На неё нахлынуло отчаяние. Она почувствовала, как на её плечо легла рука идальго, неосознанно, она опять потянулась к исходившему от него спокойствию, на её глаза навернулись слёзы.
Врач увидел её лицо и подошел к ней касая головой
— Я думаю, он выживет. Мисс... ээ...
— Абрабанэль — подсказал идальго, Ребекка на секунду удивилась, что он запомнил это имя.
Доктор кивнул.
— Да, я думаю, Ваш отец будет жить. Но... — Он заколебался делая руками неопределенные жесты, как будто нащупывая что-то — У нас нет самых нужных мне медикаментов. — опять это слово смыть комки— средства. — мавр вздохнул, — у него уменьшится объем сердца. Но я послал людей в город, достать — она поняла греческое слово бета и еще какое-то вещество едко-что-то. — это поможет.
Затеплилась надежда.
— Он будет жить?
— Я так думаю, но он будет болеть какое-то время — дни, может быть недели, — и ему придется быть очень осторожным, потом.
— Что я могу сделать — прошептала Ребекка.
— В данный момент — ничего. — Мавр повернулся и пошёл к отцу, мгновением спустя он вернулся к работе, окруженный помощниками. Она увидела, что он собирается накладывать швы и глубоко впечатлилась его очевидным навыком и уверенностью, почувствовала, как уходит тревога — Для её отца сделают всё, что возможно.
* * *
Людей в комнате становилось больше, и Ребекка поняла, что путается у них под ногами. Вскоре она, безо всяких возражений, позволила идальго себя оттуда — вдоль по одному длинному коридору, по другому — в библиотеку.
Её шокировало количество книг. В библиотеке было много молодых людей, которые взволновано разговаривали, и большинство из них были молодые женщины, даже девицы. Ребекку поразило количество проституток в библиотеке, одетых в такие бесстыдные костюмы, что их бы не разрешили даже в знаменитых районах красных фонарей Амстердама.
Она бросила взгляд на идальго. Странно, но, казалось, что этих девиц он не замечает.
Ребекке тут же стало ясно, что это не проститутки, постыдно выставленные на всеобщее обозрение голые ноги — всего-навсего местный обычай.
Она обдумывала это, когда идальго усадил её на диванчик
— Я скоро вернусь, — сказал он, мне надо сделать — непонятно — звон, договорится о размещении тебя и твоего отца. — непонятно — сеть снова работает.
И ушел на несколько минут, в то время как Ребекка размышляла над загадачным словом, которое он использовал. Она узнала греческую приставку "теле": "Длинный звон? Или всё таки дальний? Или далёкий?"
Правда, большую часть времени она пыталась успокоиться, что было нелегко, учитывая то, как эти юнцы на неё глазели. Они были не бестактными, скорее — просто им было любопытстно, но всё равно Ребекке стало проще, когда идальго вернулся и сел рядом с ней.
— Тебе всё это кажется очень странным — заявил он.
Ребекка кивнула и спросила:
— Кто вы?
С трудом подбирая слова, явно и сам сбитый с толку, идальго попытался объяснить. Объяснение заняло по меньшей мере два часа и так увлекло Ребекку, что она даже забыла о своем страхе за судьбу отца.
К концу, Ребекка стала больше отвечать на вопросы, чем задавать их. Казалось, она, в каком-то смысле, гораздо лучше, чем идальго, принимает действительность. По началу, это её удивило, мужчина казался довольно умным, но затем она поняла, что у него нет её подготовки в области логики и философии.
— Таким образом, легко видеть — объясняла она, — в действительности, это не так уж и невозможно, природа времени всегда была загадкой. Я считаю, что Аверроэс прав, — она слегка покраснела, — вернее, мой отец считает... но я с ним согласна...
Она замолчала, так как идальго её больше не слушал, вернее, не совсем так — он слушал её, её голос, но не слова, с улыбкой в .глазах.
Эти сини глаза заставили её онеметь.
— Продолжай — пробормотал он — пожалуйста.
О этих слов она зарделась еще сильнее. Немая и покрасневшая.
* * *
Её спас мавританский доктор, вошедший в библиотеку и направившийся к ним.
— Состояние Вашего отца стабилизировалось, Мисс Абрабанэль — сказал он, — Лучшее что сейчас можно сделать — уложить его в постель и обеспечить покой. — врач печально улыбнулся — подальше от этого бедлама. — Он бросил вопрощающий взгляд на идальго.
Михаэль кивнул
— Я уже послал словечко в город — он взглянул на Ребекку, сочетая заботу и... замешательство? — В этих обстоятельствах, я думаю...
Их снова прервали, в зал вошла пожилая пара, заметившая идальго и подошедшая к нему. На их лицах читалось участие.
Михаэль встал и представил их:
— Мисс Абрабанэль, это Моррис и Юдифь Рот. Они согласились приютить Вас и Вашего отца.
* * *
Остаток дня прошел как в тумане. Отца увезла большая похожая на сундук повозка, украшенная надписью "Скорая помощь графства Мэрион", а они поехали следом на повозке идальго. Его люди уже успели перегрузить все вещи Абрабанэлей в заднюю часть повозки. Через небольшой отрезок времени — так быстро! так плавно! — они подъехали к большому двухэтажному дому. Отца внесли на носилках на крыльцо, в дом, вверх по лестнице в спальню и устроили поудобнее. Ребекка пошепталась с ним пару минут, не сказав ничего кроме того как его любит, после чего он уснул.
В какой-то момент идальго ушел, пробормотав что-то об опасностях за которыми необходимо следить, и ободряюще пожав её плечо на прощание. После его ухода Ребекка почувствовала себя опустошенной.
Теперь ей казалось что всё пошло верх тормашками, мысли её блуждали. Миссис Рот привела её в залу на первом этаже, усадила на диван и сказала:
— Я принесу вам чаю
— Я принесу, Юдифь — ответил её муж — А ты побудь с Мисс Абрабанэль.
Взгляд Ребекки гулял по комнате, не надолго задержался на книжном шкафу, чуть дольше — на странной лампе горевшей таким ровным светом.
Её всё казалось смутным. Взгляд сместился на камин, на каминную полку.
И замер там.
На каминной полке, на самом виду, стоял семисвечник.
Она резко повернула голову вбок, глянула распахнутыми глазами на Юдифь Рот, потом опять на семисвечник, и выкрикнула
— Вы — евреи?
Ужас весго дня — да что там, страх всей жизни — прорвался моментально, глаза наполнились слезами. Через мгновение Юдифь сидела рядом с ней и баюкала её как ребёнка.
Ребекка рыдала и рыдала. Не смотря на отчаянные попытки взять себя в руки она смогла задать один-единственный вопрос, который, казалось, имел вселенское значение. Запинаясь, пытаясь протолкнуть слова через ужас и надежду. На конец ей это удалось:
— А он знает? — спросила она задыхаясь
Миссис Рот нахмурилась, похоже, вопрос был ей непонятен. Ребекка практически выдавила уточнение из перехваченного рыданиями горла:
— Он... идальго...
Она всё еще хмурилась, всё еще не понимала. Надежда развеяла страх, как солнечные лучи разгоняют туман.
— Михаэль. Он знает? — Взгляд Ребекки был прикован к семисвечнику. Миссис Рот отследила взгляд и её глза тоже распахнулись.
— Ты Майка, что ли, имеешь в виду? — на мгновение пожилая женщина уставилась на Ребекку, подбирая челюсть. — Да конечно знает. Да всю свою жизнь. Он потому и попросил нас вас приютить, когда позвонил. Он сказал, будто думает — он не очень понимал почему, просто сказал что ему так кажется, но он думал, вам будет лучше, если евреи...
Остаток фразы Ребекка не услышала, так как снова зарыдала, еще пуще прежнего — изгоняя страх и прикасаясь к надежде, лаская её, припадая к ней, как ребёнок припадает к сказке. Идальго, без страха и упрёка.
* * *
А утром снова появились эти синие глаза. Голубые, как безоблачное небо залитого солнцем дня. В последствие, Ребекка не могла вспомнить ничего из двух последующих дней — только синеву и солнечный свет.
Только солнце, освещающее землю без тени.
Глава 6
Густав II Адольф, король Швеции, обладал унаследованной от предков внешностью,. Его кожа была бледна с легким румянцем. Стриженые волосы, брови, усы и расчесанная эспаньолка выдавали в нем блондина. Синие, слегка выпуклые глаза блистали живостью и умом. Это был статный и красивый мужчина, с выделяющимся на лице мощным костистым длинным носом. При росте, превышающим шесть футов он гляделся великаном.
И каждым дюймом своего мощного мускулистого, хотя и склонного к полноте тела он выглядел Владыкой Севера. Многое ему досталось от природы и многое было привито воспитанием. Но вот уже около часа эта внушительная оболочка, одушевленная беспокойным духом металась вперед и назад по штабной палатке, поставленной на восточном берегу реки Гавел. Меловая бледность его лица внушала ужас. Плотно зажмуренные от горя глаза, дрожащие от стыда полные губы и то, как шведский король разломал сильными руками стул на части и шваркнул его об пол, выдавали кипевшие в нем возмущение и ярость.
— Пусть черти, наконец, утащат Иоганна Георга Саксонского на вечные адские муки!
Адъютанты короля за исключением Акселя Оксеншерны, старались держаться подальше от своего господина. Нрав Густава Адольфа пользовался печальной известностью. Но в данном случае, это был не гнев, как все опасались. Гнев Густава всегда бывал недолог, и король уже давно научился держать свой неистовый нрав более или менее в узде. Худшее, что он себе позволял, это раздраженные упреки, и, при случае, мог сорвать свое раздражение на ни в чем не повинной мебели. Это масштабное побоище уже имело все шансы стать для стульев настоящей Сицилийской вечерней.
Густав схватил еще один стул и разбил его о колено. Крепкий деревянный каркас болтался в его огромных руках, как соломинка.
Нет, это не было гневом, который даже у солдат-ветеранов вызывал пробиравшую от головы до самых пяток дрожь. И уж конечно, дело было не в стульях. Аксель Оксеншерна, ближайший друг и советник короля, никогда не оставлял палатку Густава без какой-нибудь, пусть дешевой но практичной мебели. С момента прибытия в Германию, это был далеко не первый раз, когда шведские офицеры увидели своего монарха, разделавыющим кресло на зубочистки.
— И пусть Господь проклянет Георга Вильгельма Бранденбургского вместе с Саксонцем!"
Такое кощунство пугало офицеров. Благочестие короля так же славилось, как его характер, а если честно, то и более того. Намного более того. Только непосредственные подчиненные Густава знали, как иногда несдержан его язык. Из его солдат, только осужденным за воровство, изнасилование или убийство доводилось ощутить на своей шее лезвие палаческого топора. В то же время многие из гимнов, исполняемых простолюдинами, собиравшимися в церкви по воскресеньям, были составлены их собственным королем. И как считали обыватели, это были лучшие из гимнов
Остатки стула вылетели через приподнятые створки палатки. Двое солдат, стоявших на страже по о сторонам входа переглянулись и украдкой отодвинулись подальше. В ином случае, они могли бы и улыбнуться при знакомой картине — обломках мебели у штабной палатки короля. Но они тоже почти окаменели от богохульства.
Король Швеции схватил еще один стул и грохнул его об пол. Мощные ноги в грубых сапогах оказались в груди щепок.
— Дьявол бы забрал всех князей и дворян Германии! Гребаные Содом и Гоморра!" Богохульство было шокирующим, по правде говоря просто страшным. Ни один из офицеров не мог вспомнить, чтобы их монарх говорил ТАКОЕ. Даже в худших из своих тирад. Это показывало, насколько разъярило Густава известие о Магдебурге..
Король Швеции стоял посреди шатра, сжав громадные кулаки и оглядывался вокруг разъяренным быком. Взгляд его горящих, сверкающих сапфирами глаз упал на фигуры трех молодых людей, стоявших в нескольких шагах. Мужчины были невелики ростом, тонки в кости и разодеты в дорогие одежды. Их руки сжимали эфесы шпаг, а лица были бледны.
Мгновение Густав Адольф смотрел на них. Титан перед пигмеями. Но этот момент был краток. Шведский король медленно и глубоко вдохнул. Затем с резким выдохом его плечи опустились.
— Вильгельм и Бернард , прошу, принять мои извинения, — пробормотал он. — И Вы, Вильгельм. Я, конечно не имел в виду Вас, поминая это чертово племя. — Богохульничал король по-шведски, но теперь заговорил по-немецки. Густав свободно говорил на этом языке, как и на многих других, но, как всегда, его акцент выдавал его скандинавское происхождения.
Герцоги Саксен-Веймарский и ландграф Гессен-Кассельский натянуто кивнули. Напряженность в их плечах тоже ослабла. Если честно, то быстро ослабла. При всем своем аристократическом происхождении, они были вполне готовы принять извинения Густава не дожидаясь второго раза.
Только эти трое дворян и входили в число немецких правителей, объединившихся, вокруг протестантства не на словах, а на деле. В большой степени их привязанность к Густаву была ясным и простым поклонением молодежи герою. Итальянцы начали уже называть Густава II Адольфа "il re d'oro" -золотой король. Вильгельм и Бернард Саксен-Веймарские и Вильгельм Гессен-Кассельский имели причины относится к Густаву очень серьезно. Как знали эти молодые люди, Густав Адольф, был известен вне Швеции как единственный европейской король, достойный этого титула. Поэтому с большим облегчением они сразу приняли его извинения. Вслед за ними расслабились и все остальные, бывшие в комнате. Сегодня, нрав Густава проявлялся не дольше, чем обычно.
Шведский король с натянутой улыбкой оглядел внутренность палатки. Только два стула остались целы.
— Отлично, отправь кого-нибудь за стульями, Аксель, — проворчал он. — Я, кажется, превзошел себя сегодня. А мы еще должны провести военный совет.
Аксель Оксеншерна улыбаясь, вернулся с одним из собственных стульев. Он повернул голову и кивнул одному из офицеров, прижавшемуся к стене палатки. Молодой швед пулей вылетел наружу.
Густав надул щеки. Он осмотрел комнату, как будто оценивая все двенадцать находившихся в ней людей. Что соответствовало действительности.
Оценка длилась мгновение. Скорее для подтверждения уже существующего у него мнения, поскольку никого из этих людей не было бы в палатке, если бы они не соответствовали требованиям короля к подчиненным.
— Ладно, господа, давайте работать. — Взгляд Густава немедленно обратился на Вильгельма и Бернара. — Имперцы продолжают наступление на Саксен-Веймар. Это уже точно. Вы с Уильямом, были моими единственными немецким союзниками, достойными этого имени. Император Фердинанд будет требовать вашего наказания.
Вильгельм, старший из двух герцогов Саксен-Веймар, поморщился. — Боюсь, что вы правы, Ваше Величество.— Тень надежды легла на его лицо. "Конечно, Тилли на жаловании у Максимилиана Баварского, а не у императора, так что, может быть..."
Вильгельм Гессен-Кассель фыркнул. Густав махнул рукой.
— Брось эти надежды, Вильгельм. И ты, Бернард. Максимилиан еще более жаден, чем сам император. Он уже потребовал Пфальц за заслуги перед династией Габсбургов и католицизмом. И конечно же он хочет получить Тюрингию и Гессен. Во всяком случае хотя бы часть их. Император вряд ли сможет отказать ему. Так как Фердинанд уволил Валленштейна, армия Тилли является единственной крупной силой на его левом фланге.
