Скиф 2: На службе у царя Боспора

Свою посеребренную кирбасию35Артаз, наверное, потерял в бою и на голове тестя, как и у других сколотов из его отряда высилась меховая тиара. Зато вороной конь — подарок Алиши и чешуйчатый сарматский доспех, равно, как и узорчатые анаксариды36 — все, как и прежде — с ним и на нем! Разве, что штаны выцвели, да и темные пятна на них свидетельствовали о канувших в лету славных временах их хозяина.

Артаз исхудал, а в его куцей бороденке появилось еще больше седых волос. "Конечно, он пойдет за мной! Ведь я богат и славен!" — решил я. От этой мысли, и плечи расправились, и подбородок горделиво приподнялся. Рука легла на рукоять ромфеи, и на тестя я уже смотрел так, как часто на меня взирал с высоты своего стула Левкон — владыка Боспора.

Старик вставил в рот свистульку и просвистел "все ко мне", потом спрыгнул с коня. Те несколько шагов, что разделяли нас, он прошел, раскрыв объятия. Не говоря ни слова, обнял, утер тыльной стороной ладони слезу катившуюся по правой щеке и лишь потом, сказал:

— О, Папай, спасибо тебе! Я думал, что меня обманывают злые духи, ты ли это Фароат?

— Я, отец. И обязательно с благодарностью принесу Папаю в жертву барана. Ведь до этого момента считал тебя мертвым!

Мы снова обнялись.

Я мазнул взглядом по лицам воинов, что стояли за Артазом и не обнаружил среди них ни одного знакомого. Вернулись те всадники, что погнались за Авасием. Среди них тоже не оказалось никого, кого бы я знал по имени. А на лицо все они одинаковые — бородатые и с длинными усами. Сразу за ними появился и Авасий, наверное, разглядел в своих преследователях скифов или сам следил за ними. Парень с каждым днем он все больше возвращает себя прежнего — смышленого, ловкого, способного в самых неожиданных ситуациях быстро принимать правильные решения. Надеюсь, что свершившаяся месть поможет ему забыть о времени проведенном в рабстве...

Ведя коней на поводу, мы поднялись на холм, и я закричал:

— Лид, встречай гостей!

Он вышел из темноты сада с луком в руках. Спрятав оружие в горит, подошел ближе и, разглядев среди сколотов Артаза, обнял его, будто расстался с ним только вчера.

Воины тестя хватко разобрали ветхую лачугу крестьянина, сбрасывая в кучу все, что могло гореть. Хозяина поместья я так и не увидел, и если бы нас было меньше, наверняка бы встревожился: скорее всего, грек побежал за помощью, чтобы расправится с одним единственным скифом и завладеть его добром. Представив какой сюрприз теперь ожидает алчных греков, невольно улыбнулся.

Сколоты разожгли два костра и разлеглись вокруг них. Достали из мешков вяленое мясо, сыр и сосредоточенно заработали челюстями. Мы же решили дождаться каши, расселись у подвешенного над огнем котелка, и я спросил тестя:

— Как тебе удалось выжить?

Артаз почесал тощую шею, улыбнулся и тихо заговорил:

— Я, сынок, присматривал за тобой. Видел, как ты напал на глупых козлопасов, как заманивал их и как вдруг, забыв о битве, помчался к морю. Встал я тогда на спину своего коня и узрел, что бежал ты от неминуемой гибели, — тесть по-отечески похлопал меня по плечу и уже громче продолжил — спасибо всем богам за такого сына! И дочке за коня вороного! Спас он меня: расталкивая могучей грудью крупы мелких сколотских лошадок, вынес на простор и поскакал в степь. Ты не подумай, что решил я спастись сам. Свистел, звал братьев за собой, но услышали немногие...

Артаз указал рукой на скифов, отдыхающих у костров, и о чем-то задумался. Может, заново переживал в воспоминаниях ту битву.

— Так, отец. Я тоже звал за собой братьев, но слишком шумно было вокруг, вот и сложили они там головы.

Тесть закивал, а я поднялся на ноги и взглядом, легким движением головы поманил Лида за собой.

В глубине черного неба одна за другой проклевывались яркие звездочки, легкий ветерок принес ночную прохладу, и мне захотелось натянуть штаны, рубаху и кожаный панцирь. Я был уверен, что хозяин поместья вернется и не один! Шепнул Лиду, чтобы показал, где он хранит наши баулы? Оказалось, в саду, под старой яблоней. Наверное, там он с луком и караулил, ожидая нашего возвращения.

Авасий в своем экзомисе тоже мерз, сразу смекнул, что к чему и пошел с нами. Тесть если и удивился нашей отлучке, то вида не подал. А я решил, как станут говорить в будущем, брать быка за рога. Выбрал ему толстый, правда, с бронзовым прутом под золотой фольгой браслет с головками баранов на окончаниях и решил подарить. Так сказать повысить Артазу положение. Ведь тесть родом не вышел, чтобы носить золото. Но сейчас исправить это в моих силах. Возвышу его, сделаю родича сотником!

Вернулись втроем к костру утепленные и вооруженные. Я Артазу сразу сказал о том, что меня тревожило:

— Отец, не вижу я хозяина этой усадьбы. Наверняка он придет под утро и не один, нужно подготовиться и хорошо их встретить...

— Встретим, — согласился он и наконец, задал вопрос, услышать который я давно хотел: — Люди познаются в суровое время. Ты уходил на войну прославленным воином и вождем. Не уж то готов вернуться к жене и своим людям нищим и побежденным?

Какие взгляды, улыбки! Мы с друзьями разыграли целый мимический спектакль и лишь, потом я достал из-за пояса подарок и вручил его тестю:

— Ты вернешься к паралатам амбуст37 ману38 — моим сотником!

* * *

Когда я проснулся, солнце уже высоко поднялось на востоке и ярко светило теми особенными утренними лучами, которые греют горячо и остро, но еще оставляют воздух прохладным и свежим. Трава стояла кругом высокой, плотной ярко-зеленой стеной. В темно-синем небе мелькали звенящие черные точки жаворонков...

Теплый ветер кружил над головой белый яблоневый цвет, а головушка моя еще гудела от выпитого ночью вина. Тесть на радостях от моего подарка и радужных планов на будущее решил проставиться, а я Фароату волю дал, чтобы парень, наконец, почувствовал себя самим собой. И будто бы он даже ничего лишнего не сказал, а сделать не смог: ошалел от внимания умудренных опытом воинов и хвалебных тостов, пил наравне со всеми прямо из бурдюка, а я дурак — наблюдал и посмеивался, пока не вырубился вместе с ним. Теперь пацан затаился, а мне стыдно, что часовых не поставил и до сих пор валяюсь на травке.

— Сынок, проснулся? — слышу тихий голос тестя, — Крепко ты спал. Я, как и все старики, лишь первый сон так могу. Потом ворочаюсь. Вставай сынок. Под утро греки приходили. Трое конных и один пеший. Они догадались, что нас много и отступили. Я за ними Тираса послал. Он уже вернулся. Те греки живут неподалеку в большом каменном доме. Поскачем к ним, как думаешь?

Думалось мне тяжело, но и без размышлений было ясно, что эллинов нужно оставить в покое. Труженики они, пахари, к тому же бедные, как и все в этом краю и даже в самой Феодосии, но объяснить это тестю почему-то не мог. Думал и злился: "Нас ждут великие дела, а родственничек хочет устроить маленькую бесславную войнушку. Наверняка и его воины не поймут, если я откажусь и запрещу тестю разорять усадьбу. Эх, в последний раз!"

— В последний раз...

— Что, сынок?

— В последний раз, отец, я сделаю то, что сам не собирался!

Артаз грустно улыбнулся и пробормотал:

— Ночью ты был другим, хорошим...

— А когда золотом тебя одарил и возвысил, каким я был?!

Наверное, перегнул палку: Артаз испуганно посмотрел на меня, и я заметил, как меняется его взгляд, будто до тестя дошел смысл сказанного и он пришел в ужас, точно пес, нечаянно укусивший своего хозяина. Старик, похоже, сам не понимал, что происходит в его голове и сердце. Пожалел его, поднявшись на ноги, обнял и прошептал на ухо:

— Один ты у меня из родных остался, прости, если обидел. Нам нужно поспешить. У Счастливой, наберем из прекрасноконных и номадов армию и обрушим тысячи стрел на стойбища меотов. Там захватим много рабов, добудем богатство и славу. Подумай сам, что можно взять у бедных пахарей?

По щекам Артаза текли слезы — так тронули старика мои слова. А лицо его теперь было таким, будто он наслаждался моим голосом.

— Ты прав, Фароат. Буду теперь слушать тебя как пати39, а любить как сына!

* * *

Под копытами стучали камни, чавкала глина у пересыхающего озерца, шуршала высокая трава — сколоты ехали не таясь, не спеша, переговариваясь между собой. Я не слышал, о чем они говорили, потому, что замыкал кавалькаду и не прислушивался.

Дом греков возвышался на плоском, распаханном бугре. Он хоть и был выложен из камня, но выглядел приземистым, будто врос от времени в холм. Неподалеку возводился фундамент нового жилища. Не такими же и бедными как я думал, оказались несостоявшиеся грабители!

Эллины, конечно, заметили нас, заперли двери и ставни. На крышу вылез юноша с луком в руках, и тут же вернулся в дом: несколько стрел, выпущенных скифами, воткнулись в соломенную кровлю.

Четверо воинов Артаза спешились и, подняв одно из бревен, которые лежали у каменного фундамента строящегося здания, пошли к дому, где засели эллины. Бить они начали не в дверь, за которой возможно еще была опущена катаракта 40, а в стену. Им быстро удалось пробить небольшую брешь и вдруг камни посыпались дождем, валясь и скатываясь неровной грудой. Стена со скрипом как-то вдавилась, погнулась, рассыпалась широкой раскрывающейся кверху неровной воронкой. Потолок над ней обвис, выгнулся, роняя закачавшиеся в воздухе балки.

Воины бросили бревно и, окутанные облаком пыли, с криками кинулись на приступ, спотыкаясь о валуны, уклоняясь от летевших им навстречу дротиков и камней.

Двум скифам удалось ворваться внутрь, но в заваленном обломками домике было так тесно, что им тут же пришлось отступить. Размахивая коротким кинжалом, из пролома вышел эллин, и я увидел, как рыжебородый воин пригвоздил его копьем к земле и как тот извивался, хватаясь руками за поразившее его оружие.

"Бессмысленная бойня!" — Я смотрел как сколоты прикончили остальных греков, на их радость и как они с азартом копошатся в развалинах, разыскивая утварь и одежду глупых пахарей, решивших на свою голову помочь соседу ограбить скифа и размышлял — "Люди будущего могут всю свою жизнь пользоваться репутацией достойных граждан, потому что не было случая, чтобы их достоинство подверглось испытанию. Эти люди если не попадут в приливную волну соблазнов, так и умирают достойными гражданами. А вот я попал! Попал и с удивлением обнаруживаю, что понимаю этих людей с воодушевлением ковыряющихся в полуразрушенном доме, не обращая никакого внимания на убитых ими эллинов"

Глава 8

Шесть однообразных дней подряд я, занимая место во главе отряда, скакал по натоптанному армией Гнура тракту к Керкинитиде и еще три дня до предместий Счастливой. На десятый день вечером, наконец, увидел стойбище паралатов.

Было еще светло, но ленивые южные сумерки мало-помалу сжимали кольцо видимого пространства. Белесое небо опускалось все ниже над нашими головами, пока совсем не слилось с дымом от костров. Вокруг, по обеим сторонам узкой, коричневой от ежедневного употребления дороги, лежала голая, вытоптанная быками и овцами земля, а еще дальше за краем этой земли маячили темными пятнами и сами животные. Слышались голоса мальчишек-пастухов и обиженное блеяние овец.

От скорой встречи с Алишой сердце томилось тревогой. Те бесконечные взлеты и падения, что я переживал — то отчужденность, то снова нежность — замучили, иссушили меня. Страсть к Опии и вдруг неожиданно возникшее влечение к Оре — для меня они были ярче, чем юношеская истома Фароата по Алише. Но мои яркие чувства, о которых нельзя рассказывать людям, чувства, которыми нельзя гордиться, оказались величайшим злом. В этом меня убедила моя собственная жизнь и терзания Фароата. Он ведь переживал — а если Алиша узнает?! Говорят, любимому можно простить все.

"Неправда!" — считал Фароат, — "Простить можно нелюбимому. Нелюбимому можно простить и малодушие, и ложь, и измену. Нелюбимому все это простить можно — все равно не люблю. Но любимому!.."

Эти мысли юного скифа теперь уже для меня стали озарением, чем-то вроде — божественного откровения, как порой Фароат сам осознавал мои собственные рассуждения.

Запахло кизячным дымом. Это высушенный навоз сжигала беднота — восьминогие. Так их прозвали потому, что имели эти номады всего пару волов и повозку. Именно на молодых парней из восьминогих я и рассчитываю. Войско, конечно, из них мне не собрать, а сотню — возможно. Ловко скакать и метко метать стрелы, с детства обучен каждый номад, а Артаз — этот неугомонный старик точно натаскает молодежь сражаться бок обок.

Нас, наконец, заметили, и, собравшись за какие-то минуты в пеструю толпу, юноши, женщины и дети, молча, бредут за нами, наполняя мое сердце еще большей тревогой: скоро они узнают, что уже никогда не вернутся их мужья и сыновья. До утра над стойбищем будет стоять плачь и отчаянный вой, а с утра лица многих женщин будут разодраны до крови. С распущенными волосами они будут бродить между кибиток и шатров, по каждому, пусть даже незначительному поводу, вроде встречи с товаркой, такой же овдовевшей — голосить...

У кибитки, доставшаяся мне в наследство от вождя Агафирса стоит она: мать, царица — ненаглядная Алиша. На ней красное платье-рубашка с длинными рукавами, синий плащ, кокошник вышитый бисером, сапожки — все новое и служанки рядом, откуда взялась эта роскошь? К добру ли?

Она не побежала навстречу, как когда-то босая и простоволосая бросалась ему на грудь, степенно подошла и обняла. Я же уходил на задворки нашего общего сознания, чтобы не мешать Фароату любить и быть любимым.

— Сын, — прошептала она ему на ухо — у нас родился сын.

И я не помню таких замечательных чувств, что переживал в тот момент Фароат — такого блаженства, такой сладкой пустоты, свободы и легкости во всем теле. Он был счастлив и от близости любимой и от этой чудесной новости.

— Покажи!

Алиша подняла вверх руку и девушка из ее свиты тут же поднесла закутанного в шелковую ткань младенца и передала его матери. Она взяла ребенка на руки и показала Фароату. Малыш лежал беззвучный, как кукла, только у самого его личика едва приметно светлел пар.

— Какой красивый! — прошептал Фароат и наклонился над ним.

— Весь в тебя!..

Малыш открыл глаза, и парень едва не задохнулся от восторга:

— Нет, не в меня. Он на тебя похож!

Действительно лицом новорожденный был удивительно красив, как и его мать: кожа гладкая, будто фарфоровая, глаза ярко-синие, волосы густые, темные. Алиша видит, что Фароат доволен и сама радуется, улыбается.

— Пойдем кормить сына.

Они присели на войлочную подстилку у громадного деревянного колеса царского возка, почему-то стыдливо повернувшись к Фароату спиной, Алиша принялась кормить ребенка. Парень робея, все же взял ее за плечи и развернул к себе.

Мальчик деловито сосал грудь, а счастливые родители с умилением на него смотрели и молчали. Еще Фароат поглядывал на Алишу, любовался ее лицом: высоким лбом, чуточку упрямыми, красиво очерченными губами, густыми бровями, черными ресницами.

После ужина они уложили малыша в люльку, хорошенько утеплили его со всех сторон и сами легли спать.