Том 3. Древо Иггдрасиль

"Ладно, и в самом деле пора заканчивать," — подумал Аяо.

— Накахара-сан, как ощущения? — спросил он.

Госпожа директриса открыла глаза.

— Скажите, что вы закончили, — попросила она с жалким, надломленным видом. Кровь запеклась у нее на лобке, на животе, на бедрах — будто после дефлорации.

— Да. Пожалуй, да, — сказал Аяо. — Май-чан, отойди.

Подняв беспомощную Накахару Рейко, Аяо прижал ее к себе. Господи, какая же она маленькая и хрупкая. Никакая она не взрослая женщина — она девочка, и сейчас они вдвоем, Аяо и Май-чан, над ней надругались, растоптали ее честь и достоинство, сломали ее. Сможет ли она вернуть себе спокойствие? Сможет ли оправиться после такого? Аяо испытывал боль, стыд и горечь — все чувства эти для него слились воедино, в неразрушимый сплав, что лег на душу его тяжелой плитой.

— Простите меня, Накахара-сан, — шепнул ей на ухо Аяо, стараясь успокоить. — Мы заигрались.

Он вышел на балкон. Десятый этаж: люди, что ходят по улице, выглядят как насекомые, машины же кажутся крохотными камушками. Волосы Накахары-сан растрепались на ветру, и Аяо постарался их пригладить.

— Вы закончили? — еле слышно спросила Рейко-сан.

— Да, — сказал Аяо и бросил ее в пустоту.

Без единого звука скользнула она вниз, к земле, что жадно раскрылась перед ней, ко всем этим домам, людям и машинам, к холодному серому бетону, к белому пластику, к черному асфальту.

"Что мы наделали. Взяли и убили человека. — подумал Аяо и зевнул. — Кстати, а ведь там чай остывает. Пойду-как попью чуток. Ну, в честь бедной мертвой Накахары-сан".

7.

Сон крайне важен для организма. Измученные за день клетки восстанавливаются во время сна, возвращают себе прежний уровень жидкости, накапливают необходимые химические вещества. Если же ваш сон был нарушен, или же вы попросту не выспались, то и не стоит надеяться на продуктивный день — нет, каждую свободную минуту мысли ваши будут возвращаться к назойливому: "Может, вздремнуть?" Плоть будет стенать, в костях поселится ломота, мысли окрасятся в серые и черные тона — разве стоит бессонная ночь того?

"Ага, стоит," — подумал Кацуджи Кога и перевернулся на другой бок.

Близилась полночь, а значит — его время на подходе, тот час, когда Кога сядет на белого коня и отправится спасать прекрасных принцесс. Тяжелая и трудная работа, и главное, совершенно бесполезная.

Удовлетворенная совесть — самая дурная плата за нарушенный режим, поистине так.

Кога давным-давно разметил свой распорядок дня: утром — встать и почистить зубы, позавтракать и бежать в школу; день посвящен учебе; после идти домой и спать до полуночи. А когда наступит ночь, и луна окажется в зените, Кога, мрачный и невыспавшийся, вылезет из-под одеяла и, еле шевеля ногами, поплетется к раковине, где будет долго и тщательно мыть свое лицо. А затем спустится в Токио.

— Зачем? — стенал Кога. — Зачем, зачем?

— Хватит уже, — сказала ему мать. — Ты оделся?

Она сидела у телевизора и смотрела ночной канал, где крутили исключительно порнофильмы и замечательные ток-шоу, где калечили живых людей — за плату, разумеется. Мать терпеть не могла подобных зрелищ, однако каждую ночь садилась на кровать и смотрела ненавистный ей канал — только для того, чтобы получить свою суточную долю негатива. Она говорила: настоящее сбалансированное счастье рождается из правильного сочетания плохого и хорошего.

— Готов? — осведомилась мать.

Кога повернулся к ней и спросил:

— А что у нас будет на завтрак?

— Рыба, — ответила она, не отрывая взгляда от экрана, — может, даже свежая.

— Опять рыба? Странная она у тебя какая-то, — приуныл Кога. — Пахнет... совсем не рыбой.

— Не жалуйся. Мужчину такое не красит, — ответила мать.

Встав с кровати, она подошла к Коге и стряхнула с его одежды несколько невидимых пылинок.

— Все, иди. И чтоб сегодня показал этим, что с тобой стоит считаться, хорошо?

— Хорошо, — сказал Кога.

Он поцеловал мать в щеку, посмотрел на себя в зеркале, вышел на балкон — и спрыгнул вниз.

Раньше Кога боялся высоты, боялся ужасно, до дрожи в коленках, до тошноты — вероятно, сказывалась давняя психологическая травма: когда Коге было всего три года, злые дети, что жили по соседству, сбросили его с третьего этажа. Хорошо, что Кога вообще остался в живых. Мать потом долго водила его по врачам. Кога помнил одного доктора: белые руки, что пахли латексом и кукурузным крахмалом, зеленый халат, заботливые глаза в сетке морщин — и добрый, проникновенный голос. Кога помнил и острый, дурманящий запах эфира, и гадкий вкус антибиотиков. Помнил он и то, как сверкали скальпели, как мерцало таинственно в руках доктора зеркало, как гудели во тьме машины, о чье назначении он старался не думать. Добрый доктор резал по живому; пилил кость, кромсал плоть, подменял живое неживым — и делал это искусно; божественное заменялось человеческим. "Ты сын Бога," — говорила мать Коге; возможно, но после визита к доктору Кога утерял, наверное, половину того божественного, что было в нем изначально. Он стал ближе к земле, к людям — и это, пожалуй, ему нравилось.

Кога раскрыл руки в полете, чувствуя, как сквозь плоть его прорастает железо; удивительное ощущение, словно он — сама земля, и дает он жизнь механическим растениям. Стальные змеи оплели его тело. Позвоночник лопнул, и из раскрывшейся раны выскользнули наружу железные крылья. Кога стал намного тяжелее, когда процесс завершился; в тоже время, он стал легче. И он воспарил, наслаждаясь легкостью в теле, чувствуя, как гравитация теряет над ним власть. В такие моменты Кога и вправду ощущал себе Божьим сыном.

Город под ним ощетинился пластиковыми шпилями, выставил вперед стеклянные щиты; воздух был темным и мутным, как мутны и темны глубокой ночью тропические воды. Кога подлетел к самым облакам, зачерпнул их влажной плоти, рассмеялся счастливо и рухнул камнем вниз, остановив падение только перед самой землей. Он не боялся, что кто-то увидит его; в этом городе люди давно уже перестали удивляться чему-то действительно из ряда вон выходящему — поразить их мог только искусный фокусник вроде покойного Ямамото Фумио с его харизмой. А у летающего доспеха харизма, к счастью, отсутствовала.

Кога вспомнил о Хисуи Кане. Женщин бить нельзя, но она была особенная, и ради нее Кога сделал исключение. Он врезал ей, а она врезала ему, и им потребовалось какое-то время, чтобы отдышаться. Так, в перерыве, Кога и Хисуи Кана обменялись телефонными номерами. Порой они переписывались с помощью смс. Сегодня днем Хисуи-сан прислала сообщение: в город, оказывается, приехал важный чин из Киото, начальник всех одаренных Японии. "Лучше тебе не влезать в это дело, — писала Кана, — а то достанется. Кстати, мы встречаем его в Восточном Синдзюку, в храме Хананзоно. Еще раз: лучше не лезь, понял?" Кога все понял. Вмешиваться в дела, что проворачивал в Токио этот важный чин, Коге было лень — но раз уж просят... Он не мог отказать.

Понятное дело, что в Синдзюку сейчас попросту кипит жизнь. Нужно быть осторожнее, чтобы не задеть людей. Задумавшись, Кога пнул банку пива, лежавшую на асфальте. С жалобным звоном ударилась о бордюр.

Кога слышал, что на улицах сейчас орудует маньяк. Вот бы встретиться с ним лицом к лицу: победить маньяка — дело серьезное, взрослое. Уж точно лучше, чем всякое политическое дерьмо.

"Эх, о чем я думаю," — вздохнул Кога. Он потянулся и неспеша двинулся по ночной улице. Сочленения доспеха лязгали при каждом его шаге; этот звук был привычным и потому успокаивал, задавал ритм ходьбе.

Кога поднял лицо к луне, только показавшейся из-за облаков. Обернувшись, он увидел: тень, отбрасываемая им, была длинной, широкой, и, казалось, принадлежала мифическому гиганту. Кога раскинул руки — и гигант сделал тоже самое, одним движением погрузив во мрак чуть ли не всю улицу.

Где-то недалеко раздался неясный звук.

"Женский крик?"

Развернувшись на девяносто градусов, Кога помчался на звук, втайне ликуя — вот и нашелся подвиг! Пожалуй, это намного интереснее, чем разбираться с важными чинами из Киото.

Интересно, она красивая?

Квартал был бедным, поэтому неоновые вывески потухли с наступлением полночи — лишь одинокий фонарь разгонял темноту. В мягком сиреневом сиянии Кога увидел: припозднившаяся девушка пытается отбиться от двух высоких парней.

Один из них держал жертву за руки, другой водил по ее телу руками. Кога заметил задранную юбку и белые трусики. Это смутило его. Он подошел поближе и неуверенно произнес:

— Вы знаете, что изнасилование — это не выход?

Увидев, что Кога один, парни тут же расслабились. Тот, что гладил девушку, прекратил свое увлекательное занятие и приблизился к Коге. .

— Слушай, косплеер, вали отсюда, — дружелюбно произнес он.

— Я понимаю, она вам понравилась, — сказал Кога. — Но симпатию можно выразить и другими способами, разве нет?

— А мы не самураи какие-нибудь. К тому же, — парень понизил голос, — она не против. Этой сучке нужны самцы, много самцов, ты поверь мне.

— Не хочу я вам верить, — вздохнул Кога.

Будущий насильник нахмурился.

"Ох, сейчас меня будут бить".

— Слушай,.. — начал Кога.

Парень не стал его слушать. Он размахнулся и ударил, справедливо полагая, что чудак-косплеер наверняка одел на себя максимум жестяные доспехи, а скорее всего — бумажные, крашеные под железо. Кулак врезался в доспех, и раздался оглушительный звон, а затем и крик. Парень пустил одинокую слезу и упрыгал в темноту, размахивая искалеченной рукой — костяшки разбиты, пальцы сломаны, кровь брызжет во все стороны. Кога подошел к нему и отвесил легкий подзатыльник — анестезия, так сказать. Уровень медицины, конечно, как в эпоху воюющих провинций, но что тут поделаешь?

Кога направился ко второму парню. Доспех зловеще шипел и грохотал. Неудавшийся насильник заорал от страха и, выпустив свою жертву, пустился в бегство. Без особых усилий Кога нагнал его и заставил погрузиться в приятный и своевременный сон. Ночь уже, пора бы и отдохнуть.

Как же он завидовал обоим насильникам — ему-то нормальный отдых был нужнее.

Закончив, Кога подошел к спасенной девушке и галантно подал ей руку.

"Наконец-то рассмотрю, что ли," — подумал он.

Милое лицо с маленьким изящным носом; глаза цвета чайной заварки; длинные волосы заплетены в две непоседливые косички; рот чуть приоткрыт, будто она вечно чему-то удивлена. На плечах — красный палантин, потом рубашка с большими пуговицами, под ней — клетчатая юбка; ноги обтянуты черными колготками, на одной туфле сломан каблук. Рядом лежит черная шляпка.

Кога поднял ее с земли и протянул девушке.

— Это ваше, — произнес он смущенно.

Девушка приняла шляпку и робко улыбнулась. И тут Кога узнал ее.

Тусклое освещение и плохая память на лица, конечно же, снова сыграли с ним дурную шутку.

Перед ним была Ямагата Матоко.

— Ну и что ты здесь делаешь, а? — поворчал Кога, сразу меняя тон.

Матоко смотрела на него оленьими глазами.

— Г-гуляла, — пробормотала она.

— И куда тебя отпустила мать? — удивился Кога. — Чего эти двое от тебя хотели?

— Они хотели меня... ну, хотели, — Матоко вздрогнула. — Где они?

— Спят, — сказал он. — Ладно, сейчас вызову полицию, а потом и тебя домой отведу.

Матоко поерзала немного, затем, не выдержав, спросила:

— А вы кто?

Кога запнулся — и вспомнил, что на нем многокилограмовый доспех, и что узнать его в таком косплее очень сложно.

— А вы?.. — сделала новую попытку Матоко, решив, что в первый раз ее не расслышали.

— Зеро, — хмуро пошутил Кога. — Освободитель японского народа.

8.

Ямагата Харука кричала, вопила, размахивала руками, брызгала слюной — в общем, всем своим существом выражала праведный гнев. Матоко стояла перед ней, виновато опустив голову. В руках она комкала черную шляпку.

Кога наблюдал за происходящим издалека — он подглядывал в окно, стараясь не выдать старшей Ямагате своего присутствия — и чувствовал себя неуютно. Все-таки к той буре, что сейчас бушевала в доме, приложил руку и он.

Между прочим, Матоко даже не сопротивлялась, когда он тащил ее за собой по кварталам Токио — довольно неосмотрительно, между прочим. Лишь у самого своего дома Матоко попыталась остановить мерную поступь "Зеро-сана". Схватив его за обтянутую металлом руку, она робко попросила:

— Можно, я не буду возвращаться домой?

— И что, будешь ночевать на улице? — саркастически осведомился Кога.

— Нет! — Матоко прижала его руку к своей груди. — Ведь со мной вы! Давайте проведем эту ночь вместе! Сходим куда-нибудь... Как вы захотите, так и будет!

Само собой, он отклонил ее предложение.

И вот теперь Матоко стояла, покорно склонив голову, вся согнувшись под гневным напором матери.

Кога было стыдно. Впрочем, его утешала мысль о том, что поступил он, пожалуй, правильно.

Оставив Матоко и дальше разбираться с семейными проблемами, он оторвался от окна, перемахнул через забор и направился в квартал Синдзюку.

Квартал небоскребов, красных фонарей, дорогих автомобилей, рекламных постеров; квартал валютных проституток, золотой молодежи и экономической элиты; весь окутанный смогом и вонью, он воздвигается вверх, к темным небесам. Улицы его залиты холодным светом: белые иероглифы "Син-дзю-ку" на голубом поле. Огромные плоские экраны растянуты на стенах домов. Мелькают лица, незнакомые, смутные, одинаковые. Синдзюку — сердце Токио, механистическое, мертвое и красивое, напоминающее микроплату в глубинах компьютера; поэзия стали, кремния и электрического тока.

Итак, Хананзоно, синтоистский храм. Затерянный среди циклопических небоскребов, почти невидимый сверху, он был, наверное, наименее примечательным из основных мест квартала. Кога еле сумел отыскать его. Поначалу он даже перепутал Хананзоно со сверкающим Тайсоджи, буддистским святилищем. В Тайсоджи хранилась статуя Ямы, короля ада. Говорят, некий особенно удачливый роллер оставил на статуе свой автограф и даже сумел уйти оттуда живым. Кога опустился на крышу храма и осмотрелся.

Рядом с Тайсоджи, всего в нескольких минутах ходьбы, располагался Хананзоно — гораздо меньше и тише, чем его сосед. Каждый ноябрь здесь проводятся петушиные ярмарки, где можно посмотреть на птичьи бои и даже приобрести по этому случаю сладкого петуха.

Сейчас возле синтоистского святилища выстроились в ряд разноцветные автомобили. Похоже, токийская администрация готовилась встретить гостя со всей возможной пышностью: подняли стяги с чернильными иероглифами, усыпали землю мятыми лепестками сакуры, пригнали из Кабуки растрепанных проституток, в том числе и мужского пола, пригласили дорогих журналистов. Толпа волновалась и бурлила; трудно было отыскать среди множества незнакомых лиц одно-единственное. Наконец у Коги это получилось — в людском море он выцепил взглядом Хисуи Кану. В желтой юкате, она стояла около лотка с данго и беспокойно оглядывалась по сторонам.

Кога повел лопатками, втягивая крылья; они скомкались у него под кожей двумя буграми. Дальше хуже; пришлось вбирать весь металлический покров, а значит — погружать сталь и железо глубже и глубже в собственную плоть, раня, терзая ее. Такое впечатление, что он сам, собственным же усилием вгоняет в свое тело острые ножи. Коге казалось, что по коже его течет кровь, что внутренности его уже разрезаны на части — но это, конечно, было лишь самовнушением.