Ронан поддерживал его, поскольку душа была спокойна, пока за сыном присматривает не просто любимый, а человек с безупречной репутацией. Семья была довольна — чего еще желать? Софи не высовывалась — Данька встречался с ней изредка, да и те минуты считал счастьем, эпизодами из серии голливудских рождественских сказок. Для него мама так и осталась крутым, недостижимым идеалом свободы из параллельной жизни.

Марьян вошел в кафе и сразу нашел глазами Ронана. Как ни странно, за столиком сидел спиной к нему еще один мужчина.

Легерек выглядел неспокойным, но в его поведении Марьян не заметил опасности. Тем не менее, он остановился в дверях, делая вид, что выбирает свободное место.

Ронан встал и пошел навстречу.

В его глазах бушевал шторм. Даже в самые острые моменты их отношений, даже в глазах Даньки во время попыток взбунтоваться, Марьян не видел ничего подобного. Это зрелище завораживало и пугало.

Предупреждение? Марьян уже разворачивался, чтобы уйти.

Ронан ухватил его за рукав.

— Марьян, остановись. Это личное. Я прошу тебя всем, что между нами, Данькой...

Скалонский молча зажал рот Легереку, забыв, что в перчатках.

— С Данькой — порядок, не вздумай им клясться.

Серо-зеленые глаза смотрели с мольбой. Как часто в течение года Марьян видел в них любовную ярость и истому. Теперь в них было что-то, чего нельзя было подозревать, прогнозировать, а с последней встречи прошло всего два месяца. Они никак не могли встретиться: Марьяновы дела не позволяли отлучиться.

Что могло случиться за два месяца?!

Они уже шли к столику, Марьян на ходу быстро снимал куртку, стягивал перчатки, засовывая их в карман.

А он поднимался, переводя глаза с Марьяна на Ронана — молодой, нет, очень молодой, скорее всего, сверстник Даньки. Некрасивый, рыжеволосый, с россыпью веснушек.

Марьян подумал, что "солнечные поцелуи" у мальчишки и на руках, спрятанных в рукава свитера, и на груди.

Поднимался над столом и встал — длинный, несуразный, но его робкая улыбка так осветила лицо, что Марьян понял — вот, любовь настигла Ронана. Может быть, настоящая любовь.

— Это Клод. Мы живем вместе. Это Марьян. Мой самый любимый мужчина.

Рыжий еще раз улыбнулся, уже открыто, как солнышко. Ронан, уловив верхний слой эмоций Марьяна, схватил его сзади за плечи, уткнулся лбом между лопаток, прошептал по-русски:

— Он меня любит.

А Клод сказал:

— Я много слышал о вас, мсье, очень много хорошего. И мне очень хотелось бы понравиться другу Ронана.

Марьян сел за стол, небрежно бросив на соседний стул куртку.

— Давай, нравься. У тебя не много времени — мой самолет через час.

Марьян весело пересказывал студенческие байки, которые подхватил от Даньки, между делом успев выяснить, что Клод в курсе, что ненамного старше Ронанова сына. Интуиция подсказывала, что рыжий всерьез влюблен, а Ронан в восторге, что кто-то готов ему ноги целовать, лишь бы быть рядом. И от чистого сердца.

"Ледяной рыцарь", вспомнил Марьян, как определил его друг Валька, ты ни в какое сравнение не идешь с этой искренней солнечностью.

Интересно, кто из них сверху? И по-прежнему ли нравится Ронану жесткий секс?

Хотя разве это важно? Вон, как они смотрят друг на друга.

Через полчаса Марьян поднялся, Ронан проводил его до выхода.

— Ты простишь меня, Марьян? Только не оставляй моего сына.

— Я и тебя не оставлю, и не надейся, — с усмешкой сказал Марьян. — И как ты мог подумать, что я не выполню своих обязательств? Но чтобы на день рождения к сыну прибыли оба! Хорошее у тебя солнышко.

— Правда? Он меня любит. Я так рад, — Ронан уткнулся в Марьяново плечо, пробормотал. — Я тебя никогда-никогда не забуду, любимый.

Марьян, входя в квартиру, думал, что Данька спит: ведь он вернулся чуть ли не через пять часов после отбытия.

Постель была холодна.

Может, что-то случилось?

Не раздеваясь, Марьян пошел к Даньке — благо, соседний район, полчаса пешком.

На звонок в дверь долго не открывали, Марьян занервничал. Наконец замок щелкнул и перед Марьяном предстал Данька босой, в одних трусах.

В глазах заметалось удивление и смущение.

— У тебя все в порядке? Я не вовремя?

Снова хлестнуло дежавю.

Только тогда, год назад, он стоял в своей квартире, а Данька за порогом.

Юноша тоже вспомнил. Криво улыбнулся, но ответил:

— Все в порядке. Но у меня интимный гость. Могу я встретиться с тобой завтра? Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Марьян развернулся и сказал через плечо:

— Позвони, где предпочитаете встретиться. Можно в кафе, можно у меня дома. Мадам Шакри, как всегда, готовит рождественский ужин.

На улице Марьяну безумно захотелось закурить, согреть губы хотя бы тусклым огоньком, чтобы они перестали дрожать. Он быстро прошел вперед, оглядываясь в поисках табачного киоска.

Пока он мило болтал с продавщицей, пытаясь унять горечь, и прикуривал от любезно высунутой в окошечко зажигалки, сзади налетел Данька, обхватил за плечи, потащил прочь от бюро де таба, извинительно улыбаясь даме за стеклом.

— В чем дело? Почему ты нараспашку? — Марьян тут же выбросил сигарету, увидев, что у Даньки под легкой курткой надета только футболка. А на ногах домашние туфли.

Он сосредоточенно возился с замком его куртки, пока Данька хватал воздух, не в силах говорить после быстрого бега.

Потом поволок не по погоде одетого мальчишку в ближайшее кафе.

— Что с Ронаном? — наконец, выдавил из себя Данька.

— С чего ты решил, что с ним что-то случилось? С твоим отцом все в порядке, — Марьян отвлекся на официанта, заказал два глинтвейна. — Ты поэтому за мной гнался?

Данька от облегчения сначала осел на стуле, как сугроб в оттепель, а потом вновь собрался.

— Ты слишком быстро вернулся, — Данька погрел ладони о горячий бокал, формулируя вопрос. — Вы поссорились? В канун Рождества? Отец не позволил бы себе...Значит, ты?

Марьян помолчал, отхлебнул из бокала ярко-бордовую ароматную жидкость (черт, переложили корицы!) поискал табличку о запрете курения, не нашел, вынул сигарету. Тут же подскочил официант с чистой пепельницей и фирменными спичками, принял заказ на два коньяка и удалился.

— Значит, ты считаешь возможным, что именно я поссорился с Ронаном? — и, в ответ на внимательный взгляд. — Нет. Мы не поссорились. Если ты каждый раз знал, что я еду на свидание с твоим отцом, может, ты в курсе, что случилось сегодня утром? Что говорит тебе предвиденье?

Марьян увидел, что руки дрожат, и только надеялся, что Данька не заметит.

Данька оторвал пальцы от бокала и прижал к вискам, прикрыл глаза. И с удивлением взглянул на Марьяна.

— У отца...У Ронана любовник?! Как он мог?!

Марьян успокаивающим жестом положил свою уже не вздрагивающую ладонь на ладонь юноши. Бог знает, скольких усилий стоило ему унять дрожь разочарования по пути домой, в Париж, а тут неожиданный кульбит судьбы в виде "интимного друга" в квартире Даньки...

— Не вздумай осуждать отца. Я познакомился с его рыжим солнышком. Он, и правда, солнышко, он любит твоего отца. По крайней мере, они оба в этом уверены, они живут вместе — и счастливо. И мне показалось, что это не кратковременная связь. Ты знаешь, как я отношусь к Ронану. Я очень рад за него. И не смей, не смей его осуждать! — на повышенный голос тут же явился официант, Марьян заказал к коньяку минеральную воду и кофе. И попросил после — не подходить к столику без сигнала.

Официант был озадачен заказом, но... Эти русские.

Хотя этот настолько вежлив, что губы стягивает и хочется вытянуться во фрунт. Выражение гарсон подцепил в каком-то историческом фильме и теперь щеголял им направо и налево, убивая барышень наповал своей эрудицией.

Данька попытался пригубить коньяк, но Марьян после первого же глотка твердой рукой вынул бокал из его рук и подставил на выбор чашечку кофе и стакан минеральной воды.

— А зачем ты заказал два коньяка? — не удержался от вопроса Данька.

— Нужно же соблюдать приличия, — нервно хохотнул Марьян, залпом выпивая обе порции. И снова закурил.

— Я впервые вижу, как ты куришь, — заворожено произнес Данька. — Это очень красиво. И страшно. Тебе плохо? А еще я со своей детской местью.

— Что ты имеешь в виду? Ты имеешь право на личную жизнь и на интимного друга.

Данька хохотнул.

— А почему ты подумал, что у меня в спальне мужчина? Нет, девушка, Китти. Помнишь, я тебе рассказывал о своей герлфренд в английском колледже? Она захотела провести Рождество в Париже, а отправлять ее в кампус было невежливо. И мы соскучились друг по другу. Пара дней меня не напряжет.

Марьян откинулся на спинку стула.

— Ты и вправду расстроился? — огорченно произнес Данька. — Я понимаю, такой рождественский сюрприз со стороны отца, а потом я разыграл прошлогоднюю сценку...Знаешь, как мне было больно?

— Теперь знаю, — прикуривая следующую сигарету, ответил Марьян. — Дань, со стороны я выгляжу бесчеловечным?

— Ты не признаешь слабостей. И ошибок. Ни своих, ни чужих. И не принимаешь другие мнения. Вот, сначала ты считал, что я люблю тебя из благодарности. Теперь ты будешь считать, что не должен проявлять чувств ко мне, потому что будет вроде месть Ронану. Или замена мною отца. А я — не он, хотя внешне похож. Разве не так?! — Данька выкрикнул последнюю фразу.

Хорошо, что посетителей в кафе было — по пальцам одной руки пересчитать. Только официант дернулся. Ох уж эти русские. Лишь бы посуду не били.

— Тише, Дань. Вижу, ты считаешь, что хорошо меня изучил.

— Да, изучил. Последний год я только и занимался, что изучал тебя тщательнее университетских наук. Я знаю твои интересы и предпочтения в еде, парфюмерии, чтении, политике, одежде...Я знаю, о чем тебе интересно говорить, мне и самому это понравилось! Три года назад ты сказал, что я должен вырасти, чтобы понравиться тебе. Я вырос. Меня пытаются соблазнить, увлечь. Китти приехала не так ради Парижа, как ко мне, хотя прошел год с нашего расставания. А я по— прежнему не нравлюсь тебе?

Марьян смотрел в такие знакомые серо-зеленые глаза, пылающие негодованием, и понимал: мальчик вырос. И обмануть его, как и обманываться — глупо.

— Ты мне нравишься. И всегда нравился. С первой минуты.

Данька торжествующе поднялся, перегнулся через стол и приник к губам обомлевшего Марьяна. В дальнем углу кафе кто-то зааплодировал долгому поцелую.

— Ты с ума сошел! — наконец отстранившись, прошептал Марьян.

— Попробуй только сказать, что ты меня не хочешь! — прошипел Данька. Глаза его сверкали решимостью, щеки раскраснелись, длинные волосы растрепались.

Марьян надеялся, что две порции коньяка не повлияли на его собственное желание поцеловать Даньку еще раз.

— Хочу.

Кто говорил за него его голосом?

— Идем, идем к тебе, пока ты не передумал! — Данька потащил Марьяна за руку к выходу, мужчина едва успел сунуть в руку подскочившему официанту ворох купюр. Тот стоял и смотрел на сказочные — рождественские — чаевые.

Пока шли к дому Марьяна, Данька продрог.

— Может, пойдешь греться в ванную?

— Нет, только с тобой. Отпусти тебя на секунду — ты же опять передумаешь! — постукивая зубами, ответил Данька. Он внезапно оробел и сел в первое же попавшееся кресло в гостиной. И никак не ожидал, что спустя несколько минут Марьян принесет таз с горячей водой, стащит с его оледеневших ног носки, закатает брюки и опустит ступни в воду. А затем снимет с него куртку и футболку, а взамен натянет красивый теплый свитер из шерсти ламы, теплый и мягкий. Причем вынет его из магазинной упаковки, наскоро откусив крепкими зубами этикетки бренда.

Только не заметил Марьян, как выпала из нарядного пакета написанная от руки открытка. Данька быстро подхватил и прочитал: "Моему мальчику Даньке от воспитателя. С Рождеством".

— Думаю, перчатки тебе, как детсадовским деткам варежки, нужно пришивать на веревку через шею, чтобы не терялись, — глядя на покрасневшие руки Даньки, саркастически произнес Марьян. — Удержать чашку сможешь?

Данька взял в руки что-то пахнущее так сладко, так успокоительно, что сразу же отставил.

— Варежки на шнурке я помню. Зачем ты пытаешься меня успокоить? Что в чае?

Марьян присел на корточки, слегка помассажировал ступню в воде, вынул и вытер мягким полотенцем, натянул теплый носок. Потом вторую. Все это проделал, не поднимая глаз. И все же ответил:

— Я себя пытаюсь успокоить, а не тебя. Поверь, в активном сексуальном состоянии я не подарок, тем более, для мальчика, который еще не знаком с мужской любовью.

— Ты так уверен во мне? Что я ни с кем? — с дрожью в голосе спросил Данька.

— Я верю тебе больше, чем кому бы то ни было, — серьезно глядя в глаза, ответил Марьян.

Даньке стало страшно. Желаемое событие, казавшееся красивым сексуальным опытом, превращалось в сакральное действо, в котором слово "любить" приобретало значение символа веры. Обетом. Обещанием — на всю жизнь. Вот что означает любовь для Марьяна, вдруг понял Данька.

— Ты боишься?

— Да, боюсь, — вдруг признался Марьян. — Для меня отношения с тобой — это очень серьезно. Так что можешь передумать, пока не поздно.

У Даньки дух захватило. Опять невозможность сказать. Нет слов. Он молча обхватил шею Марьяна, отдавшись, обвиснув в его руках.

Марьян подхватил его и отнес в спальню. Уложил на покрывало. Вынул из стенного шкафа вторую подушку, надел на нее свежую наволочку.

Все это — не глядя на Даньку.

— Почему ты не смотришь на меня?

Марьян кинул подушку на постель, сел в кресло напротив и закрыл лицо руками.

— Я понял, что совсем не знаю тебя — взрослого. Не знаю, как вести себя с тобой. Ты не тот мальчик, который нагло садился ко мне на колени, ерзая тощей задницей, и облизывал мои пальцы от шоколада...

— Ты же сам хотел, чтобы я стал взрослым. А теперь тебе неинтересно со мной? — с обидой произнес Данька. — Ты хочешь, чтобы я оставался ребенком, который привлек тебя когда-то? Давай попробуем.

Данька встал с кровати и уселся на колени Марьяну, отводя ладони от его лица. Заглянул в глаза, обнял, прижался. Теплая тяжесть, легкий аромат того самого парфюма, запах тела. Тело не юноши — молодого мужчины. Человека, который принимает решения.

Пришла пора самому принять решение. Не ответственности, не долга, какие довлели над Марьяном всю его сорокалетнюю жизнь.

Прислушаться к сердцу.

Оно давно стремилось к Даньке.

"Перестань взвешивать, какая чаша весов перетягивает", — приказал себе Марьян.

В груди щемило, как будто биение Данькиного сердца проникло через материальную и телесную преграды и забилось внутри, толкая собственное Марьяново сердце, подстраивая к общему ритму.

Марьян сжал мальчишку до потери дыхания, губы нашли губы.

Марьян с усилием заставил себя открыть глаза, чтобы увидеть, каким притягательным стало Данькино лицо.