Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Крапчатый Бенг потом рассказал тебе:
— Профессор на этом не унялся. Назавтра вызвал Тагайчи на разговор. Да не в свои служебные покои, даже не во двор, а в больничный сад. И все, кому на тот час нечем было заняться, глазели в окна. Гадали, что происходит. Увещевает ли господин Мумлачи свою стажерку не покидать его сына Робирчи? Или наоборот, требует, чтобы Тагайчи окончательно рассталась с этим юношей? Или еще чего-то добивается?
— Сие тоже в его вкусе: постановка зрелищ. Возможно, в его лице Народный театр лишился великого лицедея.
— А ты мог бы позвать: "Барышня Ягукко, Вы мне срочно нужны"! Ей бы пришлось послушаться наставника, даже если ради этого пришлось бы прервать разговор с самим Исполином. Или хотя бы после мог спросить, чего желал профессор. А ты ни слова не сказал. Эх, Человек...
— Ей и так было неловко и неприятно, Змей. Зачем снова и снова напоминать о тягостном? Прошло — и забыть.
— О! И это говоришь ты? Самый злопамятный из потомков Мемембенга?
День был назначен. Тебе заранее принесли вопросы и пояснения к беседе. Дали время на подготовку И вот, вчера ты вместе с Тагайчи после работы был в Доме Печати.
Кажется, в первый раз ты мог наблюдать ее общение с лицами не из лекарской среды. До того, как обозреватель "Ларбарского Доброхота" представился тебе и приступил к своим вопросам, ей надобно было еще переговорить с кем-то из газетчиков. О чем? Любопытство твое было бы неуместным.
Теперь мастер Ниарран просит извинений за сбивчивость своей записи. По ходу беседы он действительно несколько раз терял нить рассуждений. Забавно: газетчик еще может увлекаться.
Чем именно? Животрепещущими вопросами хирургии? Трепет живой терзаемой твари на столе у хирурга будоражит воображение — почти как чтение о пытках и казнях. Впечатлительные читатели будут в восторге. Он поймал удачную тему и вцепился в нее.
Или же в тебя? Ощутил слабину в твоей защите? Исследование чужой душевной жизни, полезное для будущих сочинений: он, кажется, пишет еще и повести...
Первые слова его, сказанные еще не по делу, а любезности ради. Показное, несколько нервное воодушевление. Но за ним — спокойная, слишком спокойная уверенность: стоит лишь этому знатоку человечьих душ подставить грудь свою для чьих-то рыданий, как ему тотчас будут поведаны самые сокровенные и позорные тайны.
И в твоем случае он отчасти получил то, чего желал. Заставил тебя наговорить явно лишнего. Так что, кажется, теперь и сам пожалел об этом.
"Заставил"? Тебя, тому-римбианга второго ранга, боярича из дома Господней Меры, возможно заставить сделать что-то против твоей воли? Да не вынудить, создавши условия, грозящие тебе сколько-то серьезным уроном, а просто заманить тебя в ловушку? Чепуха. Ты сказал именно то, что хотел сказать. Пеняй на свои желания.
Но сначала ты всмотрелся внутрь его тела. Мог наблюдать пример обострения язвенной болезни в осеннюю пору. Луковица гиперемирована, с толстыми отечными складками. Волны перистальтики замедляют свой ход, прокатываясь по передней полуокружности, так, будто стенке больно и она пытается поберечь себя. Ей и вправду больно. Вот очаг воспаления: прячется сразу за привратником, ближе к тебе. Когда-то ровная поверхность кишки изъедена, покрыта бледновато-желтым слоем фибриновых наложений. А чуть выше — округлое углубление от старой, зажившей когда-то язвы.
Как себя чувствует мастер Ниарран? Тошнота. Боли по утрам, не под ложечкой, а немного правее, ноющие и жующие, настойчиво просящие: "Есть!", "Есть!". Утихают, лишь когда им бросят желанной пищи. Ощущение это обычно добавляет раздражительности и едкости. Когда подобных людей называют "язвительными", говорящие так и сами часто не подозревают, насколько их оценка близка к истине...
Ты поглядел в его глаза: якобы простодушные, за очками в роговой круглой оправе, какие носят школьники. Дождался, пока он договорит начатое предложение и сообразит, что со следующим надобно погодить.
И ты молвил:
— Жениться Вам Нужно, Молодой Человек. Чтобы Супруга Обед На Службу Носила. Супчик, Горячее...
— Будто я сам не знаю, что нужно жениться... — со вздохом отозвался он.
Ты видел: в этот раз Божье внушение сработало. По облику и по имени этот Чанэри Ниарран похож на мэйанского арандийца. У таких сопротивление словам врача обычно намного слабее, нежели у потомков вольнолюбивого дибульского племени. Он не выказал ни испуга, ни возмущения твоими "чудесами". Принял как должное.
А ведь твой совет не был лекарским в прямом смысле слова. Откуда тебе стало известно, что этот человек не женат? Похоже, что нет, — но разве ты ирианг, чтобы судить об этом столь уверенно? И дальше: на основании чего ты сделал вывод, будто он настолько беспомощен в быту, что не способен сам обеспечить себе размеренного и правильного питания? "А что, у Вас в Аранде женятся только супчика ради?" — мог бы спросить он и был бы прав. Ты отвечал бы, конечно: "В Вашем случае показания к женитьбе именно таковы", — и сие было бы уж вовсе безосновательной грубостью. Он не поддался на твой вызов, брошенный с применением "сверхъестественных сил". Кивнул и обратился к списку своих вопросов.
Многого из того, что ты говорил, он и вправду не понял. Ты мог бы почуять его недоумение еще при разговоре. Не почуял — так вот тебе роспись беседы, где газетчика не устраивает почти ни одно из данных тобою разъяснений. И виною тому не его невнимательность. Пиши, попробуй сказать то же самое еще раз, яснее и проще.
Куда больше тебя вчера насторожило удивление Тагайчи. Дитя не ожидало от своего учителя подобной откровенности. Тебе следовало бы внять безмолвному ее предупреждению: "Мастер, кажется, Вы забываетесь". Ты должен был постараться держать себя в руках.
Возможно ли, что вчерашний ночной приход ее к тебе имел причиной страх за тебя? Рассказ о незримом одержимом, явившемся в Ларбар на поиски четы Чангадангов, — что это было? Не слишком ловкий предлог проверить, все ли в порядке у старого неуравновешенного наставника?
Если так, то Тагайчи могла убедиться: не всё.
Из Дома Печати она вышла вместе с тобой. Она и Ниарран. Он предложил проводить тебя до дому. Дал понять: этого требуют принятые в газете правила обхождения с ценными собеседниками, к коим ты отныне принадлежишь. Выбор был: отказаться от его любезности, но тогда — или попрощаться заодно и с Тагайчи, или же уйти вдвоем с нею. И то, и другое показалось тебе равно неуклюжим, и ты не стал спроваживать газетчика. По пути продолжал о чем-то говорить.
Тагайчи спрашивала, Ниарран шагал следом. Несколько раз он пытался присоединиться к разговору, но вникнуть так и не смог. У дверей своего дома на Коинской ты простился с нею и с ним. Поднялся наверх — и почти сразу же, как вошел, достал с полки бутылку белого перегонного.
После окончания беседы не прошло еще двух часов, а ты успел основательно напиться. Не раздумывая долго, отпер двери, когда услыхал звонок. Искать тебя в этакий час некому, кроме больных, нуждающихся в лекаре. Следовательно, надо отворить.
На пороге стояла твоя ученица.
Она объяснила: мастер Ниарран провожал ее отсюда до Университета. На улице за ними увязался какой-то человек, одетый подобно ходоку из деревни. Он какое-то время шагал следом, на отдалении, но потом все-таки приблизился. Спросил: "Вы, не иначе, господин Чангаданг, лекарь, и госпожа Чангаданг, кудесница? Вас мне и надо. Только Вы можете мне помочь: я хочу лечиться от чародейства". В подтверждение своих слов он показал, что умеет принимать незримое обличие. Сие, по его словам, удается ему без труда. Куда сложнее — воздерживаться от пользования чарами. Тагайчи не нашла более разумного выхода, как отвести ведуна к себе в общежитие, усадить пить чай вместе с газетчиком Ниарраном, после чего вернуться на Коинскую улицу и уточнить у тебя: не знаешь ли ты, кто таков сей ходатай? Не ждешь ли к себе посетителя из дальних краев?
Твоя ученица рассказывала эту диковатую историю — и оглядывала тебя. Мастер Чангаданг в домашнем аинге и войсковой фуфайке без нашивок. Запах перегонного зелья. Безуспешные старания придать своей речи хотя бы твердость, если не связный смысл. Тебя осенило: не худо бы тебе проводить барышню домой. Ночью улицы небезопасны, а этот кудесник, оставшийся у нее в комнате, может оказаться и вовсе буйно помешанным. К тому же, надобен был ему ты, и значит, заниматься им — твое дело. С другой стороны, соображал ты дальше, всё это может оказаться дурацкой шуткой. Если не шуткой твоей ученицы над тобой, то чьей-то — над вами обоими. Хорош ты будешь, явившись в университетское девичье общежитие ночью! К тому же, зелья еще так много, выходить куда-то посреди ночи так не хочется...
Ты решил: дитя уже не малолетнее. Пусть само учится разрешать подобные сложности. Сказал, что никакого ходока ты не ждешь, но велел Тагайчи отослать его сюда. И она ушла.
Сегодня она старается делать вид, будто ничего не произошло. Но взгляд у нее виноватый. Такова редкостная твоя способность: создавать у окружающих ощущение вины за твои собственные глупости.
Впрочем, самым тягостным зрелищем нынешнего утра было даже не это, а другое. Взор высокородного Лингарраи Чангаданга, поджидавший тебя в зеркале в ванной. Он изволил любопытствовать: какого положительного итога ты, обученный лекарь, ждешь, прибегая к помощи белого зелья — средства, порою столь же действенного, сколь обычно и ненадежного? Ты не нашелся, что ответить. Всё, о чем ты хотел бы забыть, оскалилось тебе зубастой улыбкой крошечного Змея — с внутренней стороны наклейки на опустошенной бутылке. Одной из двух, приконченных за вчерашний вечер и ночь.
Кстати, на той же полке осталась еще одна.
Оставь это! Слышишь ли: оставь! Достаточно с тебя уже вчерашнего отступления от правил. Не твой ли обычай: начатое непременно доводить до конца? А если так, то принимайся не за зелье, а за записи, присланные тебе из газеты.
Там твои же слова. Каковы бы они ни были, надобно придать им разумность и ясность. Чанэри Ниарран честно отработал свое. Теперь черед за тобой.
Главных помех в работе лекаря две: глупость и показное щегольство. Влияют они с обеих сторон: и врачевательской, и недужной. Глупость лекаря — надуманные задачи вместо действительных, упущенные возможности, неисчерпанные средства. (Примеры дайте, пожалуйста! Здесь или ниже. Иначе непонятно, о чем речь)
Глупость и самая распространенная ошибка современного нашего врачевания — лечить хворь. Не пневмония, не опухоль, не цирроз уважаемого Чи должны занимать лекаря — но сам мастер Ча. "Врачуй недужного, но не недуг", — писал еще пятьсот лет назад тому-римбианг Кангкангари. Эти слова нынче известны каждому школяру. Но что же? Почти ни один лекарь не следует им. Почему? Вероятно, слишком удобно считать, что немалых наших познаний о самой болезни достаточно для излечения.
"Глупость". Ты пробовал сказать об этом. Видимо, безуспешно. Так стоит ли нынче вдаваться в разъяснения? Если бы за четырнадцать лет, прожитых по эту сторону моря, ты набрался усердия вернуться к ведению дневников — возможно, и их не хватило бы, чтобы добиться ответа.
Величайшая глупость лекаря — убежденность в собственном всемогуществе. Однако не менее страшно, когда однажды поддаешься вере в свое бессилие. "Упущенные возможности, неисчерпанные средства"? Счастлив тот, кому не доводилось приблизиться ко дну сего сосуда так близко, что возможность остается одна. Самая страшная и последняя.
Ты думал об этом вчерашним вечером, а зелья в тонком стекле оставалось все меньше и меньше. Незнакомый Змей, глядя на тебя глазами Тэари, спрашивал:
— Откуда ты знаешь? Ведь только когда истратишь самое-самое последнее, можно осознать, насколько оно было ценно!
Касаясь операций на кишечнике, хочу уточнить: мы научились накладывать стомы еще со времен Чаморрской войны. Речь же идет об операциях более обширных и травматичных (например, резекциях и гемиколэктомиях). Да, в свое время они были невозможны по ряду причин, как-то: отсутствие действенного и доступного обезболивания и мощных обеззараживающих средств. Действительно, с той поры, когда на смену дорогим, не всегда доступным и не всегда предсказуемым услугам чародеев и жрецов пришел эфирный наркоз, а также со времени широкого обнародования итогов работ мастера Рабачарри, хирургия шагнула далеко вперед. Рассуждая здраво, операции на толстом кишечнике сделались возможны. Спрашивается: отчего же еще более сорока лет лекари не применяли их на практике? Именно под давлением старого, уже изжившего себя запрета, столь прочно укоренившегося в наших головах. Сорок лет пациенты умирали или вынуждены были проводить свою жизнь в страдании, как телесном, так и душевном, — лишь потому, что у наших коллег не хватало смелости перешагнуть через установленные прежде правила. Это ли не показательно?
Другой пример, гораздо более свежий и не менее яркий. Холецистэктомия (удаление желчного пузыря) — операция ныне известная, получившая распространение и признание во всем мире. Между тем, ей всего лишь пятнадцать лет. Возможно, читатели ваши помнят, что ранее воспаление желчного пузыря, обусловленное наличием в нем камней, считалось недугом, находящимся в ведении исключительно терапевтов, а основным средством его лечения являлись знаменитые и по сей день Нурачарские минеральные источники. Не стану утомлять вас печальной статистикой тех лет, замечу лишь, что почти любое мало-мальски серьезное осложнение этой болезни приводило к смерти. А осложнения встречались не так уж редко. Вплоть до конца прошлого столетия считалось, что камни образуются в печени. Первым позволил себе усомниться в этом профессор Валла-Марангского Военного училища врачевания Тиринунг Дангенбуанг. После нескольких лет огромной теоретической и экспериментальной работы мастер Дангенбуанг пришел к выводу, что место образования конкрементов — не печень, а сам желчный пузырь. Следовательно, его удаление приведет к полному избавлению от недуга. А коль скоро появилась цель — то возник и вопрос о разработке техники холецистэктомии. Профессор Дангенбуанг провел множество пробных работ сначала на трупах, после — на обезьянах, так как это животное наиболее сходно по своему строению с телом человека. И наконец, весной 1103 года им была выполнена первая в мире холецистэктомия. Ныне его методика используется повсеместно — и я благодарю Бога, что это открытие получило столь скорое признание. Врачевательское сообщество косно по своей природе, и тем большее уважение вызывают у меня те случаи, когда в этой среде находится некто, изыскивающий в себе смелость и упорство не только усомниться в канонах, но и доказать на практике свою правоту.
Вас было шестеро. Мечтатели, поглощенные одною мыслью. Трое маститых лекарей и трое юнцов-сверхсрочников только что из второго войскового призыва. Вся врачевательская деятельность подчинена строгим правилам, но если где-то это достигает своей высшей точки, — то в медицине военной. А работы профессора не встретили поначалу горячей поддержки у руководства.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |