— Там имя Джинджер ЛаФранс, — безразлично ответила она. — Они не будут искать Лану Кей Райли.
— Это твое настоящее имя?
— Нет, но и оно сработает.
— Так как же твое настоящее имя?
Издав звук, отдаленно напоминавший презрительный смешок, она опустила окно и показательно выставила в него локоть, словно собиралась надавать по ребрам всему проносящемуся снаружи миру.
— Значит, хочешь знать, как меня зовут, Золотко? — она хмыкнула. — Имя — это то, что связывает тебя. Зная его, люди думают, что могут управлять тобой. Ты и я… мы похожи, тебе так не кажется?
— И чем же?
— Мы не хотим, чтобы нами управляли, — сказала она, и для него это имело наибольший смысл из всего, что он когда-либо слышал в своей жизни.
— Итак, — продолжала она, пока он переваривал сказанную ею истину, — когда мы доберемся до места, припаркуйся позади дома, там как раз большая лужайка. Ты зайдешь, а я войду вслед за тобой минут через десять.
— Можно и меньше.
— И так сойдет. Утром просто довези меня до Шривпорта, высади на углу Техас— и Эдвардс-Стрит, и мы с тобой квиты.
Он помолчал несколько мгновений и спросил:
— Вот так просто, да?
— Ну да. Проще простого, — ответила она, и ее голос прозвучал настолько легко и беззаботно, как будто за последние полчаса она сбросила с плеч вес всего мира.
… Лежа на кровати в своей небольшой комнате с тлеющей сигаретой, зажатой меж пальцев, и рассматривая сквозь ее дымку на внутренней стороне двери канареечно-желтую наклейку, гласящую «Не курить», Партлоу не чувствовал ничего, кроме легкости. Ключ от «Паккарда» лежал на комоде рядом с его кошельком, внутри которого находился его только что полученный заработок. Все, что он должен был сделать утром, это сказать Невинсам, что возвращается в Шривпорт с Ханикаттом и его ассистенткой, и предупредить Генри Балларда в гараже, что вернется за «Оклендом» через пару дней, но прямо сейчас он заберет из багажника коробку с Библиями. А после они отправятся в Шривпорт вместе с Джинджер ЛаФранс на его новом «Паккарде».
Проще простого. Ведь так?
Он стряхнул пепел в стакан, стоящий на тумбочке и подумал о том, что старуха Невинс, вероятно, подняла бы много шума, застав его за курением, но сейчас ему было на это плевать. Надо думать, Хильда Невинс будет рада его отъезду не меньше, чем отъезду дока и его ассистентки в красном. Эта старая карга будет наслаждаться видом того, как нежелательные постояльцы уносят свои задницы прочь из Стоунфилда.
Золотко. Он вспомнил о том, как Джинджер повадилась называть его, и отчего-то понял, что ему приятно это прозвище — особенно в ее исполнении. Пожалуй, он оставит его себе на некоторое время. Продолжая размышлять, он мысленно сделал себе пометку никогда больше сюда не возвращаться. И пусть «Окленд» достается Балларду — надо думать, он спокойно загонит его кому-нибудь.
Шло время, а сон все не желал окутать его. Партлоу не мог изгнать из памяти картины, воскресавшие перед ним снова и снова. Выстрел… конвульсии умирающего Ханикатта… струйка дыма, поднимающаяся из отверстия в одеяле. Но ведь фактически это действительно было не убийство — это больше походило на избавление больной собаки от страданий! Будь проклята Джинджер ЛаФранс, но в ее словах на этот счет крылось слишком много смысла: уж лучше смерть, чем жизнь в условиях полнейшей деградации мозга! Ведь чем еще зарабатывать мошеннику, кроме остроты ума? Когда разум разрушен возрастом и полон дыр — что тогда остается для жизни? Ничего. По сути, это уже и не жизнь, это медленное падение в забвение — к небытию. Партлоу надеялся, что если когда-нибудь старость и его лишит возможности разумно мыслить, отыщется добряк, который всадит ему пулю в голову так же чисто, как он сам сделал это с доком Ханикаттом.
Хотя… выстрел в бок, который этому предшествовал, вряд ли можно было назвать таким уж чистым, и, должно быть, именно это так беспокоило Партлоу. Зачем Джинджер это сделала? Она ведь могла просто ударить дока пистолетом по голове и вырубить его вместо того, чтобы стрелять ему в ребра. Но она предпочла… послушать его стоны?
Партлоу тяжело вздохнул. По-видимому, Джинджер была из тех, кто мог легко и быстро довести дело до точки невозврата. Так или иначе, там, у подлеска у них не было времени — да и смысла — спорить о способе убийства.
По пути от того места, где они выбросили тело Ханикатта, Джинджер сказала Партлоу притормозить, напомнив, что им еще предстояло избавиться от одежды, снятой с трупа. Почти сразу выполненный левый поворот привел их машину в лес, где поблизости не было ни одного огонька: там-то они и решили остановиться. Для того чтобы сжечь одежду, использовали бензин, следя за тем, чтобы горючее не попало на них самих. Джинджер внимательно следила за огнем, и, прежде чем костер разгорелся в полную силу, велела затоптать его, что Партлоу выполнил беспрекословно. После этого, согласно плану, они вернулись в Стоунфилд.
Теперь, лежа на кровати и размышляя о пережитом дне, Партлоу задумывался о том, что, согласно плану, собирается высадить Джинджер в Шривпорте на углу Техас— и Эдвардс-Стрит — всего в нескольких кварталах от его собственного укрытия в отеле «Дикси-Гарден» на Коттон-Стрит. По-видимому, Джинджер совершенно не хотела, чтобы ее новый подельник знал, где она собирается остановиться, но он подумал, что будет забавно, если, пытаясь запутать его, она поселится в том же отеле. Задумавшись о своей недолгой прежней жизни в Шривпорте, Партлоу утвердился в мысли, что никогда не встречал там Джинджер ЛаФранс… если только не предположить, что она скрывалась, нося парик и наряжаясь женой фермера — такую вероятность тоже нельзя было сбрасывать со счетов...
Где-то за окном раздалось совиное уханье, и этот одинокий, но навязчивый звук — как и всегда — заставил Джона Партлоу ощутить некое родство с ночными охотниками. Они выслеживали свою добычу во тьме, которая принадлежала им. Для них это было не время сна и отдыха — для них это было время нужды и необходимости, а Джон Партлоу слишком хорошо знал, каково это.
Его мысли прервал тихий стук в дверь. Тук-тук. Тук-тук. А затем послышался женский голос, звучавший едва ли громче шепота:
— Открой.
Перед тем, как лечь и закурить, Партлоу этим вечером отчего-то предпочел снять только рубашку и ботинки, поэтому, можно сказать, что сейчас он был одет и готов к встрече с нежданной гостьей. Встав, он подошел к двери, но на пару секунд замешкался, прежде чем щелкнуть задвижкой. Наконец, он решился открыть ей и вгляделся в ее лицо, на котором отражались блики от потолочного светильника-полусферы из красного стекла. Джинджер ЛаФранс выглядела усталой, глаза ее опухли — будто она тоже гонялась за неуловимым демоном по имени Сон. Ее окрашенные в блонд волосы были ныне освобождены от крепкого рабства гребней и вольными локонами свисали на лоб до самых выщипанных бровей. На ней было лавандовое платье с красной атласной розой, вышитой чуть выше левой груди.
— Ты так и будешь там стоять? — спросила она все таким же тихим голосом, затем подняла правую руку, и в ней блеснула серебряная фляжка дражайшего мертвого дока.
Партлоу отступил, чтобы впустить гостью в номер, приметив, что в левой руке она держала свою сумочку. Ночная посетительница положила обе вещи на комод, после чего обернулась, молча прошла мимо Партлоу прямо к двери и крепко ее заперла. Лишь после всех этих манипуляций она взглянула на него, как кошка на мышь, которую вдобавок еще и искупали в ванной с кошачьей мятой.
— Не можешь уснуть? — спросил он.
— Черт побери, как здесь накурено! — вместо ответа фыркнула она. — Воняет как в аду.
— Мне нужно было покурить.
— А выпить тебе не нужно? Там осталось еще несколько глотков.
Он кивнул.
— Конечно, я хочу выпить.
— Правильно, Золотко. Только дурак отказывается от выпивки, — загадочно улыбнулась Джинджер, и, взяв фляжку, отвинтила крышку. Партлоу точно знал, зачем она пришла в его комнату и чего именно хотела. Это был механизм, который не нуждался в каком-то особенном представлении как таковом, потому что — хотя у него в голове и звучало эхо убийственного выстрела — его тело оставалось глухим к звукам прошлого. Рядом с женщиной, предлагающей ему себя, ничего больше не имело значения: ни ее немного потрепанный вид, ни, тем более, смерть какого-то одряхлевшего и выжившего из ума мошенника.
Он взял фляжку из ее руки и выпил. Она потянулась к нему, накрывая его руку своей, после чего забрала фляжку, сделала глоток и, заглянув ему в глаза, криво улыбнулась.
— Что у тебя на уме? — спросила она.
Он пожал плечами. Ему казалось, что она и так знала ответ, но не собирался сдаваться без небольшого игривого танца.
— Просто мысли, — сказал он.
— Наверно, мысли о том, что мы зря теряем время, — догадалась она.
И тут она набросилась на него. Не как кошка на мышь — скорее, как приливная волна, накатившая на незащищенный берег. Почти задохнувшись от ее натиска, Партлоу подумал, что, обладай она способностью проникать под кожу и добираться до сердца, вен и артерий, она не преминула бы это сделать. У него ушло несколько секунд на то, чтобы приспособиться к ее жару, страсти и энергии, а тем временем ее руки блуждали по его телу, и она жадно впивалась ему в губы горячими поцелуями, их языки переплетались, словно в страстном танце. Теперь приливная волна, с которой Партлоу изначально сравнил ее, напоминала ему, скорее, лаву, чем воду. Эта лава заполнила его и понесла их обоих на кровать, где они начали спешно наполовину снимать, наполовину срывать и сбрасывать с себя одежду. Хищная и настойчивая — эта женщина казалась ему повелительницей вихрей.
Пружины кровати, казалось, были готовы распевать Кэба Кэллоуэя[15] — так громко они скрипели под их телами. Партлоу казалось, что этот звук вот-вот разбудит чету Невинсов, а вместе с ними и весь спящий Стоунфилд. Наверное, и пресловутого Самуэля Петри Бланкеншипа поднимет из его вечной могилы.
Джинджер продолжала жадно впиваться в него поцелуями, в которых не было и намека на нежность. Казалось, все ее тело охватило пламя: аромат опаленных роз, исходивший от нее, теперь стал, скорее, напоминать едкий запах костра. Все, что мог сделать Партлоу, это держаться из последних сил и не допустить, чтобы их авантюра закончилась преждевременным взрывом.
Внезапно, в разгар переплетения их тел и объятий, Джинджер оторвалась от него и зашептала, запыхавшись:
— Подожди… подожди…
Она вдруг слезла с него, бросилась к своей сумке, лежащей на комоде, и достала из нее свой уродливый маленький револьвер .38 калибра.
Партлоу застыл, неотрывно наблюдая, как Джинджер доставала из своей сумочки коробку с патронами. Она взяла одну пулю, вставила ее в барабан, крутанула его и защелкнула. Затем она вернулась в постель почти вприпрыжку, ее лицо блестело от пота, а глаза сверкали ненасытным желанием.
— Стой! — вскрикнул Партлоу, встрепенувшись. — Что ты…
— Возьми, — она сунула пистолет в его правую руку. — Давай же! Приложи его к моей голове и трахни меня!
— Что?
Оседлав его, она одной рукой схватила его за волосы, а другой взяла его правую кисть, всунула в нее револьвер и приставила его к своему виску.
— Я сказала, трахни меня! Ну же!
— Я… не могу…
— Положи палец на курок! Делай, что я говорю! Ну же! — прошептала женщина и, судя по ее голосу, она была близка к отчаянию.
К удивлению для самого себя, Партлоу повиновался, решив, что, если она сама поставит его палец на курок, то невольно заставит пистолет выстрелить — она ведь так отчаянно пыталась заставить его сделать это, что не замечала опасности и, не понимая, что творит, уже придавала его руке нужную форму для выстрела. Поняв, что он согласился, Джинджер приставила заряженный пистолет к своему левому виску и начала двигаться в такт вновь обуявшей ее страсти. Партлоу думал, что при таком развитии событий окажется ни на что не годен, но, как ни странно, его желание от этого жаркого безумия распалилось только сильнее. Осознание того, что он не просто трахается, но в то же время играет в сумасшедшую русскую рулетку… что он был внутри той, чья голова могла в любой момент быть снесена выстрелом из-за неосторожного движения пальца или даже непроизвольного сокращения мышц, сделало его член еще тверже. Чувство близости смерти внезапно обострило до предела все его ощущения. Никогда, никогда прежде Партлоу не испытывал ничего подобного! Самый необычный секс, которым он мог похвастаться до этого, случился у него с одной проституткой в борделе Хьюстона. И вся необычность заключалась лишь в том, что она заставила его вылизывать ее карамельку, в то время пока она сама высасывала его до оргазма. Но заряженный пистолет у головы и вероятность, что единственное содрогание пальца вгонит пулю в мозг… это было для него чем-то новым. Чем-то настолько возбуждающим, что он мог поклясться, что никогда не испытывал более сильного желания.
Джинджер явно сгорала от возбуждения не меньше. Партлоу показалось, что от охватившего ее жара волосы ее вот-вот могут вспыхнуть ярким пламенем. Она продолжала двигаться сильными, лихорадочно-импульсивными толчками, и, сдерживаясь изо всех сил, Партлоу чувствовал, как рукоять револьвера становится скользкой в его вспотевшей руке. Его продолжало будоражить понимание того, что одно неосторожное движение указательного пальца — и есть один шанс к шести, что мозги Джинджер ЛаФранс разлетятся по стене. И она тоже понимала это! Партлоу сходил с ума от этого осознания, но она… казалось, что таким образом она позволяла себе почувствовать бренность тела и важность момента — похоже, именно это доводило ее до высших граней экстаза.
До Партлоу донесся звук, напоминавший низкий стон, идущий из самого центра земли — как будто прямо под ним распахивались врата Ада. Затем последовал еще один гул, похожий на отдаленный звон гонга, который становился все громче и громче. Партлоу не сразу сумел понять, что это поезд в этот самый момент проходил через Стоунфилд всего в нескольких кварталах отсюда. Стекла в рамах замшелого номера зазвенели, и расшатанные стены затряслись от вибрации. Казалось, весь пансионат Невинсов мог разлететься на куски, доведя момент до полного парадоксального безумия. В этом вихре страстных движений и громких звуков у мужчины, державшего револьвер у виска своей любовницы, возникло желание умышленно нажать на курок и испытать настоящую силу. Он чувствовал, что ходит по краю, по тонкому льду, под которым бушует вулкан по имени Джинджер ЛаФранс. Если он поддастся этому своему желанию, то с громким хлопком и резким всполохом пламени голова женщины взорвется, и это станет концом для причудливой леди, в которой сочетались жар и холод. Эти видения буквально завладели Партлоу, сделавшись настолько реалистичными, что внезапно толкнули его через край и заставили его бедра приподняться над кроватью. Он едва успел плотно сжать челюсти, чтобы не выпустить рвущийся наружу громкий крик экстаза. Женщина над ним содрогнулась, спина ее выгнулась так сильно, будто могла вот-вот переломиться пополам. Она сильно зажмурилась, и на лице ее замерцали бисеринки пота… а тем временем через Стоунфилд продолжал нестись поезд, как буря, состоявшая из сотри кружащихся железных горшков и кастрюль.
