Созерцающие путь

Из люка рядом со мной снова вынырнул лейтенант и, немного повозив-шись, начал вытравливать длинную кишку в металлической оплётке. На конце у неё был неширокий раструб.

— Эй, парень! — обратился он ко мне. — Ты, вроде, потрезвее прочих. Вот тебе пенострухалка. Если, где-нибудь загорится — я про машину говорю, — направь раструб на пламя и поверни вентиль. Вот так...

Из кишки в ближайшую стену ударила струя белой пены, и тут же — вен-тиль закрыли.

— Понял? Ничего сложного здесь нет. — Офицер передал мне конец шланга. — Только держи покрепче, а не как письку, когда малую нужду справляешь. А то вырвется — и хрен потом поймаешь. И пену старайся зря не тратить. — Потом он обратился уже ко всем: — Ну, ребята, держитесь. За поворотом начинаем атаку. В конце следующей улицы стоят вражеские укрепления, их-то нам и предстоит таранить. Лупите из самострелов по всему, что движется. А главное, следите за крышами и верхними окнами, оттуда на нас любую дрянь могут сбросить или выстрелить. А сверху вы хуже всего защищены.

Высказав всё это, он задраил люк. Только мой шланг скользил туда-сюда в маленьком отверстии.

* * *

Едва мы вынырнули из-за угла, как послышался знакомый противный свист и на нас понеслись вражеские снаряды. Впереди, менее чем в пятистах шагах от нас улица было перекрыта баррикадой. Сама она ничего серьёзного собой не представляла: брёвна, мебель и прочий хлам. Массированный удар оттуда пришёлся в основном по первому ряду самоходов. Улица озарилась движущимися кострами: машины горели, но неуклонно пёрли вперёд. Горело и внизу — пламя в изобилии разливалось по мостовой. Кроме кугелей в нас, похоже, швыряли ещё и литые чугунные ядра, от которых могучие механикусы вздрагивали и гудели не хуже набатов. Нашему тоже чуть не достался такой подарочек, булыжники рядом с ходулей так и брызнули.

Солдаты пытались тушить свои машины из таких же шлангов, как у меня, а заодно и себя самих. Многие срывались на горящую мостовую, и их дотаптывали идущие следом монстры. Обстрел был плотный. Казалось, за баррикадой стояло не менее десятка орудий.

Мы прошли не менее половины расстояния до баррикады, когда передний самоход развернулся поперёк улицы горящей грудой искорёженного металла. Его изломанные ходули всё ещё дёргались в механической агонии. Нас каким-то чудом ещё не задело в этом аду, но теперь мы оказались полностью открыты огню катапульт.

Шестьсот шестьдесят шестой резко повернул и с удивительной прытью шмыгнул в узкий переулок, который я прежде не заметил. При этом железный бок зацепил угол здания, едва не обвалив его. Место, которое мы только что оставили, заполнилось разрывами снарядов.

Шум сражения сразу сделался глуше. Самоход двигался по неширокому коридору между домами. Наверху что-то мелькнуло, и рядом, чуть не задев машину, разбился кувшин. На брусчатку под нами излился поток пламени.

— Следите за окнами наверху! — крикнул десятник. — Снимайте их оттуда!

Свистнуло несколько дротов, и из оконного проёма вывалился человек.

— Получил своё, гад! — радостно воскликнули сзади.

Вскоре мы выбрались на широкую улицу. Не останавливаясь, промчались между неприятельскими укреплениями и нашей атакующей колонной, рискуя получить и от тех, и от других. Но, слава богам, благополучно достигли спасительного переулка на той стороне. Снова про-должили бег по гулкому проходу, пока не открылся простор следующей улицы.

Крутой разворот на скорости заставил нас вцепиться во всё, что можно, чтобы удержаться на стальной спине. Сзади что-то лопнуло, потом раздался короткий лязг — кто-то слетел на мостовую. Оказалось, что ремень, которым мы привязали Слона, не выдержал нагрузки, а сам он, похоже, забыл, что надо крепче держаться. А может, просто был не в состоянии.

Впереди всего в сотне шагов открылась вражеская баррикада. Снаряды из-за неё перелетели через нас, направляясь к рядам машин вдалеке. Мы же стали для обороняющихся полной неожиданностью. Они не успели ни перезарядить катапульты, ни перенацелить. Заработали, правда, дротометалки, но особого вреда не причинили: дроты просто отскакивали от металла корпуса и щитов. А нам лишь пригнуться пришлось.

Расстояние до укрепления быстро сокращалось. Огненная струя из трубы на башенке лизнула баррикаду по всей её ширине, и деревянный хлам занялся ярким огнём. Тут же наш самоход, лязгая и фыркая паром, взобрался на неё. Открылись катапульты и стрелковые машины, от них в панике разбегались солдаты. Огнемёт вновь плюнул пламенем, поджигая и орудия, и людей. Пошла в ход уже наша дротометалка на носу машины, полив толпу смертоносной очередью. Мы тоже разрядили самострелы в мечущегося неприятеля.

Мне запомнился молодой солдат, совсем ещё мальчишка, который растерянно стоял перед надвигающимся на него кошмаром. От страха он не мог бежать, так же, как не смел поднять бесполезное для защиты оружие. Беспомощный взор испуганных глаз в ужасе скользил по нам, умоляюще встретил мой взгляд за нацеленным в него самострелом. Палец дрогнул на спусковом крючке, и нас на миг соединил росчерк металла. Я не промахнулся, хотя и не осознал ничего толком. В пылу сражения тело само реагировало на ситуацию; не напрасно нас учили. Я не видел, как он упал, не до него было, глаза уже искали новую цель. В битве все мы становились бездумными механикусами для убийства, выкованными в кузнице безжалостной системы. Сознание же отмечало события с запозданием и как-то отрешённо. А ещё в голове крутилась мысль, что это сейчас враги растеряны, а когда опомнятся, не преминут ударить в спину.

О железный корпус прямо подо мной разбилась бутыль с зажигательной смесью. Вспыхнуло пламя, снизу дохнуло жаром. Я лихорадочно схватил шланг и, высунув раструб за край щита, направил струю на огонь под каким-то невообразимым углом. Далеко высовываться из-за прикрытия не очень-то хотелось. Пена била под таким давлением, что чуть не вырвала его из рук. Так или иначе, но я всё-таки совладал с бешено дёргающимся шлангом. Постоянно рискуя нарваться на неприятельский дрот, мне кое-как удалось потушить пожар на боку машины.

Слегка обгоревший и капающий пеной шестьсот шестьдесят шестой миновал неприятельскую позицию, оставив за собой горящие механизмы и тела. Уцелевшие враги рассеялись за домами, слишком деморализованные, чтобы оказать какое-то сопротивление.

Наш самоход остановился, поджидая своих собратьев. Первые машины уже появились на пылающей баррикаде. Мы же, ощетинившись само-стрелами, непрестанно озирались. Наконец люк в башенке открылся, явив свету чумазую рожу командира.

— Ну, ребята, взяли мы её! — радостно крикнул он.

— У нас потери, — доложил десятник. — Боец, которого мы давеча ремнём к щиту прикрутили, сорвался на повороте. Не знаю, жив ли ещё.

— А-а, ты про капрала, который совсем никакой был, да? — вспомнил офицер нашего Слона. — Если жив, так его санитары подберут. Не возвра-щаться же за ним...

Рядом с ним вынырнула совсем уже чумазая девка. Её, похоже, здорово мутило то ли с непривычки, то ли с бодуна, то ли от духоты внутри.

— Ну, как, ягодка, понравилось тебе с нами кататься? — осведомился лейтенант.

Ответом были рвотные массы, которые она извергла прямо на корпус машины.

— Это ж надо, как ты нашу таратайку попачкала, — шутливо ужаснулся самоходчик. — Ну, ничего, подышишь свежим воздухом, тебе и полегчает.

* * *

Колонны двинулись дальше по улице, до поры не встречая серьёзного сопротивления. Башенка нашего 'зверя' украсилась знаменем с имперским драконом. Шестьсот шестьдесят шестой возглавлял шествие по праву заслуженного штурмовика, первым взявшего неприятельскую позицию и обеспечившего проход остальным. Командир машины с видом победителя стоял в проёме люка в обнимку со вконец очумевшей шлюхой. Её подруга, которую недавно вывернуло, не захотела больше сидеть в душном чреве самохода и пристроилась за одним из щитов. Протрезвев, девки, похоже, сообразили, во что они спьяну — сдуру вляпались.

Гул набатов становился всё отчётливей и громче. Когда машина подошла к перекрестью улиц, откуда доносился явный шум, мы вскинули самострелы, ожидая чего угодно, но за поворотом оказалась лишь толпа горожан с пожитками. Спешили они, по-видимому, в центр города. Одни везли свой скарб на ручных тележках, другие просто тащили в узлах. На руках у женщин плакали малые дети.

Мы появились позади неожиданно, как воплощённый кошмар. Поначалу они остолбенели, тупо глядя, как на них надвигаются шумные ме-таллические чудища, окутанные дымом и паром. И не столько на все машины, сколько именно на нашу, головную. Чувствовалось, что она вызвала у местных откровенный ужас. Потом раздались истошные вопли, и ступор сменился паническим метанием. Позабыв о вещах, люди бросились врассыпную, как стайка шугнутых от кормушки воробьёв, пытаясь скрыться где угодно: в домах, в переулках, в подворотнях. Командир же шестьсот шестьдесят шестого пронзительно свистел и весело орал им вслед какую-то похабщину.

Пространство перед нами освободилось довольно быстро. Лишь несколько стариков, увечных и женщин с детьми, испуганно жались к зда-ниям, не успев нигде спрятаться. Имперская армада продолжила шествие, топча тележки, узлы и прочее барахло, брошенное владельцами.

Следом за техникой двигались отряды пехоты, ветераны зачищали кварталы, оставшиеся позади самоходов. Нам тоже вскоре пришлось спешиться, поскольку с крыш и из верхних окон стали всё чаще стрелять и метать зажигательные бомбы. Всё чаще машины останавливались, обрабатывая огнемётами подозрительные дома. Всё чаще нам приходилось обследовать тёмные дворы и проходы, рискуя угодить под вражеский обстрел, а потом бегом догонять свой транспорт.

Когда я сунулся в очередной проулок, навстречу мне внезапно выскочила тёмная фигура. Я моментально отскочил в сторону и разрядил в неё самострел. Выстрел отбросил человека к стене. Широко выпучив в ужасе глаза, на меня смотрела молодая женщина. Из развороченной груди, пробитой насквозь зазубренным дротом, хлестала кровь. Она медленно сползла по стене, оставив на кирпичах алую полосу, и застыла. Взгляд её померк, но казалось, будто женщина смотрит сквозь меня и серые здания куда-то в неведомую даль, словно что-то там привлекло её посмертное внимание.

Только тогда я разглядел, что в руках у неё не было никакого оружия. Не знаю, зачем она куда-то спешила в это жуткое для города время. Даже смертная мука не смогла обезобразить её красивое лицо.

— Ну, что ты там возишься? — послышался рядом голос десятника. — Кто это?

— Не знаю... — разлепил я губы. — Это случайно вышло. Она выскочила на меня, а тут темно... Всё случилось слишком быстро.

— Пойдём отсюда поскорее. Ей уже ничем не поможешь. Не хватало, чтобы на нас стали вешать убийства мирных жителей.

Мы, пятясь, отступили из проулка и пошли дальше, держа оружие наготове. Обстановка требовала обострённой бдительности, у меня же перед глазами стояло лицо убитой мною красавицы.

Вскоре колонне пришлось остановиться: впереди улица между домами была перегорожена стеной свежей кладки. Высотой она была до окон третьего этажа, а какой толщины, оставалось только гадать. Тут же из-за неё полетели кугели, и нам пришлось отступить. Вскоре выяснилось, что такие же стены перегораживают и соседние улицы. Это приостановило дальнейшее наступление наших армад.

* * *

Я вёл самоходную четырёхколёсную машину вверх по склону холма. Сочная зелень откосов блестела в лучах полуденного солнца. Дорога с удивительно ровным покрытием привела меня к аккуратному двухэтажному домику. Стены его под самую крышу были густо заплетены вьюнком, розовые чашечки цветков широко раскрылись навстречу светилу.

Остановившись возле дома, я выключил тихо рокочущий механизм и вышел. Запах газов, отработанных машиной, быстро улетучился, сменившись пряными цветочными ароматами. Птицы, перепархивая с куста на куст, весело щебетали. Внизу, у подножия холма, раскинулось большое озеро. Под лёгким ветерком вода рябила, отсвечивая яркими бликами. Тенистая дубрава на том берегу серебрилась листвой на солнце. По бирюзовому небу невдалеке с шумом плыл странный летательный аппарат, похожий на огромную серебристую птицу. Распластав скошенные назад крылья, он медленно снижался к городу.

Дверь скрипнула, и я обернулся.

— Папа! Папочка приехал!

Ко мне бежали две девчушки одна другой меньше в коротеньких весёленькой расцветки платьицах. А на крыльце стояла босиком и улыбалась... Мэринда, живая и здоровая. На ней была белая блузка и чёрная короткая юбка, выше колен. Ветер играл её дивными, почему-то сейчас белокурыми волосами. А глаза светились счастьем.

Разум отказывался верить. 'Как же так? Она же умерла... Или врачи ошиблись, приняв за смерть глубокий сон? А во сне она справилась с ядом. А может, сном была вся моя нелепая жизнь, жизнь властителя, а вернее сказать, бесправнейшего раба всевозможных условностей. Конечно! Такое существование не может быть ничем иным, как кошмаром!' Всё это вихрем пронеслось в голове.

На меня с разбегу налетели два мягких шумных комка плоти — живейшее доказательство реальности бытия. Мои дочки! Я подхватил обеих на руки. Мне тут же вспомнилось, как привозил их из родильной клиники, как растил, как воспитывал. Старшую мы назвали Эльзой, а младшую — Кэти. Вспомнилось и то, как на одной из студенческих вечеринок познакомился с Мари, будущей матерью моих детей.

А этот дом? Его купил отец, когда я был ещё совсем маленьким. Маль-чишкой я облазал в нём каждый закуток, знал его от крыши и до погреба. Каким же огромным он мне тогда казался! Вспомнил, как боялся в раннем детстве заходить один в тёмный подвал. Как однажды, сильно нашалив, прятался от отца пол дня на чердаке.

— Папочка, а что ты нам привёз? — отвлёк меня от воспоминаний звон-кий голосок Эльзы.

— А вот сейчас сами увидите.

Я направился к багажной дверце автомобиля. Там была целая гора покупок. Девочки сразу же в них зарылись, выискивая гостинцы. Я рассмеялся и извлёк на свет красивые упаковки, которые они тут же принялись потрошить.

Нагруженный пакетами и коробками я пошёл в дом. Скрипнула под ногой рассохшаяся ступенька, та самая, которую уже давно хотел заменить, но всё руки не доходили. Мари чмокнула меня в губы, забрала часть ноши, и мы вместе зашли в блаженную прохладу холла.

Вскоре всё семейство собралось за обедом в столовой. Готовила моя жена исключительно. Мы с удовольствием ели телячьи бифштексы с тушёными овощами к гарниру, потом — творожную запеканку под сладкой подливой. Свежая земляника в глубокой фарфоровой миске душисто пахла на середине стола. Я разлил по бокалам прохладное рубиновое вино четырёхлетней выдержки. Девочки пили гранатовый сок. Ветер тихо играл занавесками в настежь открытых окнах. Мы с Мари беззаботно болтали во время трапезы. Девчушки весело лепетали о своём, смеясь во весь голос.

После обеда мы, обнявшись, сидели в увитой плющом беседке, глядя с высоты на сверкающую озёрную гладь. Нас окружали привычные звуки: голоса наших детей — они играли неподалёку, — птичий щебет, стрёкот кузнечиков. Свежий ветерок приносил дурманящие запахи трав и цветов, и душа моя преисполнилась умиротворением. Мари, разомлев, склонила ко мне голову. Я хорошо видел ложбинку меж двух полушарий, соблазнитель-но оттопыривающих её блузку. Туда спускался золотой крестик на цепочке, совсем не похожий на знак Всевидящего Ока в треугольнике — символ, который принят был там в моих видениях.