По дорожкам битого стекла

Тот ничего не ответил. Глядя на этих людей, невольно хотелось проклинать это пустое и броское время. Уже не вернуть "Batcave", разница места и времени беспощадна. Им осталось только горевать по эпохе, которую они так и не застали. И вряд ли могли себе даже представить. Но в них жила эта неясная ностальгия по миру, о котором они знали только по аудиозаписям и чёрно-белым фото.

Их даже узнавали некоторые посетители клуба, приветственно размахивали руками или просто кивали. Герман знал, что за ними наблюдают. Когда он отошёл, к Максу тут же подвалила какая-то девушка.

— Зачем ты тусуешься с этим идиотом? — спросила она.

Макса раздражало, что во время разговора эта особа постоянно подпрыгивала и втягивала шею.

— Эти бездари тянут тебя на дно, — хмыкнула она, не дожидаясь ответа.

Макс так ничего и не сказал, молча развернулся и пошёл. Ему вообще было нечего говорить, хотелось съязвить, но на языке не хватало яда. Спутники странной чёрной мадам оживлённо зашептались.

Откуда-то из темноты снова появился Герман:

— Вот, стоило на пять минут тебя оставить, как ты тут же куда-то вляпался, — довольно громко произнёс он, утаскивая Макса за руку подальше от этих людей. Его распирало от смеха явного злорадства. Компания за столиком провожала их пронзительными взглядами. Недолго думая, Воронёнок демонстративно приобнял Макса за плечи.

— Ты их знаешь? — спросил тот, когда они переместились в туалет. Здесь было потише и вообще как-то более приятно, чем во всём клубе.

-Конечно, — ответил Герман. — "Devil's Rose" в полном составе. Ты же наверное, помнишь их по Хеллоуиновской патичке?

— А... кажись, она после нас выступала.

— Я с них угараю.

— А за что они тебя не любят?

— Ну зато, что я играю лучше их, а ещё люблю члены и трахаю свою сестру. Короче, за правду. Если быть честным, то меня мало кто любит. Может быть, потому что я лучший, а может, потому что я просто есть. Я не очень заморачиваюсь по этому поводу. Ты и так знаешь обо мне больше, чем все они, если ты всё ещё рядом, значит, это тебя не пугает, — Герман подмигнул своему отражению в мутном зеркале.

Они вышли на улицу, чтобы до утра переждать в каком-нибудь баре. Было около двух часов ночи. Городские огни растекались в чёрном молоке ночи. Всё, как летом, только холодно, сыро и страшно. Макс сам не знал, откуда берётся этот страх, но поздняя осень — самое лучшее для него время. Именно тогда хочется веселиться до смерти, чтобы не чувствовать ледяные клешни ноября, сомкнувшиеся на его сердце.

— Тухло всё, — сказал Макс, глядя на разноцветную рябь от фонарей, растёкшуюся по луже.

— Не впадай в депрессию по причине того, что современную музыку не изменить. Всё пройдёт, если заниматься своим делом. Это просто затянувшееся похмелье, это пустота, которую невозможно выдохнуть. Ты чувствуешь себя живым, когда ты поёшь?

— Только в этот миг мне не страшно. Я чувствую словно вокруг меня ломаются бетонные стены, мои собственные рамки. А всё остальное время я словно сплю.

Они продолжали брести вдоль дороги. Даже ночью в Москве жизнь кипела, только сейчас она напоминала шевеление опарышей в трупе.

* * *

Герман хотел сделать репетиции чаще, но музыкантов это не устраивало. Очень скоро им пришлось расстаться с басистом по идеологическим причинам. Герман пожелал ему сдохнуть в дороге, но дальнейшая судьба его неизвестна. Воронёнок знал, что судьба в скором времени сжалится над ним и укажет верный путь.

Остаться без басиста в такой момент было чем-то сродни катастрофе. Он не торопился с поисками, доверяя своей интуиции. Он встретил в метро странного парня с огромным чехлом за спиной, в котором покоилось что-то явно больше обычной гитары. Это был странный тип со здоровенным начёсом иссиня чёрных волос. Он был одет в огромную камуфляжную куртку и постоянно теребил ногти, покрытые облезшим чёрным лаком. Герман долго смотрел на него с другого конца вагона, пока не решился подойти.

— Эй, ты часом не басист? — спросил он.

— Часом да, — ответил тот, пряча взгляд, по его щекам пробежал лёгкий румянец.

Он очень заметно нервничал в общении с незнакомыми людьми.

— Куда путь держишь? — спросил Герман, стараясь перекричать шум метрополитена.

— С репы.

— Чувак. Шли их к чёрту! Иди к нам. Хватит играть с говнарями.

Парень почесал голову, наводя на голове ещё больший беспорядок.

— Э-э-э... ну давай.

Они обменялись телефонами. Герман понял, что точно возьмёт его в группу, даже без предварительного прослушивания. Образ этого парня глубоко запал ему в душу.

Его звали Дани. Какая-то своеобразная вариация от имени, не имеющая иных привязок.

— Почему ты подошёл ко мне? — спросил он в следующий раз.

— Ну у тебя было такое выражение лица, что я сразу понял, что ты басист.

На репетиции он довольно быстро подбирал партии и вливался в струю. Все заметили, что с появлением нового басиста "Opium Crow" стали звучать агрессивнее и живее. Макс ничего толком не мог сказать про нового басиста кроме:

— Мне кажется, он внешне косит под Никки Сикса.

Герман пожал плечами.

— Скорее он похож на Саймона Гэллапа.

* * *

Ближе к "Концу света" подвернулось ещё одно выступление. Шёл 2012 год. Эта тема была актуальна и ожидаема. Двадцать первого декабря мир готовился разорваться на куски. Для группы это оказалось проще, чем прошлый концерт. Всё те же несчастные полчаса в тесном винегрете из начинающих групп самого разного жанра. Макс умудрился поцапаться за сценой с гитаристом "Devil's Rose", им удалось разойтись почти без жертв, хотя тот, похоже, затаил обиду. "Opium Crow" отыграли его как очередную репетицию, холодно и отстранённо. Однако оказались весьма тепло встречены интернет-прессой. Они навали их "экзистенциальными романтиками", музыка которых похожа на "непроходящий бед-трип". Герман даже был почти доволен этим отзывом и не хотел никого убивать.

Сам Апокалипсис они встречали на крыше многоэтажки с кальяном и мартини. Лёд в бокале возникал сам собой. Пальцы коченели. Мрачный мир утопал в снегах. Небо наливалось алым, изредка его украшали вспышки траурного салюта. Из колонок доносился джаз, и казалось, что осталась всего секунда до взрыва. Ровно в двенадцать вспышки раздались во всех концах Москвы. По небу заплясали золотые фейерверки, мир на миг опустился во мрак, потом воссиял вновь.

— Чёрт, так мы никогда не умрём, — вздохнул Герман, опрокидывая в себя стакан ледяного мартини.

— С новой эпохой тебя, — сказал Макс, пряча обветренное лицо в шарф.

В эту ночь было особенно морозно, но Герману не терпелось встретить последний день мира на крыше, чтобы лучше видеть, как рушится город. Хотелось увидеть, как Останкинская телебашня взлетает ракетой и протыкает луну, трескается асфальт, выпуская потоки магмы, а с неба падает метеоритный дождь, уничтожая всё живое на своём пути, а потом всех вокруг накрывает облаком ядовитого газа. Но ничего не произошло, календарь Майя завертелся в обратную сторону, начиная новый бессмысленный виток существования Вселенной. Все в этот миг ощутили лёгкое разочарование. Теперь они просто обречены на жизнь.

* * *

В католическое рождество Макс украл из костёла фото мёртвой монашки. Он толком не знал, чем оно ему так понравилось, наверное, просто потому что лежало одиноко рядом с ящиком для пожертвований. Она была красива, пожалуй, даже лучше многих живых женщин. Вся в своей черно-белой бледности в окружении цветов, и прекрасные глаза её крепко-накрепко закрыты. Герману она тоже понравилась. Они решили, что если когда-то будут выпускать альбом, то данное фото станет отличной для него обложкой. А пока монашке оставалось висеть над кроватью вместе с другими открытками и вырезками из газет.

Новый год запомнился только тем, что его никто не хотел отмечать. Все были сыты по горло этим вечным праздником жизни. В этот день ещё одной банальной пьянки. Вся группа собралась дома у Германа, притусовались ещё несколько знакомых, которых никто не звал, но и выгонять не стремился. Где-то часам к трём все уже разбрелись спать, убаюканные абсентом и джином, радуясь, что праздник прошёл без эксцессов.

Глава 9

Это был День Всех Влюблённых, когда в воздухе носились розовые миазмы дешёвой романтики. Снег парил за окном, словно божья перхоть. Макс проснулся в постели Элис, опутанный её рыжими волосами, словно змеями. Он смутно припомнил минувшую ночь в аромате дыма. Элис рисовала на его теле разноцветным акрилом. Следы краски остались на простыне и одеяле безумной экспрессией страсти и бреда.

— С днём сутенёра! — сказала она, не открывая глаз.

Сны ещё держали её в своих чарах.

Макс ничего не ответил, но эта трактовка праздника нравилась ему гораздо больше. Элис открыла глаза, поворачиваясь со спины на бок. Одеяло сползло с её голой груди.

— Доброе утро, — сказала она, шаря руками под одеялом.

— Угу, — ответил Макс, он так не любил эти формальности.

— У тебя скверное настроение.

— Возможно.

— Надо исправить, — улыбнулась Элис, исчезая под одеялом.

Он вышел на кухню спустя пятнадцать минут. Утренняя сигарета тлела в руке. Солнце запуталось в шторах.

— Чувак, ты выглядишь так, словно Зигги Стардаст обблевал тебя блёстками, — в дверной проём заглянул язвительный Герман.

Макс ничего не ответил, лишь скривил уголки губ, вспоминая, что всё ещё перемазан краской. Скрипнула дверь в комнату Германа, затем послышались шаги и лязг замка.

— Что это было? — спросил Макс.

— Призраки, их здесь много. Я так одинок, что меня окружают бесплотные духи и мёртвые шлюхи.

Он отошёл закрыть входную дверь.

— С праздником тебя, кстати, — сказал Воронёнок, возвращаясь на кухню.

— Не стоит.

— Почему?

— Это всё равно, что поздравлять тебя с днём подводника. Ты же не подводник — а я не влюблён.

Герман прошмыгнул мимо него и полез к холодильнику.

— У меня есть для тебя особый подарок!

— Если это бутылка холодного пива, то всегда пожалуйста.

— Нет, закрой глаза и протяни руки.

Макс вздохнул, послушно следую указаниям.

В руки ему упало что-то холодное и скользкое, весьма мерзкое на ощупь.

— Что за? — не выдержал Макс, опасаясь, что в руках у него кусок несвежего говна (вполне в духе Германа).

— Теперь можешь открыть глаза.

Он открыл глаза. Реальность оказалась куда более странной, чем все его предположения. В руках Макса лежало настоящее сердце, покрытое тонкой коркой наледи из морозилки. Полупрозрачный мясной сок с остатками крови струился по рукам. Выглядело оно жутко, но в то же время завораживающе.

— Ты псих. Где ты его взял? В морге, что ли?

— Нет, купил в магазине. Свиное сердце очень похоже на человеческое.

— Это самый милый подарок из всех, что я получал. Только вот что мне с ним теперь делать?

Герман положил ему руку на плечо.

— Ну, я подарил тебе сердце. И тебе решать, что с ним делать.

Макс так и стоял, глядя на сердце в своих руках, пытаясь понять подлинное значение этого подарка. Реалистичный вариант валентинки или же новая серия домогательств Германа? Просто так или скрытый подтекст? Или это просто ничего не значащий оригинальный подарок. Дверной звонок отвлёк его от этих мыслей. Положив сердце на сковородку, Макс пошёл открывать. "Кого там ещё принесло?". В дверях стоял Дани с замученным бессонным лицом и торчащими во все стороны волосами. Макс снова забыл, как его зовут. Он обычно не утруждал себя запоминанием имён, особенно тех, кто играет с ним в одной группе. А этого чувака Герман подобрал в метро не так давно. Он был странный, но играл как пьяный бог.

— Дани, какими судьбами? — спросил Герман, впуская внезапного гостя.

— пришлось свалить со старой вписки, — ответил он, грустно улыбаясь. — Можно у тебя перекантоваться пару дней?

— Ладно, Элис всё равно уезжает.

Дани бережно поставил на пол басуху и швырнул рядом рюкзак.

— Я просто посплю в твоей ванной, — сказал он, сворачиваясь на коврике.

— Да ты как-то прифигел, — выдал наконец Макс.

Герман осторожно ткнул Дани ногой под рёбра.

— Пусть спит. Пол с подогревом.

— Да он упоролся.

— Он мудак. За этого я его и люблю, — улыбнулся Герман.

* * *

А Дани витал в своих туннелях пустоты где-то там, посреди чёрного мира и мутного водоворота. Он не был пьян, просто захлёбывался собой. Он не был достоин того, чтобы спать на кровати. Сейчас он вообще ничего не достоин. Дани не понимал, зачем наплёл им про какую-то девушку. Так, мнимый повод для страдания. Понятный и доступный. У него уже сто лет не было никакой девушки. У него сто лет не было материально повода для страдания. Игры собственного сознания и разочарование в жизни были слишком недоступны остальным людям.

Сегодня утром он выпил две упаковки кетарола и забылся в горячей ванне. На вписке не было никого. Из колонок в гостиной всё ещё играла музыка. Дани курил последнюю сигарету и смотрел на плесень, проросшую на кафеле. Он боролся с тошнотой, то и дело сглатывая горькую слюну. Как-то грустно умирать с горечью. В звуках за стеной смутно угадывалась "Just Another Psycho" — "M;tley Cr;e". Приятно умирать под хорошую музыку. Дани вдруг вспомнилось, что Йен Кёртис из "Joy Division" повесился под Игги Попа. Тоже неплохой выбор, но стоит приберечь этот треклист до следующей смерти. Где-нибудь там, на обратном круге изнанки, он выйдет в окно или прыгнет под поезд. Такое стечение обстоятельств его вполне устраивало.

Вода начала заливаться в уши. Музыка утонула в сплошном гуле. Он не успел ничего подумать или ощутить. Всё постепенно растворялось и исчезало из поля зрения — словно засыпаешь, только больнее. Дани не понял, как проснулся, исторгая из себя поток воды и белёсой жидкости, оставшейся от непереваренных таблеток. Его тошнило прямо на пол. Он перевесился через борт, который больно впился в грудь. Вода в ванной уже остывала. Дани чувствовал себя плавающим в прохладном бульоне. Голова раскалывалась.

Музыка снова звучала в ушах, только не было сил разобрать ни звука. Это была не эйфория жизни, а просто проигранная схватка с бренностью. У чёрного жнеца сегодня не встал.

Он собрался и пошёл бродить по выжженному морозом городу. Метель вал за валом нагоняла снежные волны. Острые иглы льда впивались в щёки. Дани, как всегда, был одет не по сезону, стараясь согреться под свитером и кожаной курткой. Он ездил на трамваях, наблюдая за провисающими за окном проводами. Дома и люди отматывались назад, как старая плёнка.

Как давно этот мир потерял цвет. Эта реальность даже не была уродливой, потому что в любом уродстве есть своя красота. Она была никакой. "В России даже радуга серая, как платки старух, плащи работяг и снег под их ногами", — подумалось Дани в тот миг. В этом мире не было сил жить и точно так же не хотелось умирать, потому что после смерти нет иной дороги, кроме как обратно сюда. Может быть, он уже умер и, не заметив этого, продолжил жить в аду?

Дани вышел на конечной в незнакомом районе, когда уже совсем стемнело. Из незакрытого подъезда пахло теплом и мочой. Лестницы уводили вдаль. Он бежал вверх, не чувствуя усталости и своей тяжёлой ноши. Кривая вывела его к чердаку. Распахнулся податливый люк. Его встретила тишина, пустота и голубиный помёт. Дани бродил по чердаку, пиная мусор. Открыв дверь, он вышел на крышу. Метель ударила в лицо. Перед ним шкурой неубитого зверя распростёрся город. С нескольких сторон чёрными силуэтами виднелись высотки. Вот они — цитадели зла. Дани держался за ржавый парапет, давясь морозным воздухом. Он чувствовал, что его знобит. Пришлось вернуться обратно в тёплый смрад чердака. Дани опустился на один из пыльных ящиков. Так он и заснул в обнимку с гитарой.