Властелин бумажек и промокашек

— Да че ты понимаешь, — отмахнулся Историк, — это самый массовый и популярный журнал, и не только из женских — вообще, на наше время. Французы после войны и революции сдали. Пока они отвоюют модный рынок пройдет не один год.

— А выглядит он как, — не унимался Химик, — почему он не в цвете, почему "редактор Сара Хейл" гордо красуется в середине страницы, а по бокам нелепые литографии женщин на лестнице, кухне и черт те знает где еще, в окружении овощно-фруктовой цепи растений?

— Потому что редактор — сексист, — пошутил Историк, — кстати, новогодний выпуск для особо крутых клиентов они вручную размалюют краской — тебе понравится.

— Николай еще маленький, что бы ему нравились разукрашенные девахи, — саркастично ответил Химик.

Тут Николая толкнул Жорик, отчего-то после посещения фотосалона принявший многозначительный и гордый вид, и прошептал: "глянь, Ники, что я у Левицкого выпросил, когда мы уходили".

Он протянул ему руку с зажатым в ладошке нечто и Историк едва не свалился от хохота на пол.

— А говорил рано Николаю разукрашенных девиц, — хихикнул он, — а Жорику вот в самый раз.

В руке Жорика лежала миниатюрная игрушка-слайд на шнуровке, в центре которой был слайд простоволосой женщины, а по бокам было стекло, подставляя которое на центр можно было менять прическу, головной убор и одежду героини.

— Ничего себе, — сказал ошарашенный Химик, — слава богу хоть девушка одетая.

— Ай да Левицкий, ай да щукин сын, — выразился Историк, — потрафил царственному клиенту. Интересный русский семейный феномен: младший брат — драматург, обличающий власть, старший — министр. Один брат придворный фотограф, другой — революционер. Племянник — писатель, преданный анафеме, тетушка — фрейлина императрицы. Одна Россия служит, другая жулит.

— Все переплетено! Везде Сатирикон. Бездействие закона при содействии икон. Убейся если ты не коп и если ты не власть. Наш город не спасёт и чудодейственная мазь, — вдохновенно зачитал Химик.

— Респект Мирону, — поддержал Историк, — лучше не скажешь.

Карета проехала Аничков мост и Николай обратился к маме с просьбой об остановке перед воротами.

— Но зачем, Ники, — удивилась Мария Фёдоровна, — какая в этом надобность?

— Я хотел бы опустить в кружку свое скромное пожертвование, — промямлил Николай, — видит Господь, пока это все что я могу сделать, но я только в начале своего пути.

— Мой дорогой сын, — растрогалась матушка и прижала его к себе с неожиданной силой, — конечно, мы остановимся.

Карета притормозила у ворот, на тротуаре Невского, рассекая спешащую по своим делам толпу и фрейлина, приткрыв окошечко к кучеру, попросила Григория подождать у ворот.

Николай вышел в этот звенящий день, отдал воинское приветствие оказавшемуся рядом офицеру, вдруг узревшему царственную семью, и подошел к скромному деревянному ящику, прибитому между полосатой будкой и створкой ворот. Когда-то, читая в архиве пожелтевшую бумагу полицейского управления — разрешения "О выставлении у ворот Аничкова дворца на Невском проспекте в Санкт-Петербурге кружки для сбора пожертвований на устроенный в Александровском дворце в Царском Селе склад госпитальных предметов цесаревны Марии Федоровны" разве мог он предполагать, что встанет напротив нее и вложит в её узкую щель единственный свой царский капитал — рубль 1859 года "В память открытия монумента императору Николая I на коне". Подаренному ему дедом, еще когда Николай был малышом, после лекции о знаменитом тезке, его прадеде.

* * *

— Раз пошли на дело я и Рабинович, Рабинович выпить захотел, — мурлыкал Историк, рисуя на уроке под гудение АПешки, объясняющей дроби будущему гению математики, замысловатые геометрические фигурки в тетрадке.

— Строго на север, порядка пятидесяти метров, здание типа будка, — поддержал его Химик, — как будем брать Хоменко?

И хотя Историка так и подмывало ответить: "на живца", он взял себя в руки — дело то нешуточное. Грабёж со взломом!

— Кто у нас охраняет Наследника? — начал он перечисление, — казаки конвоя Е.И.В. дворцовые гренадеры и дворцовая стража. Ночью все спят, кроме патрулей и постов дворцовой стражи, к которой принадлежит Хоменко. Он дежурит сутки. Служебная квартира у него на первом этаже. Значит, нам нужна ночь и крепко спящий Хоменко. Ключи от его квартиры нам не нужны, мы сделаем отмычку.

-Ты полон талантов, мой друг, — похвалил его Химик и поинтересовался, — может и травить его тогда не стоит? Заберем миллион, когда дежурит.

— А вдруг зайдет, когда мы там шуровать будем, квартира в полминутной доступности, — вздохнул Историк, — и так тревожно, успокаивает только мысль что свое же, царское и забираем. Выпьет и отрубится — подчиненные не посмеют будить ночью начальство. Уложат в караулке, будут ждать утра. Но к делу. Девятнадцатый век — рай для наркоманов. В аптеках свободно продают в порошках опий и его производные. Через несколько лет в продаже будет кокаин и к началу двадцатого века — героин. У нас и сейчас богатый выбор: лауданум — раствор опия в алкоголе, сорока шести градусов, хлороформ в виде каплей от кашля "Kimball White Pine", морфий в виде сиропа — вообще от всех болезней. Все это есть в каморке у нашего милого старичка-педиатра, хотя в реале он больше фельдшер, — Чукувера. Заодно навыки взлома прокачаем.

— Хлороформ, надо очищать дальше, — принялся размышлять Химик, — в каплях он слабоват, у него такой своеобразный ментоловый привкус. Палевно. Морфий? Поить от кашля Хоменко сиропчиком? Сам то он лучше водки хлебнет. Порошок растворим чуть более чем хреново. Придется нагревать в спирте. Делать это на кухне в окружении поваров? Вот и остается лауданум, он уже алкоголем разбодяжен. Вкус у него горьковатый, так что в водке незаметно будет. Цвет только демаскирующий — насыщенно красный. Если опий в порошках купить я сам могу заварить настоечку на водке, гвоздике и корице. Отфильтровать и будет убойная, бесцветная жидкость.

— Просто повысим дозу лауданума, — сказал после некоторого колебания Историк, — разводить костёр в Аничковом саду и варить в котле опий не самое удачное решение. Николая никуда и никогда не выпустят одного, хотя аптека прямо через дорогу в доме напротив, а доверять Володьке купить опий мы не можем. Все придется делать одному. А с цветом... Нужна непрозрачная бутылка.

— Вспомнил, — воскликнул Химик, — Хоменко же на дежурстве к фляжке прикладывается. У Николая есть в памяти это воспоминание. Серебряная, с одной стороны плоская, с другой с царским вензелем. Да ему мамка наша её и подарила!

— Ничего странного, — объявил Историк, — он у Марии Фёдоровны в любимчиках ходит. Антуражный тип в медалях и крестах с бородой. Здоровый и почтительный с царской семьей. Если бы не эти три миллиона рублей, после смерти... Со всеми выплатами жалование у него не больше восьмиста рублей в год. Ну не у египетского же фараона Хоменко службу начинал!

— Хорошо, план в общих чертах ясен, — сказал Химик, — теперь конкретика: как мы забодяжим лауданум в его фляжку, и как сделаем отмычку. Имей в виду — я замки никогда не вскрывал!

— Мое детство проходило под лозунгом "доминируй, властвуй и сажай", — пошутил Историк, — а в те моменты, когда удавалось отбояриться от болота с картошкой и комарами, родители уезжая на дачу закрывали меня на ключ. Так я научился вскрывать замок отверткой и шпилькой, дабы погонять с пацанами в футбол. На перемене якобы теряем ключ. Подпиливаем до одного зубчика. Он будет даже удобнее отвертки. Загнем гвоздь — будем вместо шпильки. Замки здесь сувальдные, надежные и прочные, но их минус: легко поддаются отмычкам. Да и откуда во дворце взломщики: красть у своих когда можно у царя?

— А фляжка? — напомнил Химик

— А вот тут на арену выходит смотритель за золотой и серебряной посудой, зильбединер Аничкова дворца, — провозгласил Историк, — и с помощью доброго слова и отмычки делится похожей серебряной фляжкой, которую, залив лауданумом, мы незаметно подменим Хоменко.

— Доброго слова? — недоверчиво спросил Химик, — мы же действуем в одиночку

— Доброе слово побудит его показать какими предметами Романовы награждают своих верных слуг, мы же всю сервизную обыскать даже за месяц не сможем, — сказал Историк, — а отмычка позже заберет показанное. Все, уходим на перерыв и пора сказать Радцигу, что ключ от своей комнаты мы пролюбили!

* * *

— В какое ужасное время мы живем! — куртуазно выразился Историк, когда в очередной раз задел ножовкой за ногу. Сапог конечно не сдался и защитил, но тенденция была нехорошей, — тиски бы нам не ручные, а настольные, а вместо кустов — мастерскую.

Химик что-то тоскливо пробурчал. Дело откровенно не ладилось.

Николай расположился в кустах за хозяйственным павильоном, что стоял по соседству с Манежной и наступив ногой на ручные тиски, с зажатым в ней ключом, пилил его ножовкой. Вернее, пытался.

Операция прикрытия "Скворечник", развернутая Николаем с помощью Жорика и Вовки, несмотря на не сезон и удивление камер-фурьера Руфима Фарафонтьева прошла успешно.

— Зима уже близко! Каждому скворцу по домику и булке хлеба! — провозгласил Николай на перемене и, поддержанный своими верными сторонниками, двинулся на штурм хозчасти.

— Но Ваши высочества, — пытался возражать Фарафонтьев, — птицы уже улетели зимовать, скворечники делают весной!

— Как смеешь ты, Руфим Федорович, противиться спасению бедных птичек, — плаксивым голосом сказал Николай и угрожающе хлюпнул носом.

— Птички мёлзнут! — топнул ножкой Жоржик и на этом сопротивление камер-фурьера кончилось. Потрясенный Фарафонтьев лишь успевал записывать в особый журнал инструменты, что выносили ребята. Конечно, он отправил за ними приглядывать молодого работника, подвернувшегося под руку младшего повесточного Виктора Глазунова, но Николай такое развитие событий предвидел. Не зря же он вчера спорил на то, кто больше подтянется на турнике. Володька хоть и кабан на фоне Николая, но это и его и сгубило. Тяжёлую тушку — подтягивать труднее, так что Николай спокойно сделал на два подтягивания больше и заимел с Володьки задание. Он шепнул ему на ухо пару фраз и не успел Виктор оглянуться как уже пилил и строгал доски для скворечника под неугомонные расспросы Жорика и солидные комментарии от Володьки. Сам Николай, незаметно отойдя с прихваченными ручными тисками, пытался подпилить ключ. Вот тут-то дело и застопорилось. Все же он простой ребенок и силенок, а главное, сноровки не хватало от слова совсем.

Такими темпами пилить мы будем пол-зимы, — вынес приговор Химик. Но в дело вмешался случай.

— Псс, помощь не нужна, — раздалось от решетки со стороны Фонтанки и выглянул из-за кустов Николай увидел какое-то худое, костлявое лицо, прилепившееся к ограде.

— Обычно такие лица бывают у легкоатлетов, — высказал свое мнение Химик

— Ничего странного, парень экономит на конке, много ходит пешком на работу, если она у него вообще есть и плохо питается, — предположил Историк, — финансовый кризис закончится только в следующем году.

— Кто таков, откуда будешь? — надвинув фуражку по брови с целью конспирации, вопросил Николай, подойдя ближе к решетке.

— Пудостьский я, с крестьян, зовут Семён Рядков, на заработках в Нобелевских мастерских, что на Большом проспекте у Сампсониевского собора, — словоохотливо заговорил парень, косясь на ножовку, — работе по металлу обучен. В мастерских-то больно ладно вначале было, а сейчас работы нет. Услышал шум ножовки, подошел.

— Людвиг Нобель сейчас переориентируется на конструирование паровых насосов перекачки нефти для предприятия брата Роберта, находившегося в Баку, — сказал Историк, — возможно, какая-то часть рабочих на некоторое время не у дел. Надо вербовать бедолагу, тем более деревня Пудость рядом с Гатчиной. Пригодится.

— Хорошо, — проговорил Николай, изучающе вглядываясь в Семёна. Простое, потрепанное кепи, с лакированным козырьком, затертая на сгибах, суконное полупальто на ватной прокладке, кое-где аккуратно подшитое. Видно не его — досталась в наследство. Сапоги — ветхие и стоптанные. Пора менять. Типичный образчик рабочего люда. Среднего роста. Патлат, но не бородат. Лицо вроде открытое и честное, насколько это возможно при взгляде из-за решетки.

— Вот видишь, левая сторона, — начал объяснение Николай, — спиливаешь до этого зубчика ровно. С правой стороны спиливаешь все зубцы. Зашкуриваешь. Просто и понятно. Работы умельцу на полчаса. Завтра приходи в это же время. Если меня не будет — жди. Только близко к решетке не подходи, бывают патрули ходят — свирепствуют. Получишь рубль.

Семён понятливо закивал, и Николай вложил в его протянутую руку ключ. Он немного помялся перед уходом, и Историк понял почему.

Все будет завтра, хотелось крикнуть ему этому, без сомнения, еще не евшему сегодня человеку, но денег у наследника Наследника просто не было.

— Чёртова детская бедность, — выругался Историк, Химик согласно вздохнул.

Николай опустил руки в шинель и вдруг рука его нащупала какой-то кругляш. Так это тот самый абаз за раскраску яиц к пасхе, жалованный им с Жориком батей, осенило его.

— Псс, парень, — передразнил он Сёмена и когда тот недоуменно обернулся, строго ткнул в его сторону указательный палец, мол буду бдеть и ловко кинул ему двугривенный.

* * *

— Какая прелесть эта манная каша с тёртым сверху грецким орехом, — восхищался Химик первым обедом. — Простое вроде блюдо, а как неожиданно приготовлено.

Компания сидела в столовой и обсуждала итоги операции "Скворечник". Историк сосредоточился на обсуждении с ребятами, и Химик пустился в длинный монолог восхваления французского повара Эжена Кранца.

Николай подшучивал над Володькиным скворечником, утверждая что страшнее этого дома только здание всех скорбящих радости на Петергофской дороге. Так хитро называли больницу умалишенных в Санкт-Петербурге. По его мнению, скворцы непременно оценят Володькино творение, собрав в нем всех неадекватных представителей пернатого племени и забив вход в него наглухо. Володька аппелировал к первенству нового слова в архитектуре скворечников, не поддаваясь на провокации, а Жорик горячо утверждал, что хороший дом для птичек — это как можно больший дом.

АПешечка, подперев подбородок, умиленно наблюдала за компанией с фарфоровой кружечкой, разрисованной видом Монплезира, в руке и Химик поймал себя на ощущении полного домашнего уюта.

— Пока можно, — расслабленно сказал Историк, — мы продвинутые и неутомимые работники ножовки и гвоздя, романтики больших дворцов, но на сегодня дел больше нет. Экскурсию к зильбединеру и маманьке за длинным рублем, вряд ли можно назвать трудной работой. Так, проходной кастинг на роль осветителя в передаче "Телемагазин".

— Зильбединер во дворце Роман Инано. Он с папкой на войну уехал, — начал детализировать план Химик, — и вообще, называй его просто — буфетчик. Что за нелепая вычурность.

— Тренирую искусство великосветской болтовни, — не моргнув глазом, соврал Историк, нас ждут в будущем пышные приёмы и часы, выносящего мозг, пустопорожнего разговора. Кто там буфетчика подменил?