплимент и атаковал ответно:
— О, вы преувеличиваете, высокорожденный граф! Я всего лишь скромный естествоиспытатель, и если сумел подметить несколько общих закономерностей, это еще не революция в науке. Мне представляются гораздо более значимыми те успехи, которые сделали в последние годы русские железные заводы, не в последнюю очередь — благодаря вам. Еще недавно никому бы в голову не пришло, что Россия может стать соперницей шведов на европейских рынках.
— Она бы сделала сии успехи и без меня. Возможно, несколько позже. Рано или поздно естественные преимущества страны, необыкновенно богатой топливом, были бы реализованы. Что касается шведов, нам до них очень далеко: по количеству железа, ввозимого в Англию, мы уступим нынешний год как минимум впятеро. Испанских и немецких экспортеров действительно потеснили.
— Это уже прекрасное достижение для державы, лишь недавно вступившей на путь цивилизации. Очевидно, что предназначение России, с ее беспримерными лесными богатствами — служить источником металлов для всей Европы, а возможно, также и для Востока. По мере возвышения потребностей, Швеция будет вынуждена уступить первенство. Только на американском континенте может найтись достаточно ресурсов, чтобы оспаривать будущую монополию царя.
— Полагаю, борьба между великими державами за американские колонии может крайне обостриться, если ваше пророчество достигнет королевских умов. Однако подобный оборот, скорее всего, представляет дело времен отдаленных...
Ценой изрядных усилий удалось перевести беседу обратно на изыскания моего собеседника — что ж, труды оказались не втуне! Последним предметом его интереса были способы изготовления белой жести, причем наши с ним идеи поразительно совпадали: Реомюр тоже пришел к убеждению, что железо для получения ровного листа следует вальцевать. В сравнении с ковкой, это удесятеряет производительность и, кроме того, позволяет обойтись меньшим числом опытных мастеров. Зачистка и травление перед ванной с расплавленным оловом, приемы уменьшения расхода последнего, финишная полировка — все сие служило предметом внимания пытливого ума моего собеседника, и следовало ожидать значительных улучшений на каждой стадии. Ох уж, эти идеалисты! Ни малейшего сомнения не оставалось, что ученый опубликует результаты опытов для всеобщей пользы; он с негодованием отверг бы самое щедрое предложение, если б я вздумал купить его инвенции и оставить в тайне для одного себя. Единственное преимущество, воспоследовавшее из нашего знакомства — взаимное обещание обмениваться новшествами в письмах; сим сохранялась надежда сделаться если не монопольным, то, по крайней мере, первым применителем открытий Реомюра.
В беседе я немного слукавил. По весу экспортированного железа Россия и впрямь уступала Швеции пятикратно. Однако по стоимости оного — уже гораздо меньше. И виделась верная надежда в ближайшие годы соперников догнать. Желаемая картина будущего в моем уме сложилась. Семейное дело Демидовых и компания Кроули — два коммерческих гиганта, господствующих в масштабе своих стран и превосходно дополняющих друг друга. У одних выплавка металла, у других изготовление железных товаров. Между ними — ваш покорный слуга, как связующее звено. Если царь Петр и король Георг (которые один другого стоят) не учинят какую-нибудь очередную пакость, довольно скоро моя компания перерастет партнеров. Тех и других. А значит, подчинит себе и создаст предпосылки для формального объединения. При благоприятном течении дел родится левиафан с капиталом, равным бюджету небольшого государства, — поменьше, конечно, чем сообщества ост-индских торговцев, но вполне способный вести собственную партию в европейском оркестре.
Ведь что такое, в сущности, деньги — и зачем они мне? Это отчеканенные в металле знаки власти. Они позволяют обладателю побуждать других людей делать то, что надобно ему. Нынешний мир у меня восторга, мягко говоря, не вызывает: значит, нужны средства, чтоб его изменить.
От замка Бермондьер до Парижа — не более пятидесяти лье. Двести верст, российскою мерой. Мог ли я удержаться? И зачем удерживаться? Как любил говорить один из друзей моей юности, студент-теолог: лучше согрешить и покаяться, чем каяться, что не согрешил. Реомюр с присущей французам любезностью одолжил мне карету, послал слугу приготовить сменных лошадей по дороге — я домчался до столицы не более чем за два дня. Знаете, чем интересен Париж? Он всегда разный. Кто не умеет чувствовать тончайшие нюансы человеческих душ, тот не поймет. Вот, скажем, Лондон. Уедете из него на десять лет, вернетесь — дух будет прежним. Деловой настрой, круговращение богатства, продуманная до мелочей сословная иерархия. Англичанин самодостаточен. Завидев королевскую карету, он машет шляпой и кричит 'ура', потом возвращается к своим бухгалтерским книгам — будь на месте короля обряженное в ганноверский мундир соломенное чучелко, это бы ничего не изменило.
Во Франции не так. Парижане вращаются вокруг трона, подобно планетам вокруг солнца. Не только двор и аристократия, как за проливом — весь народ, до низов. Возможно, английских королей когда-то связывали с подданными схожие мистические нити — пока их не обрубил топор палача, укоротивший помазанника Божьего на голову.
Парижское общество чутко улавливает флюиды, истекающие из дворца. От монарха, а если король по малолетству не способен задавать тон — от регента. Семь лет Франция стремилась к вершинам свободы и вольнодумства (по мнению других, погружалась в бездны кощунства и разврата), и вдруг прошлой зимой умерла престарелая мать дюка Орлеанского — принцесса Елизавета-Шарлотта. Регент, коего почитали чудовищем безнравственности, оказался любящим сыном, с душою настолько нежной и ранимой, что впал в глубокую безысходную печаль (которая впоследствии свела его в могилу). Разлитое в свете настроение походило на то, которое иногда овладевает гуляками и развратниками с глубокого похмелья.
Пожалуй, единственным из моих знакомых, кого не затронуло сие духовное поветрие, остался аббат де Сен-Пьер. Исключенный из Академии за трактат, осуждающий покойного Людовика Четырнадцатого, он претерпел гонение со стойкостью ветхозаветного пророка и ни в малейшей мере не сбавил тон, проповедуя свои филантропические фантазии. Не помню, у г-жи Тансен или в другом салоне, беседа как-то раз коснулась книги, получившей в прошлом году блестящий успех. Под видом простодушного недоумения приехавшего в Париж персиянина, в ней осмеивались многочисленные нелепости религии и государственного устройства.
— Если угодно, граф, могу вас познакомить с автором.
— Он не обидится, что вы раскрываете его инкогнито? Вероятно, у него были причины издать роман в Голландии, к тому же анонимно?
— О, это давно уже не секрет. Барону де Монтескье незачем скрываться: если излагать смелые мысли изящно и весело — никто не сочтет книгу опасной. Буквально на днях король назначил ему пенсию в триста семьдесят пять ливров.
— Что, за эту сатиру?
— Ну, Его Величество не обязан отчитываться, за что. Скорее всего, он и в глаза не видел сию книгу: хотя король объявлен совершеннолетним, круг его чтения определяет воспитатель, аббат Флери.
— Понятно: значит, у барона нашлись почитатели, стоящие близко к трону.
— Вы совершенно правы.
В доме Шарля Эно, президента палаты расследований Парижского парламента и талантливого литератора, атмосфера отличалась от дамских салонов. Здесь бывали почти исключительно мужчины, как правило — с серьезными умственными интересами. Несколькими месяцами позже сии собрания стали проводить в определенные часы по субботам и называть, в английской манере, клуб Антресоль. Из моих старых знакомых, завсегдатаем мансарды на Вандомской площади был виконт Болингброк, получивший прощение от короля Георга, но не вернувший прежнего политического влияния. Теперь он Лондон чередовал с Парижем. Сходство наших с ним житейских ситуаций способствовало укреплению дружбы. Большинство гостей президента были очень молоды, и я, пожалуй, впервые ощутил опасение отстать от быстротекущей умственной жизни. Впрочем, Сен-Пьер, двадцатью годами старше меня, казался самым неукротимым из всех юношей.
Рассуждая о государственном устройстве, автор 'Персидских писем' однажды удивил меня суждением, что Салический кодекс в некоторых отношениях выше римского права. Не будучи юристом, я, тем не менее, решительно вступился за Юстиниана против Хлодвига. Барон возразил:
— Завоевателей Галлии нельзя считать варварами в полном смысле: их закон свидетельствует, что не только знать, но и простолюдины пользовались у франков немалой свободой. Римляне утратили этот дар богов; полагаю, именно потому империя пала.
— Вполне возможно. Такой колосс не мог быть побежден внешней силой — только внутренней слабостью.
— Скажите, граф — а российское государство тоже родилось из завоевания, как большинство европейских, или сложилось иначе?
Я задумался.
— Изначальная русская история темна и баснословна. Что касается Московского княжества, оно обязано своим величием завоевателям-татарам.
— Какой резон усиливать врага?
— Дело в том, что московские князья показали себя самыми верными рабами татарских ханов. За это им были переданы обязанности по сбору дани. Выгода взаимная: припугнув татарами, из народа можно было выжать несравненно больше, чем без них. Какая часть денег действительно попадала в Орду, мне неизвестно.
Присутствующие сдержанно улыбнулись: отец хозяина дома, довольно бодрый еще старик, был генеральным откупщиком. Кто-то попытался домыслить за меня:
