Волкодав

— А для меня?

— Для тебя? — Звен посмотрел на меня и отвел глаза: Я не знаю. Ты сам еще не знаешь, откуда же знать мне?

— А что я должен знать?

— Вот что, — Звен подтянулся к экрану, и я разглядел красные нитки сосудов у него на лбу и висках: Мы поедем к ней в гости.

— Нас не приглашали.

— В этом суть. Йововичи никогда не приглашают к себе, разве это не странно?

— Это будет грубо.

— Это будет справедливо.

& nbsp;

Первые секунды Зорька не говорила ни слова. Мы стояли со Звеном в вакуумном отстойнике кемпинга Йововичей и молчали.

Если бы Зоря не боялась быть грубой, она бы спросила, что вам, собственно надо?

Но даже забредших туристов, даже окоченевших амошников, не успевших на вечерний рейс элельки, Луняне в дом впускают. Их не приглашают, но и не прогоняют. Дверь в вакуумном отстойнике оставляют открытой, включают гростер и в гостиных комнатах включают режимы очистки и глажки.

— Проходите, — ее волосы рассыпанные по плечам, были влажные, а на шее виднелась струйка воды: я сейчас, подождите в гостиной.

Мы выбрались из скаффи и уселись на маленькие пуфы во входном зале. Нам не преложили ни воды, ни желе, ни кубиков льда.

Дверь, ведущая в соседний зал, чуть приоткрылась, и на пороге появилась миловидная женщина лет 40. Пожалуй, она была даже красива, если бы не выглядела немного больной и усталой.

— а я услышала шум и...

Мы смотрели на ее узкое лицо, правильные черты лица, красивые серые глаза, темные волосы, забранные в сеточку и думали о том, что, в принципе, не знали, как себя вести.

Мы встали, поклонились, я подошел к ней и наклонил почтительно голову.

— Дама Роза, извините нас за визит без приглашения. Мы бы не осмелились вас тревожить...

— Что вы, — лицо женщины приобрело еще более испуганное выражение: Я вам очень рада.

Она схватила меня за руку и, теребя рукав ствара, залепетала:

— К нам очень редко, очень редко приходят гости. Мы живем тихо, а я так большей частью сплю. Знаете, сплю и сплю. Ведь много спать нельзя, можно и не проснуться, всякое бывает.

Она тяжело опустилась на край пуфа и, кажется, забыла о нас. Она опустила голову на руки, прикрыла глаза и задремала.

Зорька вбежала в зал, спотыкаясь о порог, без домашних туфель, босиком:

— Мама, что вы здесь делаете? Вы должны спать!

— Зоря, мы знакомились и... — было начал я, но Зорька меня не слушала.

— Мама, вы обещали. Вы ведь хотели спать, так идите. Я подогрею для вас кровать и включу макияжное зеркало, только идите.

— Но я устала спать, — запричитала мать и захныкала.

В такой ситуации воспитанный Лунянин должен извиниться, встать, уйти и забыть обо всем. Я встал, но Звен продолжал сидеть, расширенными глазами глядя в одну точку. Я попытался перехватить его взгляд и остолбенел...

Звен неотрывно смотрел на ногу женщины, на ее голень. Домашнее палоно доходило ей до пят, но складки сморщились и оставили женскую ногу на всеобщее обозрение. А на голени у нее красовались четыре выжженных звездочки. Что они обозначали?

Приличные Девушки на Луне узнают об этом от подруг, юноши от мужчин видавших виды.

На Луне царит свобода нравов. Органы права и охраны следят за соблюдением Лунного кодекса, но не мешают жить Лунянам своей жизнью. У некоторых такая жизнь была весьма бурная. Для того чтобы бурная жизнь была, в общем-то приятной, существуют службы профилактики массовых заболеваний. Они следят за носителями инфекций, за состоянием здоровья Лунян в отдаленных кемпингах. Они проверяют всех Лунных шлю.

Если у женщины, о которой подлинно известно, что она шлю, выявляются заболевания, кожные, венерические, иммунные, ее изолируют и лечат. Некоторые женщины, пытаясь избежать огласки, сбегали из профилактических заведений и скрывались по кемпингам у мужчин. Что бы предотвратить подобное, в службе профилактики массовых заболеваний, было решено ставить больным шлю отметки клеймо с чувствительными элементами. У больных женщин клеймо горело алым цветом; с уменьшением вирусов в крови, цвет клейма менялся на черный. За пять звезд на теле шлю высылали с Луны. Говорят на Земле, с введением кодекса морали и чести, пятизвездочных шлю аболировали. Смысл этого глагола можно трактовать по разному, только навряд ли этих женщин просто стерилизовали

Я поклонился Зоре и вышел. Звен задержался дольше. По-моему, он догадывался обо всем с самого начала, но предпочел все сделать так.

& nbsp;

& nbsp;

— Мама, приличные Луняне не должны общаться со шлю?

Цепкий взгляд маминых глаз сканером изучил мое лицо; тонкие брови чуть надломились в легком удивлении:

— С каких пор, ты говоришь на пен-а-нюш? Что такое "приличны" и что такое "должен"? Луняне — свободные люди и никому ничего не должны.

— Извини, — я уже забыл, что хотел сказать, зачем начал разговор и бормотал глупые слова: я не для этого.... я все понимаю.... просто... так все сложилось....

— Принеси мне шоколиновый порошок, Алеша.

— Ты будешь делать плитки?

— Нет. Но пока ты сходишь за порошком, ты обдумаешь то, что хочешь сказать, и будешь готов беседовать.

Я стряхивал с пальцев налипшие полусладкие крошки и пытался начать разговор заново.

— Давай поговорим про шлю, — мама села возле меня и стала помогать мне оттирать руки от шоколина.: Шлю шлю рознь. Это для начала. Есть женщины, у которых что-то не сложилось в жизни, что-то раз и навсегда пошло неверно, и они уже ничего не могут изменить. Им не важны деньги, им не нужен кемпинг, алменья, одежда. Им хочется немного внимания и теплоты.

Я сидел опустив глаза, краснея щеками и шеей, боясь вставить слово:

— Я бы не хотела, чтобы ты, мой сын, вел себя нюшно. Осуждение — это любопытство с плевком в спину. А любопытным быть не стоит. Особенно тогда, когда тебя об этом не просят. Если ты осуждаешь человека, значит ты досаждаешь ему своим любопытством. По крайней мере, — ее строгие глаза заставляли меня краснеть еще больше: по крайней мере, осуждаемый тобою человек имеет право об этом не знать.

— Что же мне делать? — я сидел все также, опустив голову, скрючив спину: как же мне теперь, мама?

Она встала, положив руки в просторные карманы палоно, прошлась по зале:

— Это твоя задача, я не могу решить ее для тебя. Тебе нужен твой собственный ответ на нее. Только, — она посмотрела на меня и улыбнулась: Только я знаю, что ты все сделаешь правильно. Хотя, правил нет, есть их осознание.

Я робел перед матерью, робел перед ее строгим взглядом, перед ее уверенностью в себе и не говорил, что порой не понимаю того, что она от меня ждет. В конце концов, она, я знаю, я чувствовал это всегда, никогда не любила Звена, хотя он был личностью, хотя у него был интеллект, понимание.

— Порой они вдвоем спорили о вещах, о которых я не имел ни малейшего представления. Они говорили об ионно-плазменном двигателе, о вычислении перигеев и лунных бурь, о человеческом эго и презумпции невиновности. Я не мог даже поддакнуть в их беседе, потому что не знал, где надо сказать "да".

— Не всякая правда нужна человеку, — отвечала мама.

— Дама Елена, как вы можете говорить о лжи, вы, человек спасающий сотни новорожденных и их родителей. Вам следует ненавидеть ложь.

— Ложь и не говорение правды — это две разные вещи.

— В чем же суть, дама Елена? В чем же разница? Ведь результат один — неведение.

— Не говорение правды — это свобода. Человек сам узнает истину, и ему не навязывают мнений.

— А ложь?

— О! Ложь! Ложь — это отказ выборе, это посягательство на свободу.

— А как вы назовете ситуацию, когда человек не знает правды, но и не спрашивает о ней, т. к. уверен, что ложь, покрывающего его — правда и не подлежит сомнению. Ведь это ложь! Ведь это предательство — не открыть ему истины.

— Это любовь, — мама улыбнулась тихой, нежной улыбкой: это любовь, Звенимир.

И Звен всегда молчал, не смея спорить далее. Мама всегда видела на ход вперед, беседовать с ней было удовольствием, но спорить — ошибкой.

— Мама, — иногда спрашивал я: тебе, наверное, было бы проще с таким сыном как Звен. Он разносторонняя личность, он может быть гени. Я хуже его во всем.

— Не говори так, — мама наклоняется и дарит быстрой, легкий поцелуй в затылок.

— Звен — несчастный человек. Несчастный мальчик.

— Отчего?

— Он отрицает детство, отрицает юность. Он уже родился взрослым, такое бывает. А быть взрослым всегда — не очень то и весело.

— А я? Я? Я счастлив?

— Ты? — она водит пальцем по моим бровям, вискам, шее: ты совсем другой.

— Звен говорит, это оттого, что я не люблю думать, не люблю анализировать себя.

— Ты... — она молчит и слегка улыбается: ты... ты.

— Я хочу сказать тебе, что мне все равно, кем была твоя мать.

Зорька смотрела на меня своими темно-карими глазами, а выражение ее лица то и дело менялось, я не мог понять, то ли она сердится, то ли обижается, толи просто хочет плакать.

— Вернее, это не совсем так. Я знаю, что она была шлю, и я не могу не думать об этом. Но я также знаю, что к тебе это не относится ни коим образом. Я хочу, чтобы все было по-прежнему.

— Ты наверное чувствуешь себя героем?

— Что?

— Я говорю, ты чувствуешь себя героем.

Ее ноздри раздулись, щеки покраснели, уголки подвижного рта опустились глубоко вниз.

— Каков герой! Сказать дочке бывшей шлю, что он ее прощает. А мне наплевать на твое прощение, понял? Ты ведь выдал себя, правильный лунный мальчик. Ты знаешь, на Земле я даже бы на тебя не посмотрела.

— Что ты вообще говоришь такое? В чем ты меня обвиняешь?

— А ты меня в чем? В том, что моя мать бывшая шлю? Да чем твоя лучше млей?

Я ударил ее. Это не было пощечиной, это было ударом. Я ненавидел ее ровно три секунды, а потом понял, что ненависти больше нет.

— Спасибо, — она сидела на корточках, тяжело дыша: мне было это необходимо.

— Зоря, прости, я не хотел.

— Нет, — она убрала мои руки, отстранилась: ты прав. Я говорила не весть что, и ты прав, кто я такая, чтобы говорить про твою мать, чтобы даже упоминать ее.

— Прости, это случайно.

— Да вес нормально, — она терла щеку, а кончиком языка зализывала кровоточащий рот: я сказала, ты прав. Твоя мать даже не захотела со мною познакомиться. Она никогда не приглашала меня к вам, она знала, что я тебе не пара.

— Но я все еще люблю тебя, — я попытался коснуться ее щеки, но она шарахнулась в сторону.

— Ерунда. Забудешь. Отца переводят на Землю, мы навряд ли когда-нибудь увидимся еще.

Мы глупо молчали, и я не остановил ее, когда она повернулась чтобы уйти. Ударить даму — это все равно, что добровольно отключить в скаффи воздуходувы. Ни одни Лунянин больше не примет такого человека в дом, его попросят с работы, а потом и с Луны. То, как я ударил Зорю, видело, по крайней мере, десяток наших одноклассников. Ног ничего не последовало. Дело в том, что Зорю они дамой не считали, они считали ее дочкой шлю, и никто даже головой не покачал укоризненно.

— Подумать только, — Вера, дочь дамы Валерианы, презрительно сжала губы: а ведь столько лет училась вместе с нами в одном классе. Я даже играла с ней в мяч. Подумать только: в одном душе, рядом с дочкой шлю...

На уроке пне-а-нюша, профессор Крамов удивленно поднял брови, услышав в ответ на фамилию "Йовович" — выбыла. На уроке говорили о каких-то метафорах и метонимиях, я спутал примеры и попросился выйти. Прозвенел звонок, ая все еще так и стоял у входа в класс, прижавшись к холодному стеклину окна.

— И все таки это была игра, — Крамов прошел мимо, не повернув головы, не сбавив шага.

В выпускном классе нам предстояла сдача экзаменов на двух иностранных языках, на евро следовало сдавать точные и естественные науки, на одном из выборных — науки гуманитарного цикла. И если на евро я еще и наскребал несчастные 21%, то мой романский приходилось извиняться. Иногда мне не ставили даже 10%.

После отъезда Йововичей, помогать мне стало не кому, и Звен решил за меня взяться.

— Когда будешь писать обзорное сочинение, — с серьезным видом наставлял он, избегай сложных слов, конструкций. 3-4с лова для предложения вполне годится. И Боже тебя упаси, — Звен чуть ли не ткнул меня своим острым носом в лоб: и Боже тебя упаси попробовать не сдать выпускной экзамен. Я тебя просто сживу с Лунной поверхности, ты меня понял?

Я кивал и продолжал писать шпаргалки, пользоваться ими я в общем-то не умел, но делал это чисто для успокоения нервов.

— Если ты не сдашь выпускной, тебя сразу заберут на стажировку, — Звен многозначительно кивал головой и делал большие глаза.

— Ну и простажируюсь, вели бед.

— Ты мечтаешь о нюшной планете?

— Ты думаешь отправят туда?

— Закон один для всех, — Звен стучал костяшкой пальца по моему плечу, полагая, что так я усваиваю больше информации: Луна находится под протекторатом Земли, а потому Луняне ей кой-чем обязаны. Вот ты и пополнишь список призывников.

— А сколько лет надо пробыть на стажировке?

— Как и всем, тебе светят три чудных нюшных годика. Это, в принципе, без правонарушений. А то и все пять.

— Шушь! Пять лет на пла нюш!

— Вот и учись, Леша. Закончишь школу, подашь свою фото-историю в Лунную дипломатическую академию м будешь всю оставшуюся жизнь общаться со своими любимыми монгами.

— А ты?

— А что я? — Звен наконец убрал пальцы с моего плеча и откинулся на стуле: я буду хистрографом. Меня наймет какой-нибудь Лунный политик, и я буду высчитывать ему шансы на победу на выборах.

— Весе дел!

Экзамен гуманитарного цикла состоял их хистрографического текста, диалектических задач и обзорного сочинения. Моя работа должна была быть на романском. По сути дела, шансов у меня не было. Я не разбирался в хистрографии, не понимал законов диалектики, а по-романски мог лишь в общих чертах рассказать о своем скаффи (инструкцию-приложение я выучил наизусть).

Я сидел в ослепительно-белоснежном стваре на своем обычном классном месте и собирался с мыслями.

— Кравец, — дама Эврика, наша директриса, заботливо склонилась надо мною: не придавайте всему большого значения. В дипломатическом корпусе мало кто будет интересоваться вашими процентами по диалектике. Просто напишите работу как сможете. Я попытался ей улыбнуться, но строчки, положенного передо мною текста, прыгнули в глазах и все вдруг окрасилось в траурные тона:

— Назовите дату земной битвы при Ватерлоо. Опишите военный потенциал действующих сторон, объясните допущенные военачальниками хистрографические ошибки, сделайте выводы.

— Опишите экономическую и политическую ситуацию в странах Земли в преддверии первой мировой войны, используя хистрографические формулы, объясните причины формирования военных блоков, сделайте выводы.

— Назовите дату начала первой мировой холодной войны и т. д.