| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— А сейчас, — объявил Митя почти в конце, — прозвучит гимн Чистым прудам, конечно же вашим, московским.
Пел прекрасным тенором Алексей в сопровождении скрипок и фортепьяно, а в нужные моменты Борис Шишкин брал в руки аккордеон. В конце песни тенор Алексея был заменен Митиным баритоном:
— У каждого из нас на свете есть места
Что нам за далью лет все ближе и дороже
Там дышится легко, там мира чистота
Нас делает на миг счастливей и моложе....
Зрительный зал впал от этой песни в оцепенение — подобное, вероятно, оцепенению обезьян при звуках голоса и под взглядом удава Каа, а аккордеон вообще их восхитил необыкновенно. Им долго-долго аплодировали, с галерки раздавались крики. Но вот "мсье Персонн" поднял руку, призывая к тишине, и сказал:
— Наш концерт подошел к концу. Но я вдруг вспомнил, что обещал вам в его начале и народные песни, до которых дело не дошло. Поэтому считаю своим долгом одну такую песню исполнить и именно так, как ее поют крестьяне, то есть без музыки.
Он встал в нужное место, подозвал Алексея и хор (из оркестрантов) и начал со всей возможной проникновенностью:
— Выйду я на поле с конем
Ночкой темной тихо пойдем....
.................................................
Сильный высокий тенор Алексея перехватил песню на словах:
— Сяду я верхом на коня
Ты неси по полю меня....
Тут же подключился хор:
— По бескрайнему полю моему
По бескрайнему полю моему!
.................................................
И последний куплет снова перехватил один Дмитрий:
— Будет добрым год-хлебороб
Было всяко, всяко пройдет
Пой златая рожь, пой кудрявый лен!
Пой о том, как я в Россию влюблен....
После окончания песни зал некоторое время молчал, но потом овации пошли за овациями.
"Век другой, люди часто напыщенные, но и у них сердца не каменные, у многих натурально текут слезы!" — уважительно отметил Лазарев. "Можно их убеждать, можно. А эти: к топору! К топору, мать их ети! Как этих-то убедить?"
Глава восемнадцатая, в которой говорится о недосказанном
Возвращение в Петербург труппа отметила как самое радостное событие и в своем родном ресторане. В центр их стола села его хозяйка, Екатерина Александровна, оживленная едва ли не более любого из артистов.
— Боже, как здесь без вас было пусто! — исторгались чувства из ее груди. — И гости и каждый служащий ползали по ресторану как мухи! Ну как, как вас там встречали? В том, что вы произвели фурор, я не сомневаюсь, но подробности готова слушать любые....
— Устали мы сильно, Екатерина Александровна, — выразил Дмитрий Николаевич общее мнение. — И замерзли сверх всякой меры в этом железнодорожном гробу! Министр путей сообщения что, ни разу в своем детище зимой не проехал? Уж я бы его покатал по дороге взад-вперед с месяцок!
— Я в поезде ездила только в Царское Село,— призналась Галченкова. — И то летом. Так-то быстро и плавно....
— Ха-ха-ха! — развеселились актеры. — Быстро и плавно! Трясет немилосердно и так 22 часа подряд! В щели дует, мороз щиплет. Готовы куда угодно залезть, чтоб согреться....
— Меня Алешка всю истискал на обратной дороге, — призналась Варенька. — А я только рада была, разогрел все-таки....
— Изменщица.... — бросила небрежно фразу Поленька. — Я вот Дмитрию Николаичу ноги под бочок подсунула и всю дорогу тепло было.
— Ты змея известная, — не осталась в долгу Варя. — Первой самое уютное место захапаешь.
— Будя! — веско осадил их Дмитрий. — Пора забыть эту поездку как кошмарный сон.
— Так уж и кошмарный, — хохотнул Шишкин. — Нас там на руках пытались носить и денег во все карманы насовали.... А уж аплодисментов я, наверно, на всю оставшуюся жизнь наслушался.
— Что да то да, — подтвердил вальяжно Алексей. — Я ведь сильно ехать не хотел, но сейчас премного доволен.
— Дмитрий Николаевич, — сказала вдруг Варя. — А ведь Вы так и не рассказали нам, что там было, на обеде у губернатора?
— Как не рассказал? — слицемерил Лазарев. — Все основное рассказал: пришел, посидел в кругу из 20 персон, откушал той же стерляжьей ухи, бефстроганов с соусом Оливье, суфле, торт в виде полена и мороженое с кофе. Что пили — рассказывать?
— О чем Вы с ними говорили?! — топнула ногой под столом Варя.
— Да много о чем, но преимущественно они надоедали мне теми же вопросами, что и вы: откуда я беру мелодии и слова для песен. И я ответил им то же, что вам: я их как бы вспоминаю. И чем больше вспоминаю, тем четче становится и музыка и текст. Попробуйте так и вы, может, получится?
— Но что это за Аляска в Вашем прошлом выплыла? Говорили нам, что помещик из Липок и вдруг Аляска!
— Аляска? — удивилась и Екатерина Александровна. — Что значит Аляска?
— А он из нее к нам приехал, оказывается, Екатерина Дмитриевна, — доложила Варенька. — С другого края света.
— Это там вверх ногами люди ходят? — спросила пораженно Галченкова.
— Гос-споди! — застонал Дмитрий Николаевич. — Екатерина! Середина 19 века уже. У тебя ведь и глобус в аппартаментах есть!
— Ну, я в географии всегда путалась, — призналась дама. — Глобус крутила, конечно, но там столько континентов, островов и стран.... Но сейчас вернусь к себе и посмотрю. И все-таки на вопрос об Аляске Вы не ответили, Дмитрий Николаевич.
— Там отвечал-отвечал, теперь еще вы, самые близкие люди, меня мучать будете....
— Ничего, — с мстительной интонацией в голосе сказала Варя, — Мы Вас не до смерти помучаем.
О многом не досказал еще Дмитрий Николаевич. После обеда мужчины проследовали, конечно, в курительную комнату, где сначала стали пытать заезжего гостя. Более или менее удовлетворившись, они завели разговор о мировых политических событиях (Предстоящую крестьянскую реформу, несмотря на всю ее злободневность, не обсуждали: то ли моветон, то ли наобсуждались ранее). Начали с США, поскольку там начиналось вроде бы разрушение государства — ну и, возможно, из вежливости к симпатичному гостю, который недавно в этих США (полумифических для присутствующих) был. Обменявшись мнениями между собой, завсегдатаи губернаторского дома обратили взгляды на Лазарева.
— Думаю, что война неизбежна, — веско сказал эксперт. — Я видел и северян и южан: они не поладят, пока не намашутся вволю кулаками. Очень уж у них разные взгляды на жизнь. Решусь предсказать: победят янки, их больше, в их руках промышленность, железные дороги и порты. Впрочем, многое зависит от позиции других государств. Англия и Франция объективно заинтересованы в независимости южных штатов и если активно вмешаются, то северяне будут изолированы. Но в наше время сильное воздействие на политиков этих стран оказывает новый фактор....
— Что за фактор? — вежливо подал реплику губернатор.
— Общественное мнение. В Англии к власти попеременно приходят партии вигов или тори, а побеждают они в зависимости от того, к какой из партий склонилось это самое общественное мнение. Мнение же людей сейчас преимущественно формируют газеты. Они очень влиятельны и во Франции. Так что же пишут в газетах по поводу южан?
— Что? — поощрил губернатор ретивого дилетанта.
— Что южане являются отвратительными рабовладельцами. При таком мнении ни английский премьер Пальмерстон, ни французский император не решатся открыто поддержать южан. Но мгновенно встанут на их сторону, если те объявят об отмене рабства — хотя бы с оговорками.
— Как вы полагаете, господа, — спросил Тучков, — резонное рассуждение?
— Речь не мальчика, но мужа, — кивнул Войеков. — А то Гагарин вон недавно нас убеждал ни в коем случае южан не поддерживать.
— Я и сейчас в этом убежден, — горячо сказал лысоватый молодец лет тридцати. — Нечего англичанам и французам потворствовать.
— Чем ответите на эту эскападу, Дмитрий Николаевич? — спросил, улыбаясь, губернатор.
— Идти в политике путями мести — заранее обречь себя на международную изоляцию. Более приемлема практика сдерживаний и противовесов. Но наиболее правильным мне представляется стратегический подход, на дальнюю перспективу. И в этой перспективе создание единого государства на территории США нежелательно.
— Почему это? — взвился князь Гагарин. — Уж нам-то они помешать никак не могут. Ибо находятся в 20 тысячах километров, на противоположной стороне Земли!
— Население США стремительно растет за счет иммиграции, территория ее все увеличивается, уступая лишь России, Канаде и Китаю, она богата полезными ископаемыми и почти на всей площади плодородна. Через 50-70 лет она может стать самой могучей страной мира. К тому времени многократно возрастет скорость и вместимость кораблей и экспансия США станет почти неминуемой. Надо это России?
— Ну, напугал! — фыркнул Гагарин. — Мало ли что будет через столько лет.... Да и будет ли?
— "Надеясь на лучшее, готовься к худшему". Это высказывание какого-то китайского мудреца, имя которого исчезло из памяти людей, а цитата осталась.
— Очень мудрая мысль, — кивнул Тучков. — Когда я встречусь с канцлером Горчаковым, то расскажу ему о Вашем мнении, Дмитрий Николаевич, по поводу США.
Вдруг дверь в курительную комнату приотворилась.
— Павел Алексеевич! — раздался женский голос. — Вы неприлично манкируете женским обществом. Нам всем хочется послушать романсы в исполнении Дмитрия Николаевича....
— Хорошо, Лизонька, сейчас придем.
Глава девятнадцатая, в которой герой увидел, что зародил сомнения в предтечах "Земли и воли"
С легкой тревогой шел Лазарев в редакцию "Современника": как-то революционеры-демократы оценили "Манифест"? Вернее, его реферат по нему.... Впрочем, может их и нет никого и его встретит только пылкая Дотти?
В редакции были все, кроме как раз Панаевой и ее мужа. И все (Некрасов, Чернышевский и Добролюбов) посмотрели на Лазарева как то по-новому — будто только сейчас разглядели.
— Долгонько Вы шли к нам в этот раз, — сказал Некрасов. — Правда, Авдотья Яковлевна пояснила, что Вы крутите какое-то колесо, откуда деньги появляются....
Вместо ответа Дмитрий поднял плечи, слегка развел руки, и все рассмеялись. Но потом вновь насупились.
— Ваш Маркс куда злее оказался, чем мы предполагали, — сказал Чернышевский. — И помасштабнее, чем мы, бедные. Ему весь мир подавай на растерзание. Впрочем, туда такому миру и дорога!
— Вы же мастер скруглять углы, — добавил Добролюбов. — Ваш вариант "Манифеста" в два раза беззубее.
— Зато его можно будет, наверно, опубликовать в вашем журнале, — парировал Дмитрий.
— Не знаю-ю.... — с сомнением протянул Некрасов. — Цензоры с каждым месяцем к нам пристрастнее. Лучше бы погодить с публикованием. Надо дождаться реформы, может ее результаты будут благоприятнее, чем мы думаем.
— Я тоже считаю, что погодить, — поддержал Чернышевский, — но по другой причине. Надо бы самим понять, что это за пролетариат, которому предстоит править будущим. У римлян так называли неимущих граждан, которые кормились за счет общества и ни в чем не были задействованы, кроме как в производстве потомства для государства.
— Именно они кричали "Хлеба и зрелищ"! А их детей забирали в солдаты, — вставил Добролюбов.
— Сисмонди в 1803 г тоже назвал пролетариями неимущих людей, живущих сегодняшним днем, — продолжил Чернышевский, — но в целом в последние годы к пролетариату стали относить промышленных рабочих. И вот перед нами этот "Манифест", который понятие "пролетариат" сильно расширил, по которому бывают пролетарии и умственного труда — в общем, любой человек, который добывает средства к жизни исключительно путем продажи своего труда; лиши его работы и он будет вынужден умереть.
— Значит, мы с Вами пролетарии, Николай Гаврилович, — заулыбался Добролюбов. — У нас ведь нет ни дома, ни наследства, ни синекуры какой-нибудь, нас кормит исключительно Николай Алексеевич — за то, что мы пишем статьи в его журнал, а он в результате хорошо продается и приносит этому злодею неплохую прибыль.
— Злодей, это точно, — кивнул головой Чернышевский. — Правда во времена не столь отдаленные и он был пролетарием, причем самого низкого разбора: снимал угол в подвале, ел преимущественно черный хлеб, бывал и в ночлежке. Если бы не художник Данненберг, его приютивший, так и сгинул бы, пожалуй.
— А может ли он снова стать пролетарием? — картинно задумался Добролюбов.
— А ведь может! — почти радостно сообщил Чернышевский. — Пойдет в Английский клуб еще раз от графа Адлерберга или министра Абазы рубликов нащипать, да и проиграется в пух и прах. Придется ему и Грешнево свое продать и журнал наш любимый, да к нам, поденщикам литературным, и присоединиться. Тяжеловато Вам будет, Николай Алексеевич, после устриц и трюфелей снова на хлеб переходить....
— Эх, молодежь, — разулыбался Некрасов. — Любите понасмешничать над больным человеком. Что касается моего впадения в ничтожество? Думаю, мои многочисленные друзья так низко упасть не дадут, поддержат.
— С Марксом, пожалуй, стоит согласиться, — вернулся к теме беседы Чернышевский. — Отдать мир под власть рабочих как-то страшновато. А вот если под власть всех трудящихся — другое дело. К ним ведь и крестьяне относятся. Вот трудяги, так трудяги. К тому же их всех больше....
— Все течет, все изменяется, — заговорил вдруг Лазарев. — Крестьян с полей могут вытеснить машины — как это уже происходит в развитой промышленности Англии.
— Какие машины? — удивился Добролюбов. — На заводах и фабриках есть станки с паровым приводом, но что можно предложить на сельскохозяйственных работах?
— В Англии уже широко используются конные сеялки, а также паровые молотилки и мельницы. По дорогам ездят паромобили, которые можно будет приспособить для пахоты, боронования или уборки урожая — просто никто еще не додумался. Все это приведет неумолимо к сокращению сельского населения.
— Верится с трудом, — сказал Некрасов. — Хотя облегчить труд крестьянину было бы хорошо.... А Вы видели эти паромобили?
— Нет, но знаю, что вполне комфортный паровой омнибус ходит регулярно между Лондоном и курортным городом Батом.
— Крестьянской общине беды от машин не будет, — заявил Чернышевский. — Она станет производительнее, богаче, у крестьянина появится, наконец, свободное время, которое он сможет употребить на развитие себя и своих детей.
— Прежде всего, у него появятся деньги, — возразил Лазарев, — которые он обязательно захочет вложить в выгодное дело — как это уже сделали многие зажиточные крестьяне, ставшие потом мелкими, а то и крупными купцами или промышленниками. Такова природа мелких собственников, которыми крестьяне и являются.
— А ведь Дмитрий Николаевич, наверно, прав, — задумчиво произнес Добролюбов. — Все наши надежды на социалистический характер русских крестьянских общин построены на зыбкой основе. Мы будем втолковывать им одно, а они задумают совсем другое....
Глава двадцатая, в которой в героя влюбляется дворянка
Вечерний концерт в ресторане гостиницы "Северной" был в разгаре, когда к нему присоединился припоздавший Лазарев. Мог бы и не присоединяться, так как вернувшийся Алексей успешно его заменял, но душа в связи с удачей в "Современнике" просилась наружу, а Митя уже привык делать это в песенной форме. Выступал он опять с масками из папье-маше (удалой гусар и томный поэт) и надел сначала "поэта", так как хотелось спеть недавно им переделанную песню "Ностальгия". Он пошептался с Шишкиным, оркестр заиграл проникновенное вступление, а Митя подошел к краю эстрады (без гитары), пробежал взглядом по рядам как всегда полного зала и начал:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
