Рус. Заговор богов (Рус - 4)

Гелиния поднималась на стену, говорила через "громовую раковину" — панцирь моллюска с простенькой структурой Ревущих — в ответ армия четко, сохраняя ровные ряды, развернулась и неспешным маршем удалилась. Никто из командиров к ней не вышел, словно она была противно жужжащей мошкой, а не княгиней. Сказать, что это обидело Гелинию — оскорбить истину: она рассвирепела. Только отец смог её угомонить, а не Рус: жена упорно "не замечала" мужа.

После отбытия Гелинии, Пиренгул, очнувшийся Отиг, Леон, этрусский полковник Ратмир и Рус собрались на втором ярусе штаба. Пили вино и подводили итоги.

— Ферапонт еще ответит! — горячился подвыпивший князь. — Не выйти к Гелингин, когда она звала — оскорбление! — все понимали, что во втором предложении речь шла о безымянном командующем эндогорским корпусом, а не о вышеназванном царе Эндогории.

— Успокойся, государь, — миролюбиво сказал довольный Отиг. — Признают они и Кальварион и твой Альвадис. Дай время. А Гапону не поздоровилось! — Он, знающий всех магистров Эндогорского ордена Хранящих, догадался, кто стоял за големом. — В Великие выбился, выскочка! Я ему специально такую структуру подобрал, чтобы по мозгам — как молотом! Сам удивляюсь, как вспомнить удалось... спасибо, Величайшая!

— А что за структура, учитель? — заинтересованно пробасил Леон.

Отиг принялся увлеченно объяснять. К нему прислушался, было, Рус, но был отвлечен Пиренгулом.

— Как ты смог догадаться, зять? — с хитринкой поинтересовался он, намекая на Высшее вмешательство. — Или из потоков Силы рассмотрел?

— Нет. Не догадался я по горам пробежаться. Хорошо эндогорцы с армией придумали — молодцы. Все внимание к ней было приковано. — Честно признался пасынок. — Голем уж больно неуклюжим был, на земле людей старался не топтать, а со стены смело скинул. Эндогорцы же в горах живут? Значит, есть у них скалолазы, а скалы, начиная с пару стадий от стены, узорами не украшены.

— Подожди, сынок. — Не согласился Пиренгул. — Какие скалолазы? Отвесная стена и пропасть с милю! А по дну еще и река бурная бежит! — в ответ на ироничный взгляд Руса, поправился. — Теперь-то, конечно, знаю, что есть у них такие умельцы. Хм, и не только воины-маги! Гвозди придумали, веревки. Но раньше ни я, ни даже уважаемый Отиг о них и не слышали!

— На то в армии есть секретность! — многозначительно сказал Рус, а Пиренгул нахмурился. Давно думал вызвать сюда Максада, чтобы устроить настоящую службу безопасности, откладывал, полагал, что в засыхающем Тире он пока нужнее, но сейчас решил — вызовет. — Просто я знавал в жизни одного скалолаза не-мага, который рассказывал о тех веревках. И еще говорил, что ночью и в туман — смерть. Никто в это время и не пробует ходить по скалам, даже обладая ночным зрением и хорошей цепляющей структурой. — Эти сведения он почерпнул из памяти воина-мага; того, который возомнил себя "мореходом". Снял исключительно последний день, глубже не лез. Ему до сих пор становилось плохо: тысячи эльфийских разумов давали о себе знать, не желая укладываться в обычном человеческом мозге.

— Я и забыл о том человеке, давно это было, а тут все сложилось: день, голем, Эндогория. Вот и все. А "отчим" и так называемый "побратим" мне не помогали. — И одной только этой усмешкой, с которой назвал Бога... не назвал, конечно, но всем ясно, кого он имел в виду, укрепил у Пиренгула мысль о "побратимстве". Кто еще так посмеет? — Я что еще подумал, Пиренгул, может не надо о моем участии знать широким народным массам? Этруски будут молчать, обещаю. Мне и так хватает слухов о том "побратимстве". Люди шарахаются или наоборот пристают — надоело.

— Правильно мыслишь, Рус! — поддержал его князь. Без божественной поддержки его победа выглядела гораздо значительней. — Эх, жаль, Эрдоган погиб, я бы ему устроил... — опрос выживших воинов показал чудовищное нарушение — секретную последовательность камней для открытия врат знали половина воинов. Сотник ввел "ротацию постов", которая по его мнению повышала боеспособность. Разведчики наверняка поймали первого попавшегося, тот и выложил им все. Один лазутчик, благодаря Русу, выжил, но пока находился в беспамятстве. Позже Отиг наберется сил и сломает ему блокировку памяти, а пока пусть поспит. — Пришла пора, Рус, приглашать сюда Целителей и... Максада. Сколько еще эндогорских скало...лазов выжило — неизвестно. Говоришь, не можешь снять блок?

— Я не магистр, — поскромничал зять. Он узнал, что кодовая последовательность, по счастью, была известна только двоим: воину-магу убитому Леоном и единственному пленнику. Когда Рус прочувствовал строжайшую эндогорскую дисциплину, секретность, возведенную в абсолют, подозрительность ко всем, в том числе и к товарищам по оружию, презрение к тиренцами и грязным рабам, активно насаждаемое в армии; то ему стало жалко этих умелых воинов. Не повезло им с царем, от него шли эти неоднозначные нововведения — воин-маг Текущий по имени Ниротон постоянно рассуждал об этом. Весь выживший состав тирской сотни посадили под арест — к ним не подобраться, так что с остальными семью диверсантами, среди которых остался только один склонный к Силе, вовремя отставший от напарника, пусть разбирается Максад. Давно ему сюда пора.

В городе объявили праздник — первый в истории людского Кальвариона. Гелиния расщедрилась и выставила народу каганского вина, фруктов, сладостей и тирские мясные закуски, ради которых повелела забить чуть ли не половину казенных борков и овцебыков. Грация на Фонтанной площади устроила торжественную службу при стечении едва ли не всего, тогда еще невеликого населения княжества. Тиренцы, бывшие рабы (в основном — эндогорцы) и даже суровые этруски устроили массу импровизированных концертов, с широким использованием каганских инструментов: разновеликих труб и струнных, напоминающих земные гитары и скрипки с великолепным звучанием. Танцы, веселье длились всю ночь и главными героями были этруски, Отиг и Пиренгул. По договоренности с князем, роль Руса с Леоном скромно умалчивалась.

В Кальварионе Рус погостил у Леона, куда не забыл позвать "великого борца за процветание Тира" Андрея. Друзьям пришлось защищаться от его кулаков и хитрый Текущий выбил-таки у Руса обещание помочь ему с тем самым "процветанием", то есть ходить по Тирским степям и добывать воду. "А то вы тут с эндогорцами развлекаетесь, а я там один скучаю!", — таков был его неоспоримый довод.

Вечером все вместе погуляли на празднике. Первым домой заторопился Андрей: "Сто лет жену не видел! Я, между прочим, чуть ли не до отката каждый день работаю, Силы на возврат домой не остается! Каналы гудят, что пчелы на пасеке!", — оправдался перед товарищами и был таков. "Старый" Леон тоже ушел бы, но не хотел бросать Русчика. А тот от души веселился, подпевал музыкантам, много пил и старался оставаться неузнанным. Ночью, в мерцающем пламени факелов, в мягком свете из окон домов, в цветном отблеске крыш это было нетрудно. Лишь под утро друзья расстались. Каждый пошел к себе. Рус направился не в Кушинар, а во дворец. Соскучился по жене.

Гелиния проснулась сразу, едва муж переступил порог спальни. Сладко потянулась, зевая, и, открыв глаза только наполовину, не желая полностью выходить в мир яви, медленно проговорила:

— Русчик... наконец-то... я столько тебя ждала... видишь, уснула... иди ко мне... — в её голосе смешалось все. Своенравие и покорность, нетерпение и смирение, любовь и каприз. Словно не было сегодня размолвки, словно не кипела она от негодования буквально полдня назад...

Рус мгновенно заставил себя протрезветь. Ночная туника скрутилась самым немыслимым образом, легкое покрывало сбилось в несколько куч, одна из которых попала между ног, оголив по-женски мускулистое, упругое бедро. Гелиния лежала на боку, подложив под щеку обе ладони, отчего её и так скуластое лицо с одной стороны припухло, что добавило ей умильную детскость. Налитые губки улыбались и шевелились, будто она причмокивала во сне. Глаза так и не хотели распахиваться полностью. Они смотрели из-под век с поволокой и манили: "Ну иди же, я устала ждать...", — и больше никаких мыслей не выражали.

Рус по пути домой готовился к неприятным разборкам, а тут... молча разделся и залез под теплое, нагретое Гелинией, пропитанное её волнующим жаром одеяло; обнял откликнувшуюся на его прикосновения жену и забыл обо всем. Помнил только, что стал чуточку зверем.

Они проснулись одновременно, в конце последней утренней четверти. Гелиния вскочила первая. Быстро забежала в купель, через пару статеров вылетела из неё, лоснясь от чистоты. Нервно, путанно покопалась в шкафу, бросила на кровать длинное платье голубого цвета, обмоталась свежей нижней туникой, на мгновенье застыла, словно о чем-то лихорадочно соображая, схватила костяной гребень и в следующий момент, очутившись возле зеркала, принялась расчесываться. Русу вдруг пришло в голову, что ей чего-то не хватает...

— Да кликни ты служанку, Гель. — Он с интересом смотрел на неуклюжие метания голой жены, из всей одежды на которой поначалу был только "обтекатель". — Не стесняйся.

— Я самостоятельная женщина, Рус. — Ответила Гелиния. Это утверждение было отголоском их давней полемики. Потому и не звала служанку, хотела доспорить без свидетелей. И не решалась начать первой.

Князь Кушинара не желал портить себе прекрасный утренний настрой, поэтому не съязвил. Продолжил наблюдение, не поднимаясь с постели.

— Да не мечись ты так, смотреть смешно. Я — тоже князь, и меня тоже сейчас ждут. Важные люди, между прочим, богатые влиятельные торговцы...

— А меня мои подданные ждут! — княгиня на мгновенье замерла и резко развернулась к мужу, оставив в густых черных волосах белый гребень. — Простые люди, не купцы! Они очередь в канцелярию с ночи занимают, как я могу от них отвернутся? Я люблю свой народ, и я в ответе за него перед Справедливым! А за себя перед Величайшей. В отличие от тебя: ты ни перед кем не отчитывался и не собираешься. — С этими словами презрительно отвернулась и продолжила нелегкое дело приведения в порядок себя. Теперь она торопилась демонстративно.

— У-у-у сколько пафоса! — "Обидные" слова Рус снова пропустил мимо ушей. — Чуть что — сразу богов впутываешь. А тебя отец не учил пользоваться услугами чиновников? Они для того и служат. Зачем ты все на себя тянешь?

— Знаешь что, дорогой мой муж, я не могу все сбросить на Эрлана, — говорила вроде как безразлично, не отвлекаясь от зеркала, — у меня нет такого достойного кандидата. А если бы и был, то...

— Ни за что и ни-ког-да. — Муж продолжил за неё. — Понятно. Ответственность перед народом, предками и все такое... я пошел в "купель".

Когда вышел оттуда, Гелиния была уже полностью одета и причесана; из украшений — пара колец и относительно простенькие бусы. В ожидании мужа стояла расположившись в дверях, тем самым показывая, что "задержалась только на пару важных слов, а на самом деле очень торопится". Гордо вскинула голову, скрестила на груди руки и старалась придать взору полную независимость.

— Да, ответственность! — заговорила сразу, как только Рус выглянул из "купели". — Я — верная дочь своего народа, а не пасынок без роду и племени! Ты даже от родных этрусков отмахнулся, прикрылся Эрланом. В случае чего виноват будет он, а не ты, а ведь вся власть у тебя! Ты как будто подглядываешь исподтишка, раздаешь команды и снова прячешься. Как это удобно! Как это... подло! — Во время этой речи голый Рус осторожно, плавно приближался к жене, как охотник к жертве; согласно кивал, дабы не спугнуть добычу.

Подобраться удалось вплотную. Пару стуков сердца супруги смотрели друг другу в глаза, словно играя в гляделки. Потом Гелиния тихо произнесла: "Прическа, бергат, осторожней... меня ждут...", — это были последние её слова на ближайшую четверть. Тщательно наводимая красота полетела к тартару.

Через четверть Гелиния была уже одна, поэтому не стесняясь позвонила в колокольчик. Вошла тиренка среднего возраста, за ней более молодая. Коротко поклонились и приступили к своим обязанностям: приведению княгини в порядок. Обычно болтливые, сейчас они молчали и Гелинии казалось, что укоризненно. Она испытывала жуткое неудобство, за то, что опоздала, что люди ждут её — не дождутся. Стыдила себя "за слабость", обещала "больше никогда!" и возмущалась "и он еще смеет мне указывать! Сам всегда в делах, в княжеских, между прочим, заботах, а меня каким-то властолюбием укоряет! Ну и что, что я — женщина?!.", — накачивала себя, подгоняла, стремясь быстрее избавиться от безмятежной расслабленности, вызванной недавней близостью. Постепенно становилась активно-деятельной, как обычно.

"Ревнует он меня, надо же! — рассуждала, спускаясь в канцелярию. — А я как должна воспринимать его отлучки?! Ладно, отец, но Русчик почему не сказал о нападении? Эти его слова "ты — женщина, стала бы под ногами болтаться" — не принимаю! Я — княгиня! И пусть ревнует! Перетерплю, народ — дороже...", — с этими гордыми мыслями входила в кабинет. Начиналась нудная скучная и ответственная работа — управление государством, которая тем не мене приносила удовлетворение. Имя этому наслаждению — власть.

Не зря Рус ревновал жену к княжению. Не ожидал он, что она так серьезно его воспримет. Думал, что она назначит визиря и займется более интересным, например, углубится в изучение магии, местных артефактов или географии. Или чем-нибудь сугубо женским, например, рожать бросится — чем черт не шутит. Но предательство наместника Джабула смешало все Русовские надежды: Гелиния, выступая перед народом, готовым буквально есть с её рук, поймала "звездную болезнь". Рус проходил через это. Единственное лечение от неё — публичное презрение той же самой публики, ранее боготворившей тебя. Княгине такой путь был явно противопоказан. Так что, пришлось мужу терпеть и ждать, когда женушка изволит наиграться. Увещевания, ругань, логические выкладки — не помогали. Тесть в этом деле был не помощник, а наоборот — он всецело поддерживал дочкины политические амбиции, ловко ими манипулируя, и молодая княгиня все сильнее и глубже погружалась в пучину каждодневных забот своего новорожденного, неустроенного княжества.

Рус, в конце концов, махнул рукой и стал просто-напросто реже появляться дома. Пусть, мол, Гелиния побесится. Может, поймет. Судя по сегодняшнему утру — не поняла, но... кое-какой прогресс, кажется, появился.

"А ведь меня еще стесняется, зайчиха. Оправдаться хочет и уколоть побольнее. Работать с ней и работать...", — рассуждал Рус в спальне своего Кушинарского дворца, тщательно обвязываясь серым кушаком из великолепнейшей каганской ткани. Кушинги оценили её по достоинству.

На слова, что он якобы безответственный и любит действовать исподтишка, пасынок Френома не обратил внимания. Попытка скинуть с себя решение чужих судеб не удалась, хотя попытка была — он честно признавался в этом. Теперь груз управления государством приходилось тащить.

Кушинарские купцы — не неимущие тиренцы, они не станут целые сутки проводить в приемной. Рус готов был поспорить на все, что угодно, но был уверен, что сейчас в приемной находятся одни лишь слуги-посыльные с очень убедительными историями, объясняющими "почему сам хозяин не мог дождаться".