Замена

— Да.

— От этой опухоли есть лекарства? Но почему вы?..

Он запнулся, подавшись вперед, ко мне, и я почти видела, как надежда бежала от него. Так бежит из класса позорно ошибившаяся отличница: закусив кулак, дверь — нараспашку, так, что слезы взвесью остаются в воздухе.

Как же мне больно...

— Зачем вы так, Аянами? Я же...

...И как же мне не совестно.

— Мне не кажется, что ваше заблуждение — удачный выход.

— Лучше как вы, да? — остро щурясь спросил он. — Запереться, отгородиться ото всех и без лишних вопросов убивать своих учеников?

Следующая стадия: желание обидеть. Помню.

Только ему — почти удалось.

— Нет.

— Тогда посоветуйте, как лучше.

Издевка. Икари-кун явно понял только то, что хотел. Разбудил меня, выпил мой чай и... И он болен.

"А еще у него проблемы с отцом", — вспомнила я. "Рей, присмотри за Синдзи", — вспомнила я.

— Лучше вернитесь в общежитие.

— Выгоняете?

— Нет.

Синдзи поднял руки, откинулся на спинку стула и рассмеялся. Смех вышел серый.

— Все, я сдаюсь. В точности, как говорила Мана. Вы неподражаемы!

""Как говорила Мана". Мана. Надо запомнить".

— Ясно, — кивнула я в ответ.

Икари-кун потер глаз кулаком и с грустной улыбкой посмотрел на меня:

— А можно я к вам на урок приду? В смысле, когда вы будете хорошо себя чувствовать?

Я промолчала. У его просьбы было много смыслов, и большинство — оскорбительные. Он встал и поставил чашку на раковину, дернул за шнурок на своей пайте. Слепо провел рукой по рабочей поверхности стола.

— Наверное, я много извиняюсь, да? — спросил Икари-кун, глядя в окно. В стекле отражался он сам, отражалась моя маленькая кухня. С той стороны заглядывала невидимая осень, но никакого отношения к делу она не имела.

— Нет.

— Знаете, я не привык к этому всему. Ни на грамм, — буркнул он, по-прежнему глядя в черное зеркало. — И не привыкну.

"Я". Вот чего много у Икари-куна, подумала я, ощущая новую — которую уже? — волну раздражения. И поза какая наигранная. "Икари-кун болен, — привычно отреагировал разум. — Он узнал об этом вчера, накануне ночью убил Ангела, и половину этой ночи пил с новыми знакомыми".

Я тоже встала, поправляя ворот халата. Ноги в тапках мерзли.

Болен, надо присмотреть за ним, он пил, — это все, конечно, хорошо, но уже почти четыре часа утра. И вообще, причем здесь я? Что-то коснулось моей руки. Я опустила взгляд и увидела почти детское прикосновение: тремя пальцами, очень бережное и неуверенное.

— Вы только не обижайтесь, пожалуйста. Хорошо?

Я убрала руку и кивнула. Икари-кун кивнул в ответ и, неловко сутулясь пошел обуваться.

— Спасибо, Рей, — сказал он — простой силуэт под слабой коридорной лампочкой. — И простите.

Хлопнула дверь, лица коснулся щекотный зябкий сквозняк — коснулся и исчез. Я подняла к глазам запястье, пытаясь найти там что-то на месте прикосновения Икари-куна. Запястье как запястье, кожа как кожа. Бледная, вена светится.

"Рей, иди спать", — решила я, гася в кухне свет. В темноте особенно остро вспыхнул запах прогорклого красного чая. Дом показался мне особенно пустым и темным, и я поспешила под одеяло. Привычно обожгла холодом кровать, привычно вломилась в голову обезумевшая боль, которой надоело мое невнимание к ней.

Оставалось только лежать, греть постель и одеяло и пытаться закрыть глаза, в которых стояли колючие слезы.

"Глупая боль", — подумала я и заснула.

* * *

В голове плыло что-то сладкое, почти приторное, липкое. Я выпутывалась из него, а оно одурманивало патокой, обволакивало. Ощущение было смутным, но необычайно сильным. Приятно ломили словно бы натруженные суставы. Восприятие собственного тела возвращалось толчками, нехотя и с ленцой.

"Проспала", — поняла я еще до того, как увидела часы.

Дальше был ускоренный ритм всего. Всего — в том числе и боли. Постель — можно не собирать. Притормозить, чтобы угомонить приступ. Умыться.

Линзы.

Взятая было скорость споткнулась. Можно торопливо есть, одеваться, учить урок и пить кофе, даже IV-катетер можно ставить впопыхах. Но нельзя быстро надеть контактные линзы.

Или это я просто не научилась.

"Семнадцать минут урока, — считала я. — Семнадцать тридцать две, тридцать три..." Время бежало от меня — время моего урока, на который меня даже не удосужились разбудить. Почему — решим потом.

Я уже на кухне, а песок в глазах все не проходит. Это не резь, не боль: я правильно поставила линзы, — это всего лишь ночное пробуждение, полное боли, красного чая и молодого Икари, который говорил, говорил, говорил...

"А ты все думала, думала, думала..." — закончила я мысль, ощущая знакомый по предутреннему бодрствованию прилив раздражения. Я ела хлебец, просовывая руки в рукава плаща.

Не забыть вытереть крошки, решила я, распахивая дверь в хмурую изморось. Черная глыба учебного корпуса маячила перед глазами, все остальное терялось за пределами восприятия.

Осторожно, Рей, смотри под ноги и будь осторожнее. Брусчатка, бордюры, лужи. А также коллеги, ученики и прочие.

— Аянами-сан?

Я немного замедлила шаг и повернула голову, ища окликнувшего меня. Им оказался Редзи Кадзи, инспектор и соглядатай концерна "Соул", только одетый в рабочий комбинезон и вооруженный садовыми электроножницами.

— Доброе утро, Кадзи-сан, — сказала я, переведя дыхание.

Мужчина опустил инструмент и оттянул ворот тяжелого свитера:

— Торопитесь? Я вот тоже с утра бодро взялся и что-то быстро скис. Влажность, да?

Я переступила с ноги на ногу: каблуки жгли пятки, предлагая бежать дальше, но странный инспектор — такой молчаливый и угрюмый вчера — почему-то будто держал меня на месте.

Заметив, видимо, что-то, он с полуулыбкой поднял ножницы, кивнул:

— Не спешите, Аянами-сан. Хотя-я...

Он улыбнулся чуть шире и отсалютовал ножницами.

— Хотя так у вас даже румянец есть.

Я смотрела, как он исчезает в кустах, ветви которых запутал туман, в голове звенело прощальное "доброго утра". Последней исчезла улыбка, словно у самого настоящего Чеширского Кота. Потом в сером молоке тонко взвыл невидимый электромотор, хрустнула ветка.

"Потом, Рей. Потом".

Пока я бежала до корпуса, я поняла, что меня так смутило: инспектор-садовник Кадзи Редзи странно держал в руках ножницы.

Вся его поза — слегка размытая туманом, расслабленная — отдавала кислым привкусом угрозы. Как у крови. Как у железа.

* * *

Я замерла на мгновение у двери приемной, отогнала сложные и неприятные ассоциации и вошла.

— Аянами? — удивилась Ая. — Ты вовремя. Я хотела тебя вызывать.

"Хотя бы где-то я вовремя", — подумала я и уточнила:

— Господин директор?

— Он, — заговорщицки понизила голос секретарша. — У него сейчас Икари-сан... То есть, Икари Синдзи-сан. Такой лапочка, прибежал десять минут назад, и директор сначала отменил вызывать тебя. А потом такой по селектору снова, говорит, найди Аянами...

Я оглянулась. За спиной остался сырой коридор, который я впервые будто бы не заметила. И духов Аи я даже почти не слышала. Внутри все сжалось, и горели щеки — вряд ли от спешки.

— Аянами-сан ожидает в приемной, — сказала секретарша в микрофон, а в груди у меня отозвалось глухим ударом.

"Тише, Рей. Тише. Ты всего лишь опоздала. Всего лишь проспала".

— Пусть войдет, — гулко сказал директор Икари.

Шаг, шаг. Двойная дверь.

Икари-кун сидел за столом — большим столом для совещаний — маленький и строгий. Белый свитер, встрепанные черные волосы, серое лицо. Набор оттенков, баланс монохрома. Он кивнул мне, едва обернувшись, и снова посмотрел туда, где сидел его отец.

Неизменный пиджак на спинке стула. Неизменный блеск очков. Только мое настроение каждый раз почему-то другое.

— Аянами-сан, ваше опоздание будет вычтено из жалования. И уясните себе, что присматривать и утешать — это разные вещи. Оба свободны.

Его сын поднял голову и возмущенно произнес:

— Но, отец!..

Икари Гендо промолчал. С его точки зрения мы оба уже вышли.

За дверью приемной, вне зоны действия любопытства Аи Синдзи шумно выдохнул:

— Извините, Аянами. Иногда он такой... Такой.

Я оглянулась:

— Что вы ему сказали?

— Ну, правду. Сказал, что это из-за моей пьяной выходки вы не смогли нормально выспаться, — буркнул Икари младший. — И он даже как будто согласился.

Он согласился, подумала я. Просто сын очень плохо знает своего отца. Очень-очень.

— Все в порядке, Икари.

— В порядке? — возмутился он. — Он вас штрафует из-за меня!..

Я его перебила:

— Это вы лично опоздали?

— Нет, но...

Я кивнула и отвернулась. Он не знает, как это бывает. Он не знает о дополнительных медосмотрах (может быть, проводнику хуже? Доктор Акаги слишком добра, чтобы полагаться на "может быть"). Не знает о долгих тестах в сомнологической лаборатории (нарушение сна — один из путей в безумие боли). Не знает, наконец, о психологах.

— Вы могли бы сказать спасибо, Аянами.

Я остановилась. Меня догнала удивительно банальная реплика.

— Спасибо, Икари-кун, — сказала я, не оборачиваясь.

Прозвенел звонок. Сейчас его трель закончится, и можно еще что-то сказать, а потом придется идти работать. Переливы, будто бы размазанные, гулко скользили сквозь секунды.

— Аянами, а что значит "присматривать"?

По всему учебному корпусу распахнулись двери классов. Ближе к директорскому кабинету — робко. Подальше — куда смелее. Я пошла в этот шум.

Следить за лицом. Следить за приступами. И не думать ни о первом, ни о втором. Все как обычно.

— Аянами! — донеслось из-за спины. Икари-кун отставал.

Я, безусловно, не уходила от ответа. Нельзя ведь уйти от того, чего не знаешь?

5: Из мышеловки

Методический семинар затянулся.

Сегодня докладывала Майя, и я вроде даже записала тему, и полстраницы блокнота исписала, и слушала внимательно, но... Но все было как всегда. Ибуки путалась в терминах, излагая что-то о спецкурсе по валеологии, и замдиректора Кацураги уже настороженно раздувала ноздри. Нос Мисато-сан был изящен, но выражение лица получалось угрожающим. Дело пахло разгромным обсуждением. Очередная попытка Майи получить в общем нужные часы шла к закономерному фиаско. Каждая запинка усиливала и без того гнетущую очевидность.

Педколлектив скучал. Трудолюбивая Майя подавала проект спецкурса уже три раза.

В большом методкабинете было душно до желтизны в глазах: окон уже не открывали, а обогрев весь день пробовали в самых разных режимах. Подготовка к зиме прошла динамично, и медсестре Ибуки к вечеру будет явно не до переживаний по поводу проваленного проекта.

Карандаш валился из ватных пальцев, все вокруг сливалось в тусклый гул, подернутый переливами боли. Я понимала происходящее только потому, что это все уже было — один в один, только мелочи различались.

Вот за мелочами я и следила.

Перед Кенске лежала переложенная закладками стопка распечаток. После запоя он занялся делом. Как минимум, до выхода следующего патча его онлайн-игры запала должно хватить.

Судзухара что-то увлеченно черкал в блокноте. Это было странно и неожиданно.

Хьюга Макото сосредоточенно смотрел в записи, поминутно дополняя их. Ничего необычного: через несколько минут он первый приступит к расстрелу Майи. Просто ради благосклонного взгляда замдиректора.

Все совсем просто.

Бедная Майя.

— ...Таким образом, темы распределяются следующим образом...

Ибуки начала ошибаться уже в построении фраз. Кто-то сказал ей, что хороший докладчик не смотрит в записи. Причем этот кто-то постеснялся сказать Майе, что она сама докладчик плохой.

— ...Тематический контроль кон... контролируется в течение...

Учительница английского Мари Илластриэс оторвалась от полировки ногтей, перехватила мой взгляд и картинно закатила глаза. Мари — человек хороший, и педагог она тоже хороший, и медиум. Но именно для таких как она в прошлых веках придумали слово "экзальтированная".

А еще странно, что она заметила меня. Впрочем, возможно, потому, что рядом со мной сидел Икари-кун.

Неловко извиняясь, опоздавший на семинар сын директора пошел к единственному свободному месту. Я как раз смотрела в окно, поэтому увидела в отражении выражение его лица: он был удивлен — обрадован — смущен перспективой сидеть со мной. Именно такая последовательность эмоций, а не более привычная "расстроен — расстроен — скука".

— ... итоговая контрольная работа...

Я вспоминала, как сегодня решилась выпить кофе среди дня. Кисло-горькая жижа вливалась прямо в мозг, она медленно убивала своей горячей лаской, но я стояла у окна, накрепко сжимала стаканчик и пила маленькими глотками. Где-то среди ароматизаторов и консервантов в нем плавал нужный кофеин.

"Не хочу заснуть на уроке. Не хочу заснуть на уроке, — повторяла я. — Не хочу заснуть..."

Мантра действовала усыпляюще.

К двум часам дня начали сладко ныть плечи, в три пятнадцать я едва не оступилась на лестнице, направляясь в методкабинет. Мне только и оставалось, что внимательно смотреть в окно, ловить детали в поведении людей и мечтать о холодных простынях.

"Майя, пожалуйста. Ну пожалуйста".

Я честно обещала себе, что выдержу обсуждение — гул голосов, многих голосов, разных голосов, — но еще полчаса сбивчивой речи медсестры вгонят меня в дрему. Икари косился в мою сторону с тревогой во взгляде. В стекле отражался только этот взгляд, сразу вокруг взгляда начинался ландшафт лицея: прогулочные дорожки, увешанный каплями сад с беседками, а где-то за поворотом дороги дикого камня — Периметр.

Взгляд Икари, окруженный заоконным пейзажем, — это выглядело жутко. Если бы не моя опухоль мозга, мне бы расхотелось спать просто от ужаса.

В кармане зажурчал телефон. Три коротких толчка вибросигнала — и он затих. Майя все сбивалась, замдиректора все копила раздражение, коллеги насыщали и без того тяжелый воздух углекислотой, а я смотрела на короткое сообщение:

<Медкабинеты>.

"Не может такого быть, — думала я, убирая блокнот и ручку в портфель. — Еще совсем светло, ученики на внеклассных занятиях". В глаза словно впрыснули подсоленной воды с кофеином. Был еще исчезающе малый шанс, что меня все-таки хотят обследовать, но обдумать его в полной мере я не успела: рядом со мной озадаченный Икари-кун смотрел в экран своего телефона.

Кацураги вопросительно повернула голову, заметив, что мы поднимаемся, и я кивнула на дверь. Ей тоже сейчас напишут или даже позвонят, так что большего не надо.

Майя на мгновение запнулась, скучающая публика смотрела на Икари-куна и на меня, и все шло своим чередом, но шло очень странно.

Я иду к двери не одна.

— ...П-подытоживая сказанное, — нашлась Ибуки, — я хотела бы отметить, что спецкурс такой структуры в выпускном классе...

Извини, Майя. Я бы с удовольствием доспала на твоем докладе.