Время войны (вторжение)

А надо сказать, что авиация легиона работала по этим целям особенно тщательно. В течение часа она подожгла все казармы и штабы дивизии и продолжала швырять ракеты и сыпать бомбы, когда под крылом уже не осталось живого места.

Причина была в том, что дезинформаторы легиона не контролировали внутренние войска. Расчет делался на захват окружного управления, но перехватить связь сразу не получилось. Ее просто тупо отсекли, а когда окольными путями номера управления перекоммутировали на звездолет Сабурова, бы-ло уже поздно. Городские Органы к этому времени знали, что управление захвачено.

После предутреннего кошмара от дивизии живыми и в строю осталось меньше полка. Или, вернее сказать, больше батальона. А когда собрали в кучу всех, кого рассеяло бомбежкой, и поставили в строй легкораненых, то набралось батальона два.

К тому же уцелело много офицеров. Солдаты тысячами горели заживо в своих казармах, задыхались дымом во сне, давились в дверях и узких проходах, разбивались насмерть и ломали ноги-руки, прыгая с верхних этажей. А офицеры, ночевавшие дома, счастливо избежали всего этого и вообще меньше времени находились под бомбами.

С рассветом к разгромленной дивизии прибились патрульные органцы, которые подтвердили, что управление захвачено мариманами, а главное  величайшая святыня Народной Целины, гробница Василия Чайкина, тоже в их руках.

И командир дивизии генерал-майор Бубнау принял единственно возможное в этой ситуации решение.

 Гробницу надо отбить! Мариманы  они на все способны. Могут надругаться над телом отца Майской революции. Невозможно представить себе такой позор.

Хотя дивизии фактически уже не существовало  не только потому, что от нее осталось два батальона, но и потому еще, что знамя ее сгорело в штабе вместе с часовым на посту 1  Бубнау продолжал командовать и повел людей с восточной окраины в сторону площади Чайкина. А по пути заглянул в Высшую школу Органов, где царило смятение, хотя школу пока не бомбили и не обстреливали.

Просто в ВШО не знали, чему верить  разрозненным сообщениям о захвате Серого Дома мариманами или указаниям непосредственно из Серого Дома, которые гласили: ничего не предпринимать, ждать дальнейших распоряжений.

На самом деле эти указания шли непосредственно с орбиты, но об этом никто не подозревал.

 Ничего. Если там свои  хуже не будет,  решил генерал Бубнау.  Школа поступает в мое распоряжение.

Растерянный безвольный полковник, начальник школы, с готовностью отдал бразды правления. Личный состав пешим строем потянулся на проспект Чайкина, а те несколько машин, которые уцелели в автопарках дивизии и в гараже ВШО, были отданы разведке.

Когда передовые машины на подступах к площади Чайкина были обстреляны из пушек, стало окончательно ясно, что в управлении враг. Три автомобиля и бронетранспортер были потеряны сразу, а другие машины разведчики успели укрыть за домами и деревьями и пешком попытались подобраться поб-ли-же, дабы уточнить силы противника.

Всего в отряде майора Царева из 13-й фаланги было 112 машин, половина из которых  боевые, а остальные  вспо-могательные, но тоже бронированные и хорошо вооруженные. Настолько хорошо по целинским меркам, что в своем докладе разведчики генерала Бубнау назвали грузовики бронетранспортерами, а вездеходы  танками.

Разведка не смогла подсчитать технику с точностью до единицы, но в любом случае получалось, что машин у противника порядка сотни, и не меньше половины из них  танки.

К танкам целинцы, естественно, отнесли и командирские машины, и МББМ, которые по местным понятиям никак нельзя было причислить к разряду БМП  хотя бы потому, что целинские БМП не имели пушек. Все, что на гусеницах и с пушкой  это танк, а против танка и оружие требуется соответствующее.

А у дивизии внутренних войск такого оружия не было. Ведь эти войска вовсе не предназначались для борьбы против танков.

21

Предбанник расстрельной камеры отделяла от внешнего коридора надежная железная дверь с автоматическим замком. Уходя, исполнитель приговоров и конвойный захлопнули ее за собой.

Дверь самой расстрельной камеры Гарбенка тоже закрыл, машинально нажав на кнопку. Как ни спешил он к телефону по тревоге, а это движение было отработано до автоматизма.

Между тем отсутствие палача затянулось. Хорошо, что в предбаннике кроме телефона был еще и унитаз, а то женщинам пришлось бы худо. Разве что прямо на пол писать  но босоногие крестьянки, которых в наличии было несколько штук, это бы вряд ли одобрили.

Впрочем, именно эти крестьянки терпели тягостное ожидание с наибольшим равнодушием.

 Что наши, что мариманы  все одно смерть,  сказала одна из них, самая старшая, а самая младшая только тихо плакала у нее на груди, не вступая в разговоры с горожанками на тему, что, может, и не все равно.

 Я слышала, они сразу не убивают,  с надеждой в голосе восклицала одна из городских девочек.  Они всех в рабство забирают, чтобы самим не работать.

На самом деле такого не придумывала про мариманов даже официальная целинская пропаганда. Но зато много говорилось о том, что мариманские правители держат в жестоком рабстве свой собственный народ. А из истории войны столетней давности было известно, что враги и вправду угоняли целинцев в рабство  только это были не мариманы, а амурцы.

Действительно, когда амурская армия в той войне отступала от Зилинаграта, с нею уходили многие тысячи целинцев, и всех их скопом объявили угнанными в рабство (присовокупив к этому, что каждый, кто согласился работать на врага  предатель). Но сто лет  большой срок, и теперь уже никто не вдавался в подробности. Какая разница, амурцы, мариманы  все они одного поля ягода.

 И того лучше,  подала голос женщина из угла.  Что хорошего в рабстве? По мне уж лучше умереть.

 Так ведь нас же освободят!  убежденно ответила девочка.  Народная армия придет и освободит.

 Где она, твоя народная армия? Сколько часов уже сидим, а ее все нет.

Тут девушка, которая еще наверху, в общей камере, все шептала: Только бы не меня!  вклинилась в спор со своей репликой:

 Что угодно! Все, что угодно, лишь бы не убили. Я жить хочу! Я так жить хочу, вы себе не представляете!

 Почему же не представляем?  удивилась одна из женщин постарше, а молоденькая девушка с плакатным лицом, которая со дня своего ареста поражала сокамерниц заявлениями, что если Органы решили их всех уничтожить  значит, так надо для мира и прогресса, не удержалась от отповеди и на этот раз.

 Как это что угодно?  возмутилась она.  А если от тебя потребуют предательства?

На этом дискуссия прекратилась, потому что никто не знал, что ответить.

Некоторое время сидели молча, а потом всех переполошил стук из расстрельной камеры. Кто-то колотил в дверь чем-то тяжелым, потому что простые удары кулаком или ногой не пробили бы звукоизоляцию.

 Там кто-то есть!  воскликнули сразу несколько голосов.

 Наверное, эта... Которая последней туда зашла,  неуверенно предположила девочка.

 Лана! Лана Казарина! Ланка!!!  закричала девушка, которая больше всех хотела жить, и кинулась к двери.

 Она что там живая?  удивился кто-то еще.

Лана и правда была живее всех живых, раз она сумела сорвать со стены огнетушитель и методично швыряла его в дверь, пока не устала. Но устала она быстро: все-таки огнетушитель был тяжелый, хотя и не работал  иначе все в камере давно бы уже было в пене.

Но ответа она так и не дождалась. Смертницы в предбаннике колотили в дверь кулаками и ботинками, что, как уже сказано, было бесполезно, а отодрать от стены телефонный аппарат никто не догадался или не рискнул.

Так что постепенно все снова успокоилось и по обе стороны от автоматической двери было тихо до тех пор, пока с лязгом не распахнулась дверь из коридора.

Все одновременно обернулись туда с одинаковым ужасом в глазах, и замерли, глядя, как в проеме двери вырастает внушительная фигура исполнителя смертных приговоров младшего лейтенанта Гарбенки.

22

Чтобы найти путь наверх, группе сержанта Иванова потребовалось немало времени. К лестнице могла вести любая запертая дверь, и приходилось вышибать все двери подряд. Громозека занимался этим с видимым удовольствием, но выбивать замки ударом корпуса удавалось не всегда, а гранат к подствольникам было не так уж много. Так что Игорь Иванов от души проклинал автоматические замки, по вине которых заперты были все двери до единой.

Так мало того  когда нашлась все-таки лестница, оказалось, что каждая площадка со всех сторон огорожена запертыми решетками.

Тут уже в ход пошли ручные гранаты. Единственным, кто не боялся иметь с ними дело, был опять же Громозека, и он постарался на славу. Грохот стоял такой, что казалось  сейчас рухнет вся лестница.

А когда все стихло и осела пыль, сверху послышался голос, который, задыхаясь в кашле, умолял по-целински:

 Не стреляйте! Я сдаюсь, не стреляйте.

Стрелять по-целински звучало очень похоже на стирать, и легионеры грешным делом подумали, что неизвестный просит не стирать его с лица земли. Но Иванов понял все правильно и, укрывшись под лестницей, крикнул в ответ:

 Выходить с поднятыми руками! Оружие выбрасывать.

Неизвестный швырнул через ограждение лестницы револьвер и спустился к площадке с поднятыми руками. Но саться так просо ему не удалось. Гранатами разнесло только одну решетку, но была еще и вторая.

Когда взорвали и ее, сдавшийся очень радовался, потому что укрыться на верхней площадке ему было негде, там тоже не пускала решетка, и то, что ни один осколок до него не долетел, казалось настоящим чудом.

А пока Громозека возился с решетками, закрывавшими тамбур, который вел в коридор первого этажа, Иванов внизу под лестницей допрашивал пленного.

В ответ на вопрос: Кто такой?  пленный промямлил: Я тут работаю,  но танкист, осрамившийся в подвале, обыскивая его в поисках оружия, вынул заодно и документы из кармана. А в служебном удостоверении было черным по белому написано: испалнила пригавора,  что Игорь почти без затруднений перевел совершенно правильно.

 Ага! Исполнитель приговоров. Ты-то мне и нужен. Расстреливаем, значит, помаленьку?

В этой компании врагов в тигровых комбинезонах Игорь один выглядел по-человечески, потому что был без шлема. Поэтому, заполошенно покосившись на его спутников  по виду чистых монстров, наводящих ужас, Гарбенка придвинулся поближе к Игорю и заговорил сбивчивой скороговоркой:

 Лицо мариман, только не убивайте. Все скажу.

 Ладно. Говори, где твое рабочее место. Расстрельная камера где?

 Там. Я покажу. У меня только от решетки ключей нет. А от камеры есть. Я все покажу.

 Там есть кто-нибудь?

 Есть. А как же. Есть. Если только кто после меня не пришел... Меня-то вот тут закрыли. Ключей от решетки у меня нет.

 А из персонала там кто-нибудь есть? Солдаты или еще кто...

 Вертухаи-то. Не, никого нету. Часовой разве что. Но часовые не тут, они там, дальше,  и он неопределенно махнул рукой.

Тут сверху грохнуло и Громозека крикнул:

 Можно идти.

 Ну пошли,  ответил Игорь.

Громозека по-спецназовски, в полуприседе, выскочил в коридор и пустил длинную очередь перед собой.

 Что там?  насторожился Игорь.

 Ничего, пусто,  ответил громила.

 А чего палишь? Боеприпасы лишние?

Сказав так, он вытолкнул вперед исполнителя приговоров и, как бы между делом, спросил у него:

 Интересно, ты смертниц сначала раздеваешь, а потом стреляешь, или наоборот? Может, ты у нас некрофил?

Слово некрофил Гарбенка не понял, но поспешил заверить:

 Нет-нет. Сначала раздеваем, а потом уж...

 Работа, значит, такая?

 Ага,  с радостью ухватился палач.  Работа такая.

 И как  это у тебя призвание или жизненная необходимость?  поинтересовался Игорь, но ответа не получил, потому что они уже пришли.

 Открывай,  приказал Игорь, и Громозека без напоминаний встал рядом, взяв наизготовку свой джекпот  на случай, если там засада.

А танкистам пришлось жестами указывать, куда им встать  по обе стороны двери, чтобы контролировать весь коридор.

Первым в предбанник ввалился Гарбенка, но смертницы не успели на него налюбоваться, как следом появился Громозека, повергнув всех в окончательный ужас.

Они с Гарбенкой были друг другу под стать  здоровые, мускулистые и широкоплечие, только Гарбенка немного повыше  зато Громозека в боевом шлеме, тигровом комбинезоне и со здоровенной штурмовой винтовкой в руках.

Танкистам Игорь скомандовал: Остаетесь здесь!,  а сам вошел в предбанник следом за Громозекой.

 Привет, девочки!  с порога сказал он, но смертницы ничего не ответили. Может, не захотели приветствовать врага, а может, просто не поняли, потому что в Народной Целине обычным приветствием было Ура на водила! (Слава вождю!), или просто Ура!  для краткости. Кроме того употреблялось еще и Добрый день, но Привет  никогда.

Изучая язык, Игорь Иванов в такие тонкости не вдавался и на смертниц не обиделся. Когда несколько часов посидишь перед воротами на тот свет, любому станет не до приветствий.

 Там кто-нибудь есть?  спросил Игорь у Гарбенки, но тот замялся, и вместо него подала голос девушка, которая очень хотела жить.

 Есть!  воскликнула она.  Там Лана! Лана Казарина. Она живая еще.

Тут она осеклась и уже совсем другим, упавшим голосом, спросила:

 Лицо мариман, а вы нас убьете?

 Нет, только изнасилуем,  ляпнул неожиданно Громозека из-под шлема, и смертницы отлично его поняли. Хотя в разговорном языке это действие и обозначалось выражением сина либиz (сильно любить  если докапываться до истоков), существовал и юридический термин насилаваz.

 Вот я тебя самого сейчас изнасилую!  оборвал подчиненного Иванов.

 А что такого?  удивился Громозека.  Приказ мар-шала Тауберта.

Закончить диспут им не удалось. Гарбенка наконец справился с замком, и створки автоматической двери разош-лись в стороны.

Исполнитель приговоров шагнул туда первым и с разворота получил огнетушителем по самому больному месту. Посидев несколько часов в одиночестве, Лана Казарина как раз дозрела до мысли о борьбе за свою жизнь.

 Меня бить бесполезно,  предупредил Игорь, перешагивая через воющего Гарбенку.  У меня бронеширинка.

Но Лана и так уже выронила огнетушитель и отступила к стене, не зная, радоваться или плакать.

Она стояла у стены, даже не пытаясь прикрыть наготу, и Игорь, обдолбаный озверином и распаленный перепалкой с Громозекой, нашел только один способ показать девушке, что радоваться все-таки будет вернее.

Он подошел к ней вплотную и поцеловал ее в губы.

Громозека за его спиной бестактно расхохотался.

 Дурак, это по любви,  беззлобно огрызнулся сержант, на секунду оторвавшись от сладких, почти нецелованных губ.

Услышав неприличное слово любовь, Лана покраснела, но теперь уже сама впилась в губы Игоря с еще большим жаром, приподнявшись на цыпочки и обхватив его шею руками.

На этот раз удовольствие прервал осрамившийся танкист, который появился в дверях с открытым забралом и виновато произнес: