Последний приют для девственниц

— Нет, — вывернув руку, Вероника освободилась, отвернулась и отступила на пару шагов, — Время еще не пришло.

— Что ты здесь делаешь? — тяжелая рука опустилась на плечо Ирины и она, обернувшись, увидела толстую медсестру, чьи редкие и жирные волосы были светлыми у корней. Еще довольно молодая, она уже отчаялась найти себе мужчину и потому проводила все время за чтением статей о красивых знаменитостях и непрестанно срывалась на пациентах. Тяжелые золотые серьги в ее ушах выглядели издевательством над тем удивительным металлом и не было сомнений в том, что однажды они выпадут, расстегнутся, исчезнут или будут вырваны из ее ушей.

— Ничего, — Ирина повернулась обратно, беспокоясь за свою подругу, но та хорошо спряталась и, когда сестра, оттолкнув девушку, заглянула в палату, то никого в ней не нашла.

— Нечего здесь делать, — она закрыла дверь и встала, прислонившись к ней спиной, -Возвращайся в свою палату.

Весело пожав плечами, она подчинилась тем словам и, закрыв за собой дверь, несколько минут простояла возле нее, прислушиваясь и ожидая, что сестра последует за ней.

Только убедившись, что этого не произойдет, она забралась на кровать, села, поджав под себя ноги и положила пистолет перед собой, рядом с подушкой, готовая в любое мгновение спрятать его под нее. Упершись локтями в колени, склонившись так, что волосы опустились на коричневое одеяло, она всматривалась в оружие, изучая его, восхищаясь им, не понимая, как могло нечто столь удивительное возникнуть в этом мироздании. Оно казалось совершенно чуждым всему, что было вокруг, оно выглядело инородным и уже только потому прекрасным. Похожее на выкидыш неведомой твари, на эмбриона, который умер бы при рождении или вскоре после него от неизлечимой болезни, от родовой травмы или врожденного недуга, оно лежало перед ней и она, не в силах ни пошевелиться, ни моргнуть, смотрела на пистолет, чувствуя его своей жертвой. Обреченный на то, чтобы погибнуть в ее руках, принадлежать ей настолько, что одной ее просьбы было бы достаточно для его самоубийства, он готов был выполнить любое ее поручение, каким бы невыполнимым оно не показалось поначалу.

Едва ли он был сочетанием механических частей. В нем не могло быть ни пружин, ни металлических трубок, какими бы черными они ни были. И мех, покрывший рукоять принадлежал ему самому, пророс на его теле, будучи признаком половой зрелости. А если он и оставался неподвижным, то могло быть множество причин тому. Он мог вести ночной образ жизни, что отчасти выдавал плавный изгиб спускового крючка, он мог быть усталым, ведь Вероника известна была своей ненасытностью во всем, он мог испытывать влечение к тому, что давно потерял или же быть всего лишь голодным.

Весь день она носила его с собой. Когда же был проглочен ужин и вечерние таблетки, она вернулась в свою палату и некоторое время стояла посреди нее в темноте, опустив руки, размышляя о том, что может произойти и как следует ей поступить в каждом из тех случаев, какие она могла вообразить.

Вздрогнув от шагов прошедшей мимо ее двери медсестры, она скинула джемпер и джинсы, предварительно достав из них и осторожно положив на подушку пистолет, и, оставшись в черных бюстгальтере и трусиках, взяла его в руки и села на кровать, ожидая.

Вскоре появился и Синцитий. Когда дверь приоткрылась, Ирина спрятала правую руку под подушку, желая как можно дольше сохранить в тайне то, что и она может быть опасной. Увидев маленькое уродливое создание, она почувствовала себя огорченной и разочарованной. Она ждала, что кто-нибудь другой придет к ней сегодня. Быть может, властелин чудовищ или сам принц, которого, как она неожиданно поняла, ей хотелось увидеть более всего. Вторая встреча с ним могла оказаться невозможной, но тем более удивительной и не было сомнений в том, что нечто невероятное произойдет с ней, если она снова увидит его, ведь так случилось уже однажды и, учитывая все обстоятельства и особенности произошедшего, должно было повторяться и впредь. Кроме того, он был ее первым мужчиной и она чувствовала некоторые обязательства перед ним. Ей хотелось встретиться с ним, чтобы узнать, что он чувствует по отношению к ней, интересна ли она ему еще, хочет ли он сходить с ней в кино, поцеловать ее, подарить ей цветы, снова владеть ею. От мыслей тех у нее кружилась голова, ее тошнило, пугающая слабость впивалась в ноги, мышцы живота сводило и она чувствовала, что хочет умереть, но снова и снова они возвращались к ней, подобно тому, как неустанно совершают свои набеги на соседние королевства муравьи-рабовладельцы. Она могла неподвижно лежать на спине в глумливой, крутящейся полудреме, глядя на потолок и наслаждаясь видом пляжа и моря и тонущих вдали гигантских кораблей, когда мысли о принце и злосчастьях его неожиданно приходили к ней и тогда она вскакивала, задыхаясь, размахивая руками и чувствуя горячее, противное и волнующее жжение между ног. Ей снилось, что она встречается со своим принцем на улице, он ведет ее в ресторан, где они выбирают из аквариума и едят кистеперую рыбу с золотисто-черной чешуей, едут по пустым ночным дорогам в его большой красной машине, где только два сиденья и он привозит ее к себе домой, чтобы показать какие-то картины, а вместо этого, едва закрыв дверь, набрасывается на нее, срывая платье с плеч, разрывая его тонкие лямки. Она бежала по коридору, крича "Мой принц!" — а он преследовал ее, сильный и быстрый, рычащий, поскальзывающийся на паркете и она, свернув в открытую дверь оказывалась в белой спальне, где вокруг четырех стальных труб обвились кольца наручников.

— Что ты скажешь о моем принце? — Синцитий подполз к самой кровати, хриплый голос его звучал слабо и неуверенно, умоляюще и заискивающе, но при этом чудилась в нем неясная угроза и понимала Ирина, что неверный, неугодный ответ ее самую неожиданную может вызвать реакцию.

— Он прекрасен, не правда ли? — помогая ее молчанию бормотал уродец и тогда она кивнула в ответ, осторожно снимая пистолет с предохранителя.

— А что ты думаешь о мужчинах?

Этого она уже не могла вытерпеть, сердце ее забилось чаще, жгучая волна злости облила его маслянистой своей грязной водой, воспоминания о боли залепили глаза.

— Они отвратительны! — и она сжала пистолет в рукояти, готовая потратить пулю на это не заслуживающее ее существо.

— Ты права, права...-Синцитий рассмеялся, — Но, раз ты ублажила моего принца, я готов открыть тебе тайну.

Она наклонилась к нему, все еще ожидая от него мести.

— Мужчин не существует.

— Но как же...-она выпрямилась, вспоминая всех знакомых ей особе мужского пола, пытаясь найти в них признаки, указывающие на то, что были они гноящимися иллюзиями, неумелыми конструктами, искусственными образованиями, механизмами или внешним покровом существ более могущественных и отвратительных, что всегда было взаимосвязано для нее, — Как же ты сам...

— Если ты пойдешь со мной, я покажу тебе.

— Ты поведешь меня...к принцу?

— Нет. Сегодня он занят. Ему не до тебя, — и по тому, как он сказал то, она почувствовала, что едва ли сможет когда-нибудь еще увидеть его.

— Подожди, я оденусь, — свободная рука ее потянулась к висящим на изножье джинсам, в которые она могла бы спрятать оружие.

— В этом нет нужды.

— Там холодно, — она передернула плечами, стараясь придать голосу своему как можно больше жалостливой мольбы.

Он покачал головой, усмехаясь.

— Одетую тебя не пустят. Только потому, что ты приглянулась моему принцу, ты можешь оставить белье. В тех местах женщина должна появляться обнаженной.

В сомнении, она прикрывает глаза, лаская пальцами сталь пистолета, подозревая во всем этом ловушку, готовую снова причинить ей ту же боль. Она могла понравиться принцу и он снова пожелал совершить насилие над ней. Во второй раз оно не будет уже столь болезненным, останется лишь суть его и то, что будет оно происходить так, как ей бы того не хотелось. Видя в этом скромное, пугливое противоречие, чувствуя, что именно в нем и кроется истинное блаженство насилия, она все же не могла решиться и отдаться возможности его. Безоружная, она должна была следовать за этим мерзким существом, возникшим лишь потому, что создание его было остановлено и прекращено, повторяя свою ошибку с тем лишь отличием, что теперь знала возможные последствия.

— Подожди. Я одену другое...-это было ее любимым, слишком хорошим и дорогим для того, чтобы быть разорванным чужими руками.

И когда она вышла к нему, ожидающему возле стены невдалеке от двери, на ней был красный, с черными маленькими цветами, кружевной комплект.

Сжимая руки в кулаки, она чувствовала пот на правой ладони, оставшийся после того, как сжимала она рукоять пистолета и напоминание это раздражало ее, вынуждая чувствовать более беспомощной, чем было то в прошлый раз.

Снова оказалась она в том гремящем лифте и он, как и раньше, двигался вниз, но теперь намного дольше продолжалось это путешествие и когда он остановился и открылись двери его, то первое же, что ощутила она, а именно — резкий, жестокий запах горькой смердящей плоти — убедило в том, что нечто иное предстоит ей и что Синцитий не обманул ее.

Он с трудом выползает из кабины лифта, хихикая и хрипло дыша, она следует за ним, стараясь не наступать на остающийся после него влажный кровянистый след.

В длинном трубчатом ангаре, настолько высоком, что несколько самых больших из увиденных ею памятников могли бы поместиться здесь один на другом, под стеклянным потолком, над которым беснуется полярное сияние, она видит то, что с первого мгновения считает животным, но что есть огромный половой член, длиной не меньше двухсот метров, прикованный к полу толстыми черными цепями, продетыми сквозь вонзившиеся в его плоть кольца.

Зрелище это кажется ей омерзительным. Извиваясь, натягивая цепи, для которых в полу возникли поржавевшие стальные площадки с болтами толщиной в ее туловище и гремя ими, он поводит из стороны в сторону слепой, красновато-фиолетовой, вытянутой и острой головой, разевая беззубое отверстие, пульсируя напряженными венами, извергая сладковатое зловоние. Пот стекает с него, собираясь под ним в мутные лужи, исчезающие затем в круглых решетках. Мужчины в черной и красной гладкой коже, со шлемами и круглыми очками на головах, сжимающие в руках короткоствольные винтовки стоят возле стен, зеленые и синие трубки мерцают между ними подобно сквернословящим факелам и они остаются неподвижными, когда Ирина проходит мимо них, хотя она и не сомневается, что глаза их, скрытые под зеркальными темными стеклами, следят за ней, а под кожаным жестким доспехом напрягаются многоопытные члены, что особенно приятно ей теперь, когда она присоединилась к племени, ранее казавшемуся ей едва ли не инопланетными существами, к могучему народу женщин, познавших мужчину и что радует ее, ведь она понимает, что они не посмеют и шагу ступить со своих подсвеченных газом мест. Некоторые из них держат в руках длинные шесты, завершающиеся острыми шипами, между которыми проскакивают шаловливые искры. Толстые провода тянутся от тех шестов к гнездам в стенах и предназначено то оружие, как думает Ирина, для усмирения закованной в цепи твари.

В стене справа от дверей лифта она видела узкий, ярко освещенный проход, по которому, одна за другой, шли женщины, несущие на руках младенцев, все в черных корсетах, оставлявших нагими одинаково маленькие груди, с зелеными моноклями в правых глазах и бельмом на левых, в туфлях из лакированной кожи на высоких платформе и каблуках. Шаги их, размеренные, марширующие вели их к середине зала, где они резко поворачивали и направлялись к черному зеву головки. Заинтересованная, Ирина приблизилась к ним, ведь не так часто приходилось ей видеть младенцев. Опасаясь женщин, выглядевшим сильными и жестокими, она встала в шаге от их тропы и воззрилась на несомое ими, первым же взглядом обнаружив, что все дети были девочками. Испытывая испуганное отвращение перед мужчинами, она чувствовала себя отстраненной и от женщин, несмотря на то, что многое в них казалось ей удивительным. Ее восхищала упругая тяжесть грудей, этих волнующих наростов с твердыми навершиями сосков, таких волнующе уродливых, морщинисто — влекущих, кажущихся настолько неправдоподобными, ненужными, бессмысленными, что нет уверенности в безвредности для них прикосновения. Она знала, что женщина кормит грудью своих детей, но, глядя на свои собственную, сжимая ее в руке, чувствовала в ней иное назначение, каким прежде всего могло быть удовольствие. Она любила водить кончиками пальцев по упругой гладкой коже, чуть нажимая, чтобы ощутить мягкое противодействие, ей нравилось прикасаться к соску самым кончиком ногтя, во всем этом чувствовала она таинственный смысл, ощущая себя потворщицей древних богов, совершающей неугодный им запретный ритуал, приветствуемый ими лишь потому, что любое проявление воли и силы приятно им. Она сомневалась в том, что ее тело содержит матку, а иногда и все прочие внутренние органы казались ей не менее иллюзорными и сомнительными, но только не легкие. Единственным относящимся к физиологии явлением, которое она признавала за собой было дыхание и, таким образом, она не могла отказать себе в легких. Только они из всего, чем одарила ее природа, не подлежали сомнению. Дыхание подвергалось постоянному наблюдению и стоило только ему обрести временное и случайное затруднение, что, конечно же, случается со всеми, как это немедля становилось предвестником скорой гибели и тогда она могла остановиться посреди улицы, сесть так, что короткая юбка задиралась, позволяя взорам удивленных и любопытных мужчин видеть прикрытое прижавшейся к нему шелковой тканью влагалище и, тяжело дыша, со слезами на глазах ждать смерти те несколько минут, пока дыхание не восстанавливалось, чтобы вновь продолжить свой путь, будучи уверенной, что только что чудом избежала кончины.

Но эти женщины, в отличие от многих других, не смотрели на нее, не улыбались, не пытались заговорить. Проходя мимо нее, они, следовали к черному зеву, куда и бросали младенцев, следуя после этого вдоль правой стены к основанию того ненасытного зверя. Любопытная, Ирина последовала за ними и увидела, как кричащие, задыхающиеся, хватающие ртом воздух младенцы выпадают из черного отверстия, окруженного лучами морщинок на темной вокруг него коже. Женщины проворно ловят их, окровавленных и беспомощно перебирающих в воздухе руками и теперь эти маленькие мерзкие существа уже другого пола, подобный незрелому ядовитому плоду отросток топорщится между их пухлых, как вздувшийся труп, ножек.

— Теперь ты поняла? — Синцитий подползает к ее ногам, цепляется за каблуки туфель.

— Но ведь ты не мог появиться так...-она растерянно взмахивает руками и словно в ответ на то гремят цепи, когда могучий и хищный волшебник натягивает их.

— Меня создал мой господин. — не без гордости заявило существо.

— А сам он? — и она замерла, надеясь услышать кровотворную тайну.

— Он возник только потому, что должен был появиться. В нем была нужда и он стал сущим. Его враг остался без врага.