— Мама, думаю, ты знаешь, почему Марко это делает. Потому что он любил тебя когда-то. И я, кажется, знаю, почему ты выбрала отца. Синьор Марко не умеет поддаваться эмоциям. Они у него есть. Но он им не верит.

Она с удивлением смотрела на меня. Да, мама, за эти месяцы в доме аристократа я повзрослел. И если бы ты знала, в каком направлении... Мои щеки загорелись.

Мама погладила меня по горячему лицу. Поспешила на кухню за своим отваром, вернулась. Поила меня, а я видел, как не хочется ей говорить на эту тему.

Приближалась буря. Занавески то заносило в комнату, то взметало в небо.

Мама, наконец, очнулась, поймала их за крылья, затворила окна, закутала меня в одеяло, села рядом, обняла.

Говорила, не глядя в глаза.

А ее глаза все темнели, как небо за окном.

— Наши сыновья не знают о моем аристократическом происхождении. Так решили мы с Джузеппе еще перед венчанием. Только ты знаешь.

Голос ее прерывался, мне не раз хотелось остановить поток почти бессвязной речи, но я сдерживался, зная, что больше никогда не услышу этих откровений.

За окнами стремительно темнело, нужно было зажечь свечи. Мама вздрогнула, встала — и сделала это за меня, как, видимо, все последние месяцы.

Пусть в бурю ищущий пристань найдет ее.

— Ты самый близкий мне ребенок. Ты меня поймешь. И я понимаю, о чем ты спрашиваешь. Моя любовь к Джузеппе вспыхнула. У него была такая улыбка...Юный моряк, с этой шелковой косынкой на шее, оттеняющей его солнечные глаза. Вряд ли ты поймешь, как может быть красив мужчина, когда видит красивое...

Я чуть не проговорился. Хотя разве могу быть красивым я?

— Мой жених был суров и сдержан. Разница в возрасте была невелика, но Марко чуть ли не с отрочества готовился к карьере политической. Или дипломатической. Он много учился, но был предупредителен и вежлив в наши редкие свидания: приносил цветы, снисходительно смотрел и одобрял мое шитье, тут же намекая, что мой статус не предполагает отдавать столько времени вышиванию. — Мама вдруг прервалась. — Ты не видел нигде в доме Марко моей вышивки? Я подарила ему портрет. Оказалось — вышила его судьбу. И свою тоже...

— Суров и сдержан? — Я не выдержал роли внимательного слушателя. — Он любил тебя, мама, пылко!

И я, дурак, процитировал ей то самое...Тот кусочек из дневника Марко — теперь я был абсолютно уверен, что страницу вырвали из его дневника.

О, теперь я увидел, какой аристократкой может быть моя мама. Она выслушала, отошла к окну. Так и Марко делал, когда скрывал выражение своего лица.

— Я не думаю, что синьор поручил тебе передать мысли такой давности. И полагаю, что ты случайно узнал об этом, ведь ты хороший мальчик и никогда не лезешь в чужие дела. Поэтому поговорим о сегодняшнем. Насчет твоего образования — и будущего.

Мама вернулась ко мне. Ее лицо было ясным.

— Возможно, Марко поговорит с тобой. Но и я со своей стороны скажу. Я из семьи Лаверна, но мой род прервался на мне. Я была единственным ребенком, и я совершила мезальянс. Я ни капли не жалею, моя жизнь прекрасна. И ты, мой ребенок, как и все мои сыновья, тоже. Но ты приглянулся синьору Марко, единственному наследнику рода Лафорца. И я считаю, ты достоин этого внимания. Мы были сговорены, об этом есть запись в магистрате. На этом основании Марко Лафорца может сделать тебя наследником обоих родов. Нет, я не изменяла твоему отцу, и ты наш с Джузеппе сын. Но у Марко, будучи неженатым и бездетным вельможей, имеет право усыновить тебя. Поверь, мой мальчик, это единственная возможность продлить нить моего рода в будущее.

Раздался первый удар грома. А ведь ничто с утра не предвещало бури. Неужели природа откликнулась на сумятицу в моих мыслях? Теперь я не смогу вернуться на виллу Дожа — дождь, рухнувший стеной, мог только усугубить мою болезнь.

— Я не смогу относится к синьору Марко, как к отцу.

Мама живо отозвалась:

— Достаточно будет уважения. Ведь он его достоин.

Я кинулся в признание, как в дождь, который своими струями начертил вторые стекла. Огоньки свечей метались, мама встала, чтобы поправить фитили и зажечь еще пару.

Поэтому я смог сказать ей в спину:

— Я люблю синьора Марко.

Она поняла сразу, я увидел по ее напряженной спине. Не оборачиваясь, она сказала тихо, ее голос перебивался шумом бури:

— Это влияние беспутного Кота, его непризнанного сына. Надеюсь, ты не успел с ним сблизиться? Неужели я все-таки родила девочку?

Я сжал челюсти и с трудом произнес:

— Дело не в Лоренцо. Тем более, мы станем братьями. О каких других отношениях может идти речь? И я, мама, не девочка, как бы ты ни хотела этого. И синьор Марко, в отличие от некоторых, относится ко мне, как к мужчине.

— Ах ты мой мужчина...Маленький, заблудившийся, избалованный ребенок...

Мама села рядом со мной, обняла и гладила по голове, пока снизу не послышались громкие голоса братьев. Но она не спешила на кухню — кормить, старшие дети знали: в теплой печке томится обед, на плите горячий напиток...

Отстранилась она только, когда к удивленным голосам присоединился незнакомый.

Вот только Ворона мне здесь не хватало.

Мы спустились вместе. Мама держала меня за руку, будто боялась, что могу заблудиться в родном доме.

Я впервые увидел Ворона смущенным. С его плаща лились потоки воды, а он переступал в луже...ну правда, как кот, которому некуда деться.

— Прошу прощения у синьоры Деи...Доминики. Я не смог отряхнуться на улице — там льет, как будто небеса вспомнили, что зима и весна были засушливыми, и решили воздать огородникам. Ведь у вас есть грядки лекарственных растений, мадонна?

Мама поджала губы.

— Вряд ли в такую бурю что-нибудь на них уцелеет. Правильно ли я понимаю, что вы посланы синьором Лафорца за моим сыном Доминико? Но он нездоров, и ему не следует выходить в такую погоду. Пусть синьор Марко простит нас, но я не позволю сыну сейчас выйти.

Ворон состроил жалобную гримасу.

— Госпожа Доминика, неужели вы прогоните меня в эту бурю, хотя я, конечно, пока вполне здоров?

За умильную улыбку я простил Лоренцо неожиданное появление. Хотя он тут по велению моего синьора... И мама это поняла.

Она взглядом пересчитала сыновей: все, кроме старшего Беппо, который жил у жены. Отца пока не было. Надеюсь, он укрылся в надежном месте: не впервой.

— Снимайте плащ, у нас пока с потолка не каплет, — распорядилась мама. — И тот, что вы держите в руках — для Доминико? Повесьте оба для просушки. Гондольера пригласите в дом.

Ворон улыбнулся. Ну ведь может быть куртуазным! Даже на маму подействовало его обаяние.

— Я надеялся на ваше милосердие ко мне и беспокойство о сыне, госпожа. Я позволил нашему гондольеру искать защиты от бури, где он сочтет нужным.

Молчун Рико, уловив мой взгляд, беззвучно пару раз соединил ладоши.

Что оставалось делать маме?

Правильно, накормить и согреть всех. Никогда я не чувствовал себя лучше, чем в этот вечер дома. Особенно, когда ввалился полностью промокший отец, и все внимание переключилось на него.

Ворон подобрался ко мне поближе и зашептал:

— Проси, чтобы я переночевал в твоей комнате. Я перескажу тебе наш с Марко разговор. Ты рискуешь, птенчик, знаешь?

После суеты, предложений родителей уступить посланцу синьора Марко свою спальню, было решено перенести в мою комнату раскладушку.

Я был в шоке от обаяния, которое Лоренцо включил на полную мощь. Даже мама сдалась, увидев, с каким энтузиазмом я тащу в свой "фонарь" дополнительные одеяла.

Наверное, сыграло роль сообщение, которое я нашептал ей на ухо: "Лоренцо хочет рассказать мне о разговоре с отцом".

Первый час мы лежали каждый в своем коконе одеял, потому что ветер находил щели и невозбранно гулял по комнате. Но свечи горели. Когда дошли до конца, я попытался выпутаться из одеяла, но Ворон шикнул на меня, как-то безошибочно нашел ящик со свечами, зажег новые. И лег рядом, дрожа.

Все же в комнате гулял ветер, а за окнами бушевала буря, и хотелось уюта и тепла.

Конечно, я обнял его и пустил под одеяло.

Прежде всего, в благодарность за то, что он понял, как важно поддерживать свет в окнах, хотя я ему ничего не объяснял.

— Я говорил с отцом, — губы Лоренцо были холодными, как и босые ступни после стояния на холодном полу. Я обвил его ноги своими, но он продолжал дрожать. Наверное, уже не от холода. Я прикоснулся губами к его губам, сказал:

— Расскажи.

Я обнял его, согревая шелк рубашки ладонями, уткнулся в его грудь, нащупывая губами сосок через тонкую ткань. Что вело меня? Наитие? Или был я котенком, ищущим источник сладости?

Лоренцо вздрогнул, ладонью отвел мое лицо.

— Слушай. Марко объяснил мне, почему усыновляет тебя. Почему не меня — я знаю лет с семи, наверное. Отец не разводит сантиментов, он не обманывает. По крайней мере, я ни разу не поймал его на вранье. И вряд ли она существует — его ложь. Человек чести — это о нем. Если бы ты знал, как я боролся с его безразличием всю жизнь...Наверное, мой образ жизни — это попытки разбить лед.

— Статую, — тихо сказал я, прижимая к себе этого взрослого и растерянного человека.

Лоренцо тихо засмеялся.

— Ты не беспокойся, между нами вражды не будет, мой птенчик. Только я уже задумался, что могу скомпрометировать наследника рода Лафорца. И Марко у нас умный. И хорошо меня знает. Он поручил мне отвести тебя в лучший бордель в Венеции, чтобы ты познал женщину и определился, какая любовь тебе нравится. Чтобы узнать, сможешь ли ты сдерживать свою похоть лучше, чем я.

Ворон сжал меня крепко, а потом его рука полезла под мою рубаху.

Я и так чувствовал себя голым по сравнению с ним: он был в рубашке и штанах, только камзол снял и разулся.

Его настойчивая ладонь гладила и сжимала мой пенис, а я лихорадочно размышлял. Выходит, синьор Марко сомневается, достоин ли я стать его сыном, наследником семей Лаверна и Лафорца?

Наверное, грустные размышления не способствовали чувственным удовольствиям, и рука Лоренцо убралась. Он просто обнял меня.

— Маленький...

Я чувствовал его разочарование. Но что я могу поделать. Буря за окном не утихала, а в моем сердце совсем улеглась. Вот рядом со мной человек, которого я, наверное, люблю. И он никогда не будет моим братом, как Марко никогда не станет отцом.

Бывает и такая любовь?

Лоренцо тихо сопел, согревая мою макушку, а я не смог заснуть. Я с колыбели спал один, никогда не засыпал даже рядом с мамой, как другие дети.

Наверное, я в этой своей отстраненности приближался к Марко. Может, у нас и получится стать не семьей, не отцом и сыном, а хотя бы главой рода и наследником.

Наверное, к утру я все же задремал, потому что проснулся в своей постели один, плотно укутанный, от прикосновения мамы к моему лицу. Она пригладила мои брови одну за другой, провела по носу от переносицы, как всегда делала в детстве, чтобы я заснул — ведь я был впечатлительным ребенком, и сон не сразу давался мне в руки и залетал под ресницы...

Лоренцо еще спал на своей раскладной кровати, укрывшись с головой.

Огоньков свечей уже не было видно в дневном свете. Но дождь перемежался струями солнца, падающими с неба: редкая в Венеции погода.

Я выпростал руки, обнял маму за шею, прошептал на ухо:

— Синьор Марко рассказал Лоренцо, почему усыновляет меня, и он пообещал, что мы не будем врагами.

Мама отстранилась, перекрестилась.

— Буди своего друга, и спускайтесь вниз, гондола синьора Марко ждет. Я верю в тебя, сын, в твою счастливую свечу, — тихо добавила уже от двери.

— А я верю, мама, в твое волшебное шитье.

Первый утренний поцелуй показался мне слаще маминого медового питья.

Мы едва отошли от крыльца несколько шагов, как снова солнце сменилось дождем. Закутанный в дождевик, я не стал возражать, когда Лоренцо, схватив меня в охапку, бегом преодолел расстояние до гондолы и запихнул меня под защиту кабины, упав рядом на бархатное сиденье.

Оказалось, что можно дышать через рот другого, любимого человека. Мы целовались безотрывно, сумасшедшие капли, случайно попавшие под крышу, таяли на наших разгоряченных лицах. Я уже не понимал, как и почему я считал любовь к Ворону грешной: ведь ни одна из заповедей не говорит, что это смертный грех...

Мы пришли в себя от толчка гондолы о причал.

Лоренцо вынул из маленького комода в кабине две маски. Кот и котенок. Я рассмеялся. Голова кружилась, эмоции сменяли друг друга, как нынешняя погода сменяла гнев на милость. Я никогда не видел такого за всю свою жизнь. Правда, и жизни той было — четырнадцать лет. И скоро мне будет пятнадцать, я стану совершеннолетним. Смогу вступить в брак. Я хихикнул и поменял маски. Теперь я был взрослый кот, а Лоренцо — котенок с мягкими усами и нежным, о Мария, каким нежным ртом...

Венеция, умытая дождем, подметенная ветром, сияла мелкими лужами и чистыми камнями мостовых и стенами домов. Все гондолы, столпившиеся у причалов в ожидании клиентов, казались заново выкрашенными — и украшенными свежими флажками и цветами.

По случаю утреннего времени Лоренцо пришлось трижды ударить медным кольцом со львом в тяжелую дверь дома, роскошью лепнины похожего на лучшие дома знати. Только все окна были задернуты шторами, а первый этаж весь забран решетками и ставнями.

В полутемном фойе ранних посетителей не ждали, но первый же служитель со свечой, услышав голос Лоренцо из-под кошачьей маски, метнулся в сторону — и тут же засияли десятки канделябров, в фойе вплыла прекрасная матрона с бессонным лицом, присела в поклоне, метнула на меня заинтересованный взгляд. Из— под ее руки выскользнул смазливый мальчик моего возраста, упал на колени перед Лоренцо, прижался лицом к его руке. Я понял, что Ворон завсегдатай в этом заведении. В гондоле между поцелуями он все же поведал, что этот бордель для избранных. Обслуга практически глухонемая. И кто проговорится, того находят в канале со вспученным животом и выеденными рыбами глазами.

— Лаура сегодня свободна? — по тону Лоренцо я понял, что если бы в очереди у этой Лауры стояли французские и испанские короли, предпочтение отдали бы Ворону. Или Коту, скорее, как его знали все, кроме меня.

— Для мальчика? — вырвалось у хозяйки, но она тут же зажала рот рукой.

Лоренцо не стал отвечать, потому что сверху спешила самая великолепная женщина, которую я когда-нибудь видел в своей жизни.

Длинные белокурые волосы, чуть рыжеватые, разметанные после сна, милое круглое лицо с пухлыми губами и светлыми глазами, пышная грудь, выпадающая из выреза пеньюара, придерживаемого маленькими ручками. Выглядела она чуть старше Ворона. И она была — красавица.

Лоренцо увлек и меня, и неизвестного мальчика следом за ней, торжественно несущей свечу на второй этаж.

Я никогда не бывал в таких помещениях, где стены, обитые мягкими тканями, гасят звуки. Наверное, тут убирали не так тщательно, как в комнатах, где мне приходилось жить прежде.