Свалка

Арена за десять лет не изменилась: все тоже полукруглое строение, обвешанное разноцветными диодами. Подойдешь и сразу вспомнишь хруст песка под подошвами ботинок, металлический привкус крови на губах и горьковатое марево серого порошка.

В ушах зашумело от звона металла и глухих ударов куска арматуры, врезающейся в череп. Да только вокруг стояла тишина: на Арене еще не пошел обратный отсчет таймера и до первого боя оставался целый час. Так что брызжущие слюной зрители пялились на меня алчными взглядами, в которых сменялись цифры ставок, из прошлого. Прошлого, в котором я был двенадцатилетним мальчишкой, по глупости рванувшим спасать незнакомую пигалицу. Ага, хорошо я изменился и вырос, ничего не скажешь.

— Рано еще, — буркнул сонный охранник на входе, развалившийся прямо на земле: мелкий, щуплый, да только из-под черного плаща из кожзама выглядывало дуло револьвера. При таком раскладе можно быть и двадцатилетним парнишей, сидящем на сером порошке. Даже сидящим крепо, судя по угольным зубам с парой дыр в резцах. — Жди у гаражей.

— Мне поговорить. Позови Бочонка.

Паренек лениво зевнув, показав язык с серым налетом, и почесал взъерошенную макушку дулом револьвера. Вставать не спешил.

— Проходка и имя.

— Крис. Нет проходки. Позови Бочонка. Это об убийстве в доках, — нагло соврал я, уже затылком чувствуя, как вляпываюсь в неприятности по самое не хочу. — Давай быстрее! Говорить буду с Бочонком и точка.

Фраза заставила встрепенуться: паренек тут же дал отмашку, высоко подняв руку, и до слуха донесся поспешный перестук удаляющихся шагов. Теперь головорез с едва пробивающимся пушком над губой, смотрел на меня с любопытством. Да только рот не разевал — похоже, еще не дорос, чтобы совать любопытный нос в такие дела. Мелкий, но не тупой, а значит долго протянет, если порошок не прикончит легкие.

Пухлого узнал сразу по одному только открытому выпирающему пузу с дорожкой поседевших волосков. Застегивать куртку, чтобы унять рвотные позывы окружающих, он не считал должным. Похоже, даже наслаждаясь гримасами отвращения, которые тщетно пытались скрыть собеседники, заметив крошки искусственного хлебца застрявшие в волосках.

— А ты, часом, не дружок Ники? — тут же выдохнул головорез и противно осклабился, вновь пинком отшвыривая меня в прошлое. Черные зубы часто являлись мне в кошмарах, а смрад из рта заставлял просыпаться. — Той девицы, что три дня назад приперлась. Хах, знатно всех повеселила! Грозилась, что за ней придет дылда по имени Крис... Не ты, а?

Мысленно я обматерил подругу, распускающую язык не по делу. Хоть и выдохнул с облегчением: Пухлый, похоже, не узнал ни Ники, ни меня. Оно-то и понятно, целых десять лет прошло, но случится могло всякое.

Не дождавшись ответа, Бочонок поманил толстым пальцем подальше от ушей охранника, который нет-нет, а посматривал на нас. Только когда отошли в закоулок между гаражей стал серьезнее и продырявил взглядом насквозь:

— Что о Мафиози знаешь?..

— Ничего, я пришел поговорить о Ники. Что произошло три дня назад?

Бочонок поморщился, а интерес в осоловевших глазенках поугас. Показательно достав длинный, заточенный с двух сторон нож, крутанул между пальцев и задумчиво выдохнул:

— А тебя ведь и прирезать за такую наглость не грех... Эх, не грех... Раз важных людей от дел лживым языком отвлекаешь... Таки хахаль пьяницы, что ль?

— Друг, — резко ответил я, не двигаясь с места — таким как Бочонок только покажи слабость. Тогда шансов убраться живым не останется. Хотя лезвие ловко мелькающее между толстых пальцев умеряло пыл.

— Значит, не дала, — подытожил Бочонок и усмехнулся вроде как сочувственно. Крякнув, махнул рукой: — Не переживай парень. Даст. Ты ей налей главное — сразу даст. Бухие девицы — они такие, прямо огонь, только царапаются много.

— Что случилось три дня назад?

Бочонок вновь осклабился и резко разрезал воздух перед собой. До меня не достал, но и не хотел — просто следил за реакцией. То, что я не дернулся, ему явно понравилось, и он вновь довольно крякнул.

— Смелый, смелый, парнишка. Наглый, но смелый. А нам такие нужны. Ты бы кое-кому понравился. Еще и на порошке не сидишь — просто чудо. А что мне будет, если расскажу про твою девицу, которую ты никак не поимеешь?..

— Скажу, кто языком чешет о Мафиози. Поганые слухи распускает, — понизив голос, ответил я. Совесть меня не мучила. Жанка та еще дура, если раскрывает рот не по делу, да к тому же подобные ей все равно долго не живут. Не заложу я — по глупости не вовремя брякнет Джек или еще кто. Узнать во что вляпалась Ники куда важнее.

Бочонок задумчиво почесал подбородок, чуть не задевая кожу лезвием, и кивнул:

— Валяй уж. Хоть настучать и без сделок должен. Да? Да, все ты понимаешь. Умный паренек, умный. Девица твоя пьяная вдрызг завалилась. Как узнала, что Когтя чуток порезал, и он не дерется сегодня, так ор подняла. Под белы рученьки выводить пришлось. Прирезать хотел, но больно милая она у тебя. Худая, конечно, но мордашка запоминающаяся, да и задница неплоха.

— Что с ней сделали? — стараясь не выдать злость, спросил я, но Бочонок все равно заприметил реакцию и усмехнулся.

— Не парься! Ничего ей не сталось. К ней мужик подошел, перетер, нас не обидел и уволок подальше. Хороший мужик, щедро за жизнь алкоголички отвалил.

— Как его зовут? Как выглядел?

— Как зовут знать не знаю. А ты с вопросами не наглей, парень. Место свое не забывай, а то балаболов и без тебя найдем, — стал серьезнее Бочонок и показательно перехватил рукоятку. — Ладно, влюбленный, дам наводку по доброте душевной: блондинчик, низкий, лупоглазый, в ожогах весь прямо как долматинец. Ха-ха, так его и прозвали. Знаешь, кто такой долматинец? Веселое зверье раньше было... И руки посеревшие. Сечешь?

Кивнув, я тут же выложил все, что услышал о Жанке. Такие разговоры головорезы Суорэ любили — за них прирезать можно с особой жесткостью. Хотя Жанка и по-другому вину загладить могла, если мозгов хватит.

Мне больше дела не было, что нужно, уже узнал. Раз руки серые, значит, неизвестный пахал в бумажном районе, где перерабатывающие баки с краской потекшей. Раз тридцать бумагу на переработку притащишь, так руки измажешь, что вовек не ототрешь.

— Хей, парниша, а у нас поработать не хочешь? Нам такие нужны, — уже вдогонку крикнул Бочонок.

— Нет, благодарю, — ответил я, чувствуя буравящий спину взгляд.

Поганое предчувствие, что теперь мной заинтересуются Суорэ, сжало грудную клетку. Легко отпускать людей, которые кажутся интересными, головорезы не привыкли. Но пока Бочонок не спешил догонять, что уже радовало.

9. Подарок под дверью

Дверь гаража сотрясалась от глухих ударов. Стучали громко и нетерпеливо, то и дело дергая внешний железный засов, словно пытаясь выдрать с мясом. Но голос незваный гость не подавал, лишь глубоко дышал, с хрипом и посвистыванием выплевывая холодный ночной воздух. Достав нож из-под подушки и крепко обхватив рукоятку, я подкрался ко входу, стараясь ступать как можно тише. Мало найдется чокнутых, готовых поднимать шумиху после отбоя, а сейчас, навскидку, было около трех ночи. Потолочные лампы зажгутся приглушенным светом еще не скоро. Невольно я поморщился: на грохот мог сбежаться патруль — только отхватить от головорезов на пустом месте не хватало. Если, конечно, это и не были засланные Бочонком люди Суорэ.

— Кр-ристиан, — прохрипели из-за щелки.— Братиш-ш-шка. Открой. Открой, Верхним городом, молю...

Выругавшись сквозь зубы, я отложил нож на стол и с лязганьем открыл дверь. Внутрь тут же ввалился Рон, едва стоящий на подгибающихся ногах. Правой рукой друг зажимал открытую рану внизу живота. Белая футболка, заляпанная алой кровью, была разодрана в лоскуты, будто ее знатно подрали когтями. И без того белое от ломки лицо приобрело зеленоватый оттенок, а толстые губы, обычно ярко выделяющиеся на физиономии, полностью слились с кожей. Шаг, еще шаг внутрь гаража — и друг рухнул на колени, теперь уже двумя руками стараясь унять кровотечение.

Улица пустовала. Повезло, что никто не высунул любопытный нос прежде, чем я захлопнул дверь гаража. Присев на корточки перед Роном, я без лишних слов чуть отодвинул подрагивающие ладони. Лезвие прошло глубоко, задевая петлю кишечника.

— Ложись. Ткань с раны убери.

Глубоко, жадно глотая воздух, будто не мог насытиться, Рон прилег на пол. Пот струился по круглому лицу, а волосы на висках взмокли и прилипли к бледной коже. Раздирая губу сгнившими зубами, он выдавил:

— Ножом... гады... ножом...

Полностью сбросив сонливость, я быстро достал из шкафчика отложенную на подобный случай марлю, бутыль спирта и моток рыболовной лески. Бросил кусок чистой ткани в Рона и, пока искал иглу, раздраженно скомандовал:

— Зажми. Крепко зажми рану. Кто тебя пырнул? Куда ты уже вляпался?

Рон застонал сквозь сомкнутые зубы, когда приложил ткань к ране, и заерзал подошвами ботинок по полу, будто хотел выдолбить яму в бетоне. Но прижимал крепко, через силу, сразу видно по побелевшим от напряжения пальцам.

Когда я присел рядом и осторожно стал обрабатывать края раны спиртом, он захрипел от боли, но не вскрикнул, терпел. Только, когда в руках показалась игла, ненормально блестящие глаза в панике уставились на меня.

— Умру, братишка?

— Печеночную артерию не задело, легко отделаешься. Так кто тебя пырнул, Рон? — завязывая узелки на леске, повторил я вопрос.

— Ты как пытаешь, братишка... Я ж это... умираю... А ты спрашиваешь, — задыхаясь через слово, попытался увильнуть он.

— Не неси чушь! Мне нужно знать — припрется за тобой кто-то добивать или нет. Отвечай давай, — раздраженно ответил я и чиркнул спичками, чтобы разгореть иглу. — Будет больно, но ты говори.

— Никто... никто не придет... У одного... наркоши... в пещерах дозу стырить хотел, братишка... Братишка....— с каждым словом речь становилась все более невнятной, а взгляд покрывался серой, мутной пеленой. Впрочем, когда игла вошла под кожу, он вернулся в сознание и зашипел: — Смерти... смерти моей хочешь...

— Не ной, как девчонка, — раздраженно ответил я, накладывая стежок за стежком. — Если ты наврал и за тобой кто-то припрется...

Рон замотал головой, но вот взгляд отвел, что мне чертовски не понравилось. Хотя вряд ли бы наркоман из железных пещер приперся сюда. Другое дело, если Рон наврал и перешел дорогу кому-то еще. Судя по дрожи, что то и дело прокатывалась по телу, серым порошком друг все еще не ширнулся.

Когда края раны почти полностью сошлись, кровь перестала сочиться, и я облегченно отодвинулся, вытирая выступивший на лбу пот. Отпихнув ботинком моток лески, я встал и направился к бадье с водой. Руки, измазанные в крови, хотелось немедленно отмыть, желательно с наждачкой.

— Зажми рану на всякий случай.

— Кристиан... Крис... Я могу у тебя...

— Оставайся, — отмахнулся я. — Лежи. Жить будешь. Но еще раз припрешься ко мне в таком виде — я не открою дверь. Понял?

— Понял, понял, братишка, — пролепетал Рон и закашлялся. — Крис... я не о том... мне очень надо, понимаешь?..

Раздраженно повернувшись к другу, я резко ответил:

— Ты ширяться здесь вздумал? У меня порошка нет.

— У меня есть, братик. Крис, Крис, пойми, не могу уже... Дышать уже не могу... — как умалишенный затараторил Рон, будто в миг забыл о продырявленном животе и даже попытался привстать. Но только ожидаемо вскрикнул от боли, а на ткани выступили новые пятнышки крови.— Крис... совсем времени нет... У меня горит все... горит... Не воздух — огонь, понимаешь, братик. Не от раны сдохну, так от отмены...

С отвращением я смотрел, как дрожащими пальцами друг достает из кармана штанов грязный пакетик, в котором виднелись серые крупинки. Выронив его на пол из-за слабости, Рон с отчаянием уставился на меня. Как маленький капризный ребенок, он задергал ногами, чуть не сбрасывая ботинки. Но судя по виду — эта была не блажь, а его действительно добивала ломка. Даже на рану плевать было. Из кармана следом за пакетиком вывалилась пластиковая трубка.

— Спички рядом с тобой. Делаешь, что хочешь. Будешь понимать, что сдохнешь к утру — выползай из моего гаража. Ложись умирать где угодно, но только не рядом со мной. Я спать, Рон.

Больше не слушая бормотания друга, я прошел к кровати и забрался под одеяло. Оставалось еще немного времени, чтобы поспать. Уже через сомкнутые веки я видел, как друг с трудом засыпает порошок в трубку и трясущимися руками поджигает край.

В ноздри проник горьковатый, дурманящий запах. Скривившись, я отвернулся к стене, но успел заметить блаженную улыбку, растекшуюся по физиономии Рона.

— Хорошо... Как хорошо... Так и умереть не страшно.

Тусклый, едва зажегшийся свет потолочных ламп лился на бумажные горы. Не то что на металлоломе, где раз горка, два и обчелся. Куда ни глянь простирались залежи макулатуры — исписанные детскими почерками листы тетрадей с любовно вырисорванными цветочками и драконами по полям, стопки газет с кричащими заголовками, порваные в клочья книги. Последних было больше всего. Наверное, потому что в конце двадцать первого века, если верить найденным рекламным буклетам, бумажные книги вышли из моды, и их массово относили в утиль. Теперь разноцветные, глянцевые обложки хрустели под подошвами ботинок, пока я пробирался все ближе к скоплению людей.

На бумаге начинали работать рано: чтоб насобирать на приличную пайку и пару бутылок воды, приходилось пахать от первых вспышек потолочных ламп до кромешной темноты. Но с другой стороны — спину не надорвешь. Моя поясница то и дело стреляла острой болью, заставляя морщиться при каждом шаге, а голова раскалывалась из-за недосыпа.

Рон к утру не окочурился, и выглядел куда бодрее. Но идти на своих двоих восвояси еще не мог. Выбив обещание никого не впускать до моего возвращения, я перетащил его на кровать и оставил. Хотелось надеяться, что друг не вляпается во что-то еще пока я разбираюсь с пропавшей Никс.

...Уже первая чумазая девчонка лет четырех на вид, закутанная в серый пушистый плед, узнала по описанию спасителя Никки: здесь все его звали Шепелявым. Точнее, мелкая с неполным ртом молочных зубов просвистела: "С-сипилявый". Не многим лучше, чем долматинец. Работал он на одном из северных склонов, прямо у перерабатывающего бака. Девчонка бесстрашно схватила меня за ладонь и потащила туда, приговаривая:

— Сюдя... Сюдя нядо! С-сепелявый холосый. С утля сдесь вс-сегдя. Вс-сегдя-всегдя!

Не обманула: у подножья склона мужичок лет сорока, сгорбившись, собирал в стопки листы обожженными руками.

— Спасибо, теперь беги отсюда.

Девчонка оказалась понятливой, всем бы взрослым так: только услышала мой угрожающий тон, так сразу и рванула прочь. Издалека оглянулась пару раз с опаской и долей любопытства, но задерживаться не стала. На горами макулатуры пронесся ее тонкий голосок: "Мама! Мама!".

Шепелявый оторвался от дел, распрямился и с усмешкой уставился на меня. Хоть раньше мы не пересекались, но пялился так будто узнал. А ведь действительно лупоглазый был, а еще мелкий, но коренастый. Не кожа да кости, но и не свисающий жирок, как у Бочонка.