Журналисты не отдыхают

Сбегая по лестнице, я удивлялся причудливости жизни. В самом деле — утром казалось, что выступление Корнилова — это тема минимум на неделю. А теперь?

Только почему так вышло? Ладно, об этом подумаем потом. Пока надо выполнять свою работу.

— Сергей Алексеевич, как заезжать будем? — спросил меня шофер.

— Давай по Малой Морской, к "Астории".

Через некоторое время автомобиль, раздвигая идущих к площади людей и отчаяяно клаксоня, подобрался к гостинице. По пути кто-то пытался возмущаться на "буржуев" — но логотип газеты делал своё дело. Наиболее буйных одергивали товарищи.

— Ты чего тут фордыбачишь? Это наши!

Кто-то наоборот — нас приветствовал.

— Пропесочьте этих гнид, товарищи газетчики!

Двери гостиницы были, понятное дело закрыты. Но я стал туда ломиться.

Вы думаете, главное качество, необходимое журналисту — это умение писать? Сто раз фигня! Главное для журналиста — это наглость. Так что когда какой-то тип в форме швейцара открыл-таки мне дверь, я стал махать у него перед носом американской журналисткой ксивой, которую всегда носил с собой на всякий случай — и с жутким акцентом заорал, что я есть американский журналист и мы как союзники имеем право знать, что происходит.

— Так от нас вы что хотите? — спросил швейцар, сраженный моим напором. Впрочем, представители этой профессии во все времена прогибались перед иностранцами. Да и не только они. Депутаты тоже.

— Я есть должен делать фотографий! Вы должен дать мне место, откуда я смогу их делать.

Швейцар пустил меня и Колю внутрь, тут подбежал какой-то холеный и хорошо одетый тип рангом повыше. Это вам не гостиница, где я очнулся в этом мире. Здесь всё на уровне. Но этому обер-халдею тоже не пришло в голову, что вообще-то он мне ничего не должен. Тем более, что вид у меня был совсем не респектабельный — переодеваться, я, понятно, не поехал.

Но меня провели в какой-то люкс на третьем этаже, вынырнувший откуда-то халдей рангом пониже, но тоже в приличном костюме и галстуке, распахнул большое окно. Площадь отсюда была как на ладони.

— О-кей! — величественно бросил я и глянул в окно. Картина была следующей. Площадь — Синий мост и дальше, метров на пятьдесят за памятник Николаю, была заполнена народом (садика перед Исаакием в эти времена не было). Но толпа представлялась достаточно жидкой. Знамен и лозунгов тоже имелось в наличии немного.

Коля между тем меня подвинул, установил свою аппаратуру и начал съемку.

— Готово. — Доложил он мнут через пятнадцать.

Мы вернулись к машине.

— Коля, ты садись в авто, мчи в редакцию и делай снимки. Я тут ещё погуляю.

"Рено" развернулся и покатил обратно. Я же двинул в народ.

Толпа была и в самом деле редкой, особой организации не чувствовалось. Но собрание на площади состояло не из отдельных единиц, а из групп разной величины. Люди стояли, так сказать, по коллективам. Тут были, в основном рабочие. Солдат имелось меньше. Большинство самых активных служивых находились на дальних подступах к городу.

— Товарищ журналист, что там слышно? Правда, что немцы мир предложили, в временные его похерили? — окликнул меня кто-то.

-Именно так. Подробностей не знаю, сам только приехал из Луги, где корниловцев встречали.

— И как там?

— Нормально. Казаков генералы обманули. Когда бойцы правду узнали, никто против народа идти не захотел.

Народ стал собираться вокруг меня. Это мне не понравилось — митинговать в мои планы не входило.

— Так что теперь будет? — Начались вопросы.

— Товарищи, я здесь для того, чтобы разобраться. Мы попытаемся ещё сегодня выпустить экстренный номер, читайте "Рабочую окраину", мы пишем только правду.

После этого мне удалось оторваться от толпы. Тут я заметил подходящий с набережной Мойки, с западной стороны, отряд рабочих, двигавшихся в относительном прядке*.

(* Смотрите карту в иллюстрациях. Люди подходили из промзоны)

Постепенно я продвинулся ко дворцу. Возле него топталась жидкая цепочка юнкеров. Они также перекрывали Новый переулок и Вознесенский проспект. С той стороны улицы тоже были наверняка перекрыты. Глядя на юнкеров, я мысленно показал фигу моим современникам.

В моё время, благодаря скулежу Вертинского, озвученного Гребенщиковым и Жанной Бичевской, в народе сложилось представление о юнкерах, как о высокодуховных "мальчиках", которых пьяная матросня колола штыками. Так вот, передо мной стояли в цепи совсем иные ребята. Это были здоровенные парни лет по двадцать пять-тридцать с нормальными рабоче-крестьянскими рожами.

Дело-то в чем? Юнкерами называли и тех, кто учился в школах прапорщиков. А туда с шестнадцатого года стали брать наиболее способных, и, разумеется, наиболее лояльных унтеров. Эти парни руководствовались не высокими идеями, а конкретным интересом. Ведь для них получить погоны с просветом — значило выйти в люди, перейти в совершенно иной социальный статус. Табель о рангах ведь никто не отменял. Офицер был человеком с чином. То есть благородием*. И чин этот сохранялся при любом раскладе. А чин в России — это было очень серьезно. Уважение к нему было вбито на уровне подсознания.

(* Человек имевший даже самый низший, чин XIV класса, имел право на обращение "ваше благородие". После Февральской революции титулования отменили. Но менталитет указами не изменишь. Одни "бар" ненавидели, другие стремились попасть в них.)

А ведь если война закончится, юнкеров тут же демобилизуют. Так что они были одними из самых ярых сторонников войны. Тем более, что сейчас-то они сидели в тылу.

Парни явно были фронтовиками, но, тем не менее, нервничали. А может, как раз потому, что являлись фронтовиками. Между толпой и цепью было метров пятнадцать. Ребята отлично понимали, что если вдруг на них ломанется вооруженная толпа, их не спасет ничего. Ещё более растерянным был поручик, метавшийся позади цепи. Даже с моей позиции было видно, что на его лице был написан знаменитый вопрос: "что делать?"

И тут я увидел Мишу. Он, вышел из подъезда и, воровато озираясь, двинулся за цепью. Намерения его были ясны — он хотел выйти Новым переулком на Казанскую. Ясненько. Он имел ценную информацию и не желал ей делиться. А ведь понятно, что выйди он на площадь, тут же набежит народ станет выпытывать — что там как. А люди должны получать информацию из нашей газеты! Так что заранее выпускать её в город было совсем ни к чему. Я поднял руку. Миша, даром, что в очках, меня заметил и сложил руки крестом, а потом ринулся по переулку. Я его понял — и двинул по набережной Мойки. Мы встретились на углу Казанской и Демидова переулка.

— Ну, что там? Мне Георгич сказал, что Львов сознался.

— Да давно уже. Его другие члены правительства заставили. Люди из Совета подошли уже позже.

— А что, они все против войны?

-Не смеши. Но амбиции-то у политиков превыше всего! Обидно им стало, что их оставили в стороне. Львов сам дурак. Надо было с кем-то поделиться сведениями. А теперь всё. Правительство вылетело в отставку. Теперь нами будут руководить меньшевики и эсеры.

— А кто главный? Надеюсь, не Керенский?

— Не он, но тоже интересно. Чернов у нас председатель правительства!

Вот енто да! Чернов был фигурой, куда более одиозной, чем Керенский. В моей истории он во втором составе ВП являлся министром земледелия, а потом — председателем Учредительного собрания.

Но не в этом дело. Чернов являлся одним их четырех человек, учредивших партию социалистов-революционеров. Кроме того, он был в первые годы века идеологом терроризма. Правда, сам-то сидел за границей аж до Манифеста 17 октября. Речи говорить он, кстати, тоже любил.

— Ты на машине? — Спросил Юра.

— Нет, я Колю с фотографиями на ней отправил.

— Ладно, ловим извозчика, у нас куча дел. Самое крайнее — завтра на рассвете экстренный номер должен выйти. А лучше — сегодня.

— А если эти, с площади, пойдут на штурм?

— Не пойдут. Там, внутри, есть люди из Советов. И на подмогу со Смольного* люди мчатся. Они народ успокоят.

(* В Смольном находился Центральный исполнительный комитет советов (ЦИК). В РИ большевиков они пустили, так сказать, на правах субаренды. Кстати, именно поэтому в октябре 1917 года мысль штурмовать Смольный членам Временного правительства даже в голову не приходила. Они помнили Корнилова.)

— А ведь Советы сегодня спокойно могли бы взять власть...

— Можно подумать, что ты не знаешь руководство наших советов, — гадко засмеялся Миша. — Они могли бы взять власть и в феврале. Только зачем им это нужно. Впрочем, попомни мои слова — скоро их всех выкинут к чертовой матери и заменят твоими товарищами с Кшесинской.

Я снова подивился прозорливости моего приятеля. Я-то про процесс большевизации Советов знал...

— Кстати Миша, когда будешь писать передовую, вспомни слова Гучкова про европейскую семью.

— Это какие? А, вспомнил. "Мы должны все объединиться на одном — на продолжении войны, чтобы стать равноправными членами международной семьи". Эти?

— Вот именно. Развей тему, что ради того, чтобы наших либералов в Европе приняли бы за своих, они готовы положить новые сотни тысяч русских людей.

-Да, это хорошая мысль. Обязательно проведу её в статье.

Изготовление экстренного номера — это дикий дурдом, гонка со временем. В моем времени такого уже не делали — на фига, если ТВ всё равно опередит? Но тут это было в порядке вещей. Так что ребята работали в формате аврала, но четко и слаженно. Впрочем, когда я работал в отделе новостей на телевидении, мы и не такое делали. Мы успели. В одиннадцать часов вечера номер вышел. И тут же пошел в продажу. Несмотря на позднее время, его раскупали со свистом, начиная чуть ли не от ворот типографии. Потому что мы оказались первыми. Тем более, мы сумели отразить два важнейших события дня — и оба из первых рук. И к тому же их связать. Я уже давно ввел практику пока ещё неизвестных здесь хэдлайнов — то есть надписей над заголовком, отражающих самое важное. На этот раз хедлайн гласил: "Корниловщина и либерализм — две стороны одной медали".

А ведь ещё пришлось писать материал и для "Правды". Создав его, я отправился туда на извозчике. Как оказалось, торопился я зря. Потому что у них и конь не валялся. Нет, Сталин бы газету выпустил. Но ЦК требовал отразить именно их мнение. А оно никак не могло сложиться. В конце концов, Виссарионович послал их подальше, но время было упущено.

А я вышел на свежий воздух и побрел по Троицкому мосту. Несмотря на дикую усталость, в голове продолжал вертеться главный вопрос: так что же случилось, вашу мать! И постепенно ответ начинал находиться...

Я вспомнил, что в германском руководстве было в 1917 году две группировки. Одни выступали за то, чтобы вывести Россию из войны, заключив с ней сепаратный взаимовыгодный мир. Здесь рулили дипломаты и стратегическая разведка, которая обреталась под "крышей" МИДа. Другие, а это были военные, хотели и дальше воевать на два фронта. Они продолжали верить в победу. В моей истории верх взяли вояки, кайзер повыгонял всех сторонников мира с важных постов. А почему? Так ведь после провала июньского наступления стало очевидно: воевать Россия не способна. А значит — на фига тогда с ней заключать какие-то соглашения. Надо просто подождать, пока ситуация дойдет до ручки. Что и вышло. Но в этой истории наступления не было! Конечно, немецкая разведка отлично знала, что происходило в русских войсках. Но ведь донесения разведки никогда и нигде не воспринимались как истина в последней инстанции. Тем более, в эти времена, когда шпионская деятельность еще очень сильно отдавала кустарщиной. А если главари разведки и в самом деле примыкали к сторонникам заключения мира — так ведь большой вопрос, что они докладывали "наверх".

Между прочим, по сравнению с союзниками Российская армия смотрелась в этой истории не так уж и плохо. В мае на Западном фронте французские солдатики после бездарно проваленного наступления, прозванного "мясорубкой Нивеля", бунтовали только в путь. Волнения охватили 54 дивизии, а с фронта за несколько дней сдернули аж 20000 солдат. И ведь они драпали не так чтобы по кустам и в погреб — а внаглую захватывали грузовики и поезда.

Порядок, правда, навели, но тем не менее... Кстати, немецкая разведка это дело откровенно прошляпила. А ведь немцы имели шанс очень неплохо наподдать французам, пока у тех царил полный бардак.

Так что, если подумать, нечего удивляться, что во Втором рейхе миротворцы взяли верх. Ведь русская армия сковывала 49% германо-австрийских войск. Поучалось — немцы решили удвоить свои силы на Западном фронте. Ведь, как ни крути, для Германии главным фронтом был Западный. Начиная войну, она собиралась воевать прежде всего с Францией. А остальные, ну, разве что, кроме Австро-Венгрии, могли вести себя ну очень по-разному.

В общем, дело кончилось хорошо и почти не больно. Народные массы удалось успокоить. Благо, Чернов числился типа революционером. Тем более, что Виктор Михайлович принадлежал к меньшинству социалистов-революционеров, которые всегда выступали против войны. Он даже присутствовал на знаменитой Циммервальдовской конференции*.

(*Международная социалистическая конференция в Циммервальде. Проводилась 5-8 сентября 1915 года наиболее радикальными российскими и европейскими социалистами, занявшими резко антивоенную позицию. Собственно, именно с неё начинается история Коминтерна.)

Хотя революционером он давно быть перестал. Да, по-моему, никогда им и не был. Как и многие в начале века, он рассчитывал, что власть испугается террора и пойдет на демократические реформы.

Но, как бы то ни было, вернувшийся в Питер вооруженный народ вел себя довольно мирно. Возможно, они "перегорели" в ожидании корниловцев. Хотя несколько офицеров были убиты, а какое-то количество получило травмы разной степени тяжести. Это те, кто имел глупость громко на улицах говорить, что сепаратный мир является предательством.

По этому поводу, кстати, я разразился статьей в "Рабочей окраине", под псевдонимом, разумеется. Она называлась "Кого мы предали?" В ней я поведал о своеобразном поведении союзничков, которые всю войну откровенно на нас ездили. Сведений из будущего я практически не использовал. Хватало и всем известных фактов. Просто в этом времени мышление у людей было другое, менее циничное — никто не мог поглядеть на вещи под таким углом. Сталин мою статью очень хвалил — он-то сразу понял, кто автор. Я продолжал сотрудничать с "Правдой" — и мои материалы Виссарионович читал постоянно. Кстати, статья понравилась и Ленину. Хотя он был без понятия, что её написал сотрудник партийной газеты, с которым он вежливо здоровался при встречах в редакции. Ильич всем показывал материал, говоря — вот учитесь, как надо вести агитацию.

Статью перепечатали многие газеты, в ответ правые подняли вой. Дело тут даже не в моих талантах. Просто прямо выступать против мира было чревато. "Новое время" попробовало — так в её редакции устроили небольшой погром. И, судя по тому, как он проходил, никто его специально не организовывал. Ну, достала народ война! А наезжать на мою статью — это была вроде как литературная полемика. Хотя, честно говоря, никаких внятных аргументов выставить оппоненты не сумели — всё тот же бред про всех уже доставшие общечеловеческие, простите "европейские гуманистические ценности", "святость союза" и так далее.