Союз летящих

Этим, по-хорошему, научники должны заниматься. Но какие сейчас научники — грантососы... Всем на все плевать. Лисицын ощутил внутри знакомую горечь.

Ладно, разберемся. И с этим разберемся тоже.

После тренировки настроение полковника улучшилось. Он сел в свой "Опель" и поехал домой.

Полковник был родом из Любани, а квартирку в Питере смог прикупить после Ирака. Недавно совсем, можно сказать. Квартира на Седьмой линии Васильевского была очень неплохая, трешка, старинная, добротно отремонтированная. Может, стоило купить вместо нее две небольших и переселить мать из Любани — но мать переезжать не хотела, там ведь у нее внуки, племянники Виталия, ну а Виталий так и остался бобылем.

Маринка бросила его еще в 90е, когда было неясно, будет ли он жить дальше, и как, инвалидом или нормальным человеком. В общем, обыкновенная сука. А с тех пор у полковника толком не было времени на личную жизнь.

Надо, кстати, матери позвонить, подумал Лисицын. Но сначала — Евгению.

Он легко взбежал по ступенькам. Старый питерский дом, с широким парадным, крашеными перилами, стертыми от времени ступенями, допотопным лифтом в железной клети. Лисицын любил Питер — Ленинград — еще с детства, приезжал сюда с родителями к тетке в гости. Каждый год они ходили на Неву, смотреть парад в день Военно-Морского флота. И может быть, эту квартиру он решился брать именно потому, что она, очень недешевая, напомнила ему старую теткину коммуналку на Лиговке.

Тогда жили десять человек в семи комнатах, а теперь вот он один — в трешке. И зачем ему столько места — непонятно...

Лисицын аккуратно запер папку с работы в сейф. Поставил ботинки в шкафчик. В ванной помыл руки, напевая себе под нос: "Мой Фантом, как пуля быстрый, в небе голубом и чистом"... Улыбнулся. Это была его песня-тотем, еще из пионерского счастливого и сложного детства 70х годов прошлого века. Может показаться глупостью, но в этом Виталий видел некое предзнаменование.

"Кто же тот пилот, что меня сбил?", —

Одного вьетнамца я спросил.

Отвечал мне тот раскосый, что командовал допросом:

"Сбил тебя наш летчик Ли-Си-Цын".

Уж конечно, этой песней его дразнили. А песня ему нравилась.

До такой степени, что одно время Виталя Лисицын (золотой медалист, победитель олимпиад, вне конкурса в любой физико-математический вуз) даже подумывал поступить в штурманское училище. Но пошел в общевойсковое. А потом в разведку. И ни разу об этом не пожалел.

Он заварил себе кофе на идеально вычищенной сверкающей кухне. Вылил в чашечку. Тем временем комп загрузился в кабинете. Лисицын уселся перед огромным плоским монитором в эргономическое кресло. Отключил вручную интернет. Вставил флэшку — он не хранил свою важнейшую информацию на жестком диске. Хакеры нынче пошли такие, что доверять нельзя никаким антивирусам — особенно если сам не программист.

А эта информация для мало-мальски умного человека... хотя как знать? Поймет ли даже самый умный человек то, над чем Лисицын работал последние пять... нет, по-хорошему — уже пятнадцать лет.

Да, уже пятнадцать — потому что он никогда не упускал из виду даже самые мельчайшие и неважные вроде бы факты и сразу укладывал их в определенную ячейку памяти, откуда они при необходимости легко извлекались и использовались в анализе.

Именно пятнадцать, уже почти шестнадцать лет назад его и стукнуло впервые.

Потому что тогда, в Грозном, он и осознал первый раз присутствие этой Силы. К тому времени он уже кое-что понял о расстановке сил в мире, и Система уже родилась — пусть пока только в его мозгу. Тогда Грозный был захвачен чехами, и он — один из немногих — знал и понимал, как должны были пойти события. Но — они почему-то пошли иначе, и объяснения этому он не нашел. Случились Хасавюртовские соглашения, все затихло, ни шатко, ни валко, но затихло — а ведь сценарий развивался куда хуже, и кончилось бы это едва не полным отделением Кавказа от России, а не каким-то там "неопределенным статусом Чечни", отделением, а затем полным распадом страны уже к концу тысячелетия.

Сложная это была ситуация. Главное, что Лисицын оттуда вынес — прорыв бритвы Оккама. Не вводи лишних сущностей без необходимости. Но вот эта необходимость — возникла.

С тех пор Лисицын и начал собирать факты и строить схему, свою Сеть... которая теперь разворачивалась на экране в трехмерной проекции.

Он набрал на мобильнике номер. Поправил наушник.

— Евгений? Привет. Говорить можешь?

— Могу, но недолго, — ответил знакомый спокойный голос.

— У меня к тебе просьба, — Евгений был всегда занят и говорил строго по делу, но эта его манера полностью устраивала полковника, — Не посмотришь еще раз мальчика? Что-то он мне не нравится.

Евгений молчал примерно с полминуты. Лисицын, привычный к его манере, терпеливо ждал.

— Посмотрел, — сообщил Евгений. Лисицын вздрогнул — ему это не нравилось. Он рассчитывал, что Евгений подъедет. На худой конец посмотрит фотографию, — Все в порядке, но опыты надо начать не позднее следующей недели. Потом будет неблагоприятно.

— Откуда информация? — поинтересовался Лисицын.

— Я посмотрел, — настойчиво повторил целитель, — больше ничего не могу сказать.

— Ладно, — Лисицын вздохнул, — организуем. Женя, тебе что-нибудь нужно? Говори. Ты знаешь, пока у меня есть возможности...

— Да, — так же просто ответил целитель, — мне сейчас понадобится десять тысяч долларов.

Лисицын прикинул бюджет.

— Сделаем, — пообещал он, — подъезжай на работу завтра в любое время.

— Если не возражаешь, приедет Соня.

— Хорошо, пусть Соня, — согласился Лисицын.

Евгений попрощался и отключился. Лисицын тяжело вздохнул. Разговоры с Марченко действовали на него угнетающе. Но что поделать?

Он никогда не связал бы воедино все факты, если бы не Марченко. Логик и прагматик, Лисицын ненавидел всяческих целителей, эзотериков и всю эту оккультную шушеру. Не переносил на дух. Он никогда не занялся бы этим делом, не подошел бы к этому — так.

Но ведь это Марченко восстановил ему ноги. Позвоночник. Ведь никто уже, никто из врачей не обещал, что Лисицын будет хотя бы ходить. Хотя бы как-то ковылять.

Его карьера, да что там, хоть более-менее нормальная жизнь должна была закончиться после первой чеченской. Когда он еще был еще обыкновенным старлеем из армейской разведки. Когда прямым попаданием из АК-47 ему разворотило спинной мозг. Вот на такой случай ребята и носили с собой гранату — лишь бы только не жить инвалидом. Но Лисицын потерял сознание, а пришел в себя уже в госпитале. Когда было поздно.

Мать таскала его к каким-то бабкам, несмотря на сопротивление. Все это ерунда. Он сам к каким только профессорам не пробился, используя все возможные связи. Но те профессора лишь головой качали.

А Марченко...

Евгений не делал себе никакой рекламы. Ему реклама была не нужна. Не создавал флера и антуража, не завывал про "древнейшие школы колдовства". Все, что у него было из антуража — портрет индуса, похожего на бабу, с огромной копной черных волос, в оранжевом одеянии. Какой-то аватар, который вроде бы как помогал Евгению в лечении больных.

И помогал, получается, эффективно.

Вот этот аватар и привел постепенно Лисицына к мысли, что не все так просто в мире, как кажется.

Это ему было противно, даже думать не хотелось, не то, что верить во всю эту ерунду, но факт оставался фактом: безнадежные заключения и прогнозы врачей, и — отлично работающие конечности. Против фактов не попрешь.

С фактами Лисицын и собирался работать.

Улыбаясь, Аманда поставила перед Мартином три разнокалиберных пустых стакана.

— В одном из этих стаканов была вода. В другом — уксус. В третьем — одеколон. Теперь попробуй определить, что и где было налито.

Физиолог поднял один из стаканов, понюхал. Неуверенно взглянул на девушку. Потом взял другой.

— Вот здесь, кажется, одеколон был... да.

— Ты уверен?

— Ну... не то, чтобы очень... лучше Руди дать понюхать, но он ведь не скажет.

Ирландский терьер поднял голову, услышав свою кличку. Умотавшись после прогулки, он валялся на коврике. Сатурн счел ниже своего достоинства еще и теперь лежать рядом с безмозглым Руди, и степенно удалился на собственный низкий диванчик.

— Не знаю, — сказал, наконец, Мартин, — но вот здесь, по-моему, точно уксус. Я эти кислотные запахи... — он сморщился, — за километр чую. А одеколон? Наверное, в этом, но очень-очень слабенький. Ты его разводила, что ли?

Аманда наконец выпустила долго сдерживаемую улыбку, растянув рот до ушей.

— Одеколон-то я не разводила... Знаешь, в чем фишка? Во всех трех стаканах была вода!

Мартин уставился на нее обиженно. Аманда потрепала его по руке.

— Это просто эксперимент. Психологический. Не дуйся! Ты спросил, что такое внушаемость вообще. Вот это — простейший тест на внушаемость. Не расстраивайся, больше половины людей чувствуют несуществующие запахи. Это совершенно неважно. Те, кто не чувствует — тоже обладают внушаемостью. Она есть у всех. И зависит, кстати, от обстоятельств еще.

— Конечно, — согласился Мартин, — тебе-то я доверяю!

— А я видишь, подло обманула твое доверие! То есть внушаемость охватывает определенную шкалу, как мы видим, у нее есть градации. Кофе хочешь, кстати? Не волнуйся, это не тест!

— Ну если не тест, то давай!

Они вышли на кухню.

— Уютно тут у тебя, — Мартин окинул взглядом сверкающие поверхности, — у меня вот вечный бардак...

Аманда достала две хрупкие чашечки, запустила громадный серебристый агрегат — он сразу заурчал и замигал разноцветными лампочками.

— Эспрессо, капуччино? Что хочешь?

— Давай капуччино.

— Так вот, о внушении, — Аманда споро накрывала на стол, — итак, это способность, имеющая градации. Как межличностные, так и в рамках одной личности, внушаемость можно повысить, чем пользуются адепты разнообразных сект и спецслужбы. Скажем, недосып, голод, усталость, разнообразные наркотики.

— Сыворотка правды...

— Да, ведь действие подобных наркотиков — это тоже усиление внушаемости. Или снижение внутреннего сопротивления. Подавление воли. Все это — синонимы. Но правда заключается в том, что абсолютной сыворотки правды не существует. То есть любому наркотику — пока еще, по крайней мере — при известной подготовленности можно сопротивляться. И потом... — она села за стол и жестом пригласила Мартина, — наркотики можно применять лишь в узком спектре условий. Допрос? Да, пожалуйста. Тем более, когда здоровье допрашиваемого никого не интересует. Да, в принципе можно создать такую комбинацию наркотиков, которая подавит волю любого человека. Но это нельзя делать в массовых масштабах, дешево и при любых обстоятельствах. А вопрос, согласись, актуальный... попробуй печенье, вкусно? Сама пекла.

Мартин взял печенье из серебряной вазочки.

— Ну ты даешь, — сказал он, — есть вещь, которую ты не умеешь делать?

— Таких вещей много, — улыбнулась Аманда.

— Никак не ожидал бы, что ты так здорово умеешь печь.

— Почему бы и нет? Так вот, вернемся к теме. Создать метод, позволяющий надежно повысить внушаемость до предельных величин — и потом бабахнуть по мозгам пропагандой. Представь, как это можно использовать в армии... в рекламе... в предвыборной борьбе... Нет, конечно, методы промывания мозгов уже разработаны, применяются постоянно. Но вот беда, есть предел восприятия, человеческое сознание не может верить до бесконечности. И если этот предел снизить... максимально повысить внушаемость...

— Да кому же это надо?

— Не знаю. Мало ли? — пожала плечами Аманда.

— И ты что, думаешь, у нас...

— Я ничего не думаю, Мартин. Это информация к размышлению. Более ничего.

Собаки тем временем перебрались на кухню. Сатурн сел рядом с хозяйкой и подсунул голову ей под руку. Аманда почесала пуделя за ухом, как он любил. Мартин тоже погладил пса по курчавой черной шапке. Сатурн страдальчески скосил на него глаз и даже чуть приподнял верхнюю губу. Он не выносил фамильярностей.

Вообще-то кэриен ценят физические ласки, тем более, от рас, которым обычно служат — людей и гуманоидов. Но в данном случае для Сатурна подобные ласки были мучительны, ведь человек не воспринимал его как разумное существо, равное себе, хотя иное, и ласка эта подразумевала в своей информационной составляющей некое унижение, она была направлена от разумного существа к лишенному разума. Но Мартин, разумеется, никак не мог знать этих психологических тонкостей, он видел перед собой всего лишь собаку, к тому же не какую-нибудь неотесанно-агрессивную, а — собаку-интеллигента, которой просто положено быть душечкой.

Сатурн молча ушел под стол. Алейн послала ему в мозг импульс утешения и понимания. Он в благодарность, высунув черный нос из-под скатерти, лизнул ей руку.

Мартин тем временем смотрел на картину чуть выше холодильника. Простенький пейзаж, написанный маслом — горы, долина, но что-то было в нем неуловимо иное, сквозящее, то ли чуть смещенная — но не грубо — цветовая гамма, то ли неведомым образом вложенное художником настроение.

— Неплохая вещь... нетривиально. Кажется, что-то современное. Откуда она у тебя?

Аманда обернулась. На щеках ее заиграли ямочки, она поправила черную прядь.

— Ну что ты, Мартин, — сказала она смущенно, — это я писала.

— Ты?! Ты художница?

— Да нет, какая я художница! И я давно уже этим не занимаюсь. В последние месяцы увлеклась флэш-видео, сейчас делаю фильм...

Мартин помолчал немного.

— Знаешь, на кого ты похожа?

— На кого?

— На Пеппи Длинный Чулок.

— О! — она засмеялась, — вряд ли я подниму лошадь. И самая большая проблема — у меня, к большому сожалению, нет сундука с золотыми монетами.

— Зато на деревья ты лазаешь отлично!

Они рассмеялись, вспомнив недавний эпизод в парке — Аманда на спор легко вскарабкалась чуть ли не на верхушку огромного дуба.

— Понимаешь, чем привлекает Пеппи? Она яркая. Очень яркая, бросается в глаза, ее невозможно не заметить. И она почти всемогущая. И печет отличные кексы!

— Ну с кексами комплимент принимаю. Получилось вкусно. Кстати, хочешь еще кофе?

— Нет, спасибо. А вот чайку, если есть...

— Пожалуйста, — Аманда легко поднялась и стала разливать чай.

— И еще знаешь что? Она добрая. Свою силу она использует для того, чтобы всем помогать.

Аманда вздрогнула, и на миг в глазах ее мелькнула нечеловеческая тоска. Но тут же исчезла.

— Тогда я точно не Пеппи. Мне бы хотелось быть доброй, Мартин. Хотелось бы помочь всем. Очень бы хотелось... Но... я не добрая.

— А мне кажется, ты очень добрая, — тихо сказал Мартин. Аманда снова уселась за стол. Физиолог положил руку ей на предплечье.

Теплая волна побежала по коже вверх от его крепкой ладони. Алейн снова позволила себе заглянуть в душу Мартина, посмотрела в его глаза, и поймала такой водопад восхищения и нежности, что ей стало не по себе.

— Вот ты добрый, — ответила она. Накрыла его руку своей ладонью.