Альв

"Боги! — подумала она, наслаждаясь послевкусием соития. — Или меня никогда раньше так не имели, или он просто чудо, доставшееся мне на удачу!"

О том, что противопоставление "или" здесь неуместно, Альв подумала чуть позже, обнаружив, что лежит ничком, "обессиленная", на распластавшемся под нею Якове, лежащем навзничь. Менять позу не хотелось, тем более, что и мужчина никуда не спешил. Бурное дыхание Якова качало Альв, словно на качелях, и, прижавшись к его груди, она с волнением слушала его дыхание и мощный ритм разбежавшегося во всю прыть сердца. А еще Альв ощущала тепло его тела и вдыхала запахи пота — его и ее — и аромат соития, дурманящий и возбуждающий одновременно.

Впрочем, минута приятной истомы миновала на удивление быстро, и Альв неожиданно осознала, что снова бодра и полна клокочущей в крови энергии. Но это ее уже не удивляло. Она успела выучить урок и понять, что способна восстанавливаться быстро и эффективно. И, хотя она до сих пор не знала, отчего так происходит, принимала эту свою способность такой, как есть, не задавая лишних вопросов ни богам, ни людям. Другое дело Яков. Ему потребовалось некоторое время, чтобы "отдышаться", но он, как и ожидалось, оказался крепким, тренированным мужчиной и не заставил Альв себя ждать.

— Если я не ошибаюсь, — сказал он, — мы собирались попариться в бане.

— Но что-то нам помешало, — рассмеялась Альв, с удовольствием вспомнив некоторые из тех причин, что помешали им добраться до мыльни.

— Точно! — хмыкнул в ответ Яков. — Но почему бы нам не попробовать еще раз?

— О чем мы говорим? — едва не давясь от смеха, спросила Альв, дословно повторив вопрос Якова, с которого все, собственно, и началось.

— На данный момент лишь о том, что баня растоплена, и нам обоим не помешает смыть с себя пот... свой и конский.

— Как приземленно! — вздохнула Альв, но Яков не позволил ей продолжить "игру в слова".

Он подхватил ее на руки и встал с пола.

— Если не возражаешь, я отнесу тебя на руках.

— Еще бы мне возражать! — пробормотала Альв куда-то в грудь Якова. — Неси уж, давай!

Вот так они и попали, наконец, в баню, просторную, о трех палатах, выстроенную из хорошего гладко оструганного дерева.

— Сруб из лиственницы, бревна с севера привезли, — объяснил обстоятельный, не склонный к упрощениям Яков, устраивая Альв на низкой широкой скамье, на которой хочешь сиди, а хочешь лежи, и места, что характерно, хватит как раз на двоих. — Доски — кедровые из Сибирского ханства. Здесь, в этой комнате, можно раздеться... Ну, нам это уже ни к чему, — улыбнулся он. — Зато одеться все равно придется. В доме, сама знаешь, не жарко...

— Мне холод не помеха... — пожала плечами Альв, чувствуя, как обволакивает ее благодатное, пахнущее кедром и липой тепло. Ей и в самом деле, было хорошо. Не так, как тогда, когда она лежала, нежась, на Якове, и уж точно, что не так, как тогда, когда он в нее входил, но тоже неплохо. Уютно, приятно, располагает к тому, чтобы расслабиться и предаться праздности и неге.

— Если не хочешь, можешь не одеваться, — усмехнулся Яков. — Мне же лучше! Но я все-таки схожу, принесу нам хотя бы халаты и тапки. А ты пока, если хочешь, можешь всполоснуться, — кивнул он на дверь. Баня там, а за ней парилка. Ну, и полотенца, если что, вон в том шкафу. Еще что-то?

— Принеси, пожалуйста, воды или вина, — попросила Альв, ощущавшая сейчас, что, в сущности, и немудрено, сильную жажду. Любовные игры не только веселят душу, но также изматывают и "сушат" тело.

— Будет тебе вино! — кивнул он. — Но, может быть, лучше пиво? Ты как, Альв, пиво пьешь или как?

— Только, если красный эль, — не задумываясь, ответила Альв, и только тогда, когда прозвучали произнесенные ею слова, удивилась своему ответу и воспоминаниям, которые он высвободил. Ничего конкретного, но много, буквально множество образов. Зрительных, вкусовых, обонятельных...

— Красный эль? — удивился Яков. — Редкий выбор! Но знаешь, что странно?

— Со мной странно все, — вздохнула Альв.

— Это верно, — согласился Яков. — Но самое странное то, что у меня в подвале есть несколько бутылок отличного светлого пива. "Кемское двойное" называется. Держу специально для гостей. А для себя, представь, покупаю в Боре в маленькой пивоварне красный ол. А ол — это и есть ваш эль, сударыня, только на северных говорах русского языка. Так что, есть у меня, Альв, для тебя красный эль! Как не быть!

И добавил, выходя:

— Не скучай!

А что ей скучать? Едва за Яковом закрылась дверь, Альв соскользнула с лавки и пошла исследовать себерский b?neum. Первое впечатление ее не обмануло, мыльня содержалась в образцовом порядке. Доски свежеструганные, светлые, не успевшие потемнеть и утратить особый запах новой древесины. Ровные и гладкие, что на стенах, что на полу или низком потолке. Нигде не дует, хотя есть в комнате и окно с двойной застекленной рамой. И хотя выходит оно на задний двор, где чужие, наверное, не ходят, предусмотрены занавески, которые Альв тут же и задернула. Ей было неприятно думать, что кто-нибудь может незаметно подкрасться и смотреть на нее голую. Одно дело Яков, — ему не только можно, но и нужно на нее смотреть, поскольку ей это нравится, — и совсем другое, если это кто-то чужой, и не важно тогда мужчина это или женщина. Но, понятное дело, окно здесь не лишнее. Иногда помещение мыльни следует проветривать, но главное — если мыться днем, как раз хватит света, чтобы не зажигать свечей.

Альв покосилась на шар матового стекла, из которого исходил неяркий желтый свет.

"Электричество!" — слово это ей ничего не говорило, но за прошедшие два дня она привыкла не обращать внимания на это и другие проявления незнакомой ей техники. В ее прошлом — по смутному ощущению, не подтвержденному фактами, почерпнутыми из памяти, — электричества не было точно так же, как не было и локомобилей. В некоторых отношениях электрический свет был лучше свечей, масляных ламп или факелов. Ровный и не зависит от длины фитиля или количества масла в лампе. Однако электрический свет не имел запаха, и Альв не могла сказать с определенностью, хорошо это или плохо. Все-таки запах разогретого воска или ароматического масла добавляет в жизнь несколько дополнительных красок...

В шкафу на полках лежало несколько сложенных полотенец, простыни и мочалки. Отдельно лежали коробочки с мылом. Альв открыла одну, другую... Несомненно, это было хорошее мыло, но мыло мужское, и пахло оно соответственно: не противно, но и не слишком приятно. Альв предпочла бы запах трав, фруктов или цветочных лепестков, однако, на самом деле, не было никакой уверенности, что для того, чтобы помыться, она нуждается в мыле. Что-то смутное колыхалось на краю сознания, но так и не далось ей в руки. И все-таки, возможно, чтобы смыть с себя пот и грязь, Альв было достаточно одной лишь льющейся воды.

Она еще раз прошлась по комнате и заглянула в соседнее помещение. Там было темновато, — закрыты ставни, — однако не для ее глаз, и она без труда рассмотрела сложенную из кирпича печь, огромный медный бак над ней и нечто вроде душевой, как та, в которой Альв мылась в больнице, а еще здесь были огромная липовая кадка для купания, две лавки у стен и несколько деревянных шаек и ведер. Выглядело все это замечательно, и пахло хорошо. Альв попробовала включить душ, и это ей сразу же удалось, поскольку она все запомнила правильно и сделала ровно так, как надо. Сначала сверху полилась холодная, практически ледяная вода, затем в холодную струю вплелась горячая, и Альв встала под этот крохотный рукотворный водопад. Вода лилась на нее свободно, падала сверху на голову, плечи и грудь, смывая пот и грязь, освежая, возвращая ощущение чистоты с которым она проснулась этим утром.

Воспоминание о том, как она проснулась под пуховой периной, потянуло за собой другое, в котором Альв бежала по ночному лесу. Она не помнила подробностей и того, зачем она оказалась ночью вне дома, но зато вспомнила, как плыла через озеро подо льдом. Воспоминания были обрывочны, бессмысленны и сумбурны, и образы, всплывавшие в памяти, никак не хотели соединиться в нечто упорядоченное и стать единым воспоминанием и, возможно, поэтому скорее напоминали сон, чем явь. Это был странный сон, рассказ полный недосказанности, намеков и умолчаний. Но одно в том сне наяву несомненно являлось правдой: Альв не мылась вечером, если не считать того, что наскоро всполоснула лицо, и, тем не менее, проснулась наутро бодрой и чистой с хорошо промытыми "легкими" волосами.

"Экая печаль, — притворно "всплакнула" Альв, — мне не нужны, оказывается, ни мыло, ни губка, ни притирания, ни духи..."

"Впрочем, нет! — опомнилась она. — Что за глупость!"

И в самом деле, купаться в ароматной воде — пруд с кувшинками и лилиями, бассейн с плавающими в воде лепестками роз, — куда лучше, чем в ничем не пахнущей. И запах притираний и духов отнюдь не лишний, даже тогда, когда от тебя не пахнет потом! Женщина должна хорошо пахнуть, это правило, а не исключение!

Альв улыбнулась своим мыслям и заглянула в парную, как назвал это третье помещение Яков. В мыльне было жарко. В парной — жарко вдвойне. Впрочем, не настолько, чтобы ее испугать. Как выяснилось, она легко переносила не только холод, но и жар. Однако, если она и не страдала от холода, то и не получала от этого удовольствие. Совсем иначе обстояло дело с теплом. Альв наслаждалась теплом, смогла сейчас оценить по достоинству и жар.

От размышлений об относительности восприятия тех или иных фактов ее личного мира, Альв отвлек голос вернувшегося из дома Якова. Откликнувшись, она закрыла за собой дверь в парную и устремилась навстречу мужчине в ту первую комнату, где следовало раздеваться, — если есть, что с себя снять, — выпивать и закусывать в тепле и довольстве и одеваться, когда придет время покинуть b?neum со всеми его простыми чудесами. Но сейчас Альв занимали всего два дела, которые просто необходимо было выполнить так скоро, как получится. Во-первых, она сильно хотела пить, и ей не помешала бы сию минуту кварта красного эля. По этому случаю Альв вспомнила те большие — из расписной керамики — кружки, из которых ей, по-видимому, приходилось пить пиво раньше, в той другой, забытой теперь жизни. Но, главное все-таки "во-вторых", потому что Альв безумно хотела Якова.

"Прямо сейчас, прямо здесь"!

В результате, они задержались в бане до темноты. Несколько раз парились, сидели отмокая — в тесноте, да не в обиде, — в липовой бадье с прохладной водой, пили эль и любили друг друга с такой страстью, что не оставалось сил для нежности. А потом снова стояли под душем, парились, курили — в основном, конечно, Яков — пили эль и "плескались" в деревянной бадье, заменявшей им ванную. Самое странное, что Яков на время даже забыл, сколько ему лет, и про то, что "такие подвиги" ему уже, по-видимому, не по силам. Это Альв заставила его обо всем этом забыть, и он форменным образом потерял голову. И только тогда, когда угомонились, наконец, и, надев банные халаты, хотели выйти из бани, Яков сообразил, как сильно он ошибался на свой счет. Оказалось, что ему все еще много чего в этой жизни надо, но главное — все это он может от жизни взять.

"Ну, прямо-таки въюнош!" — с некоторой иронией, но не без гордости подумал он о себе, обнимая Альв.

Обнимать ее ему отнюдь не надоело, и это тоже намекало скорее на безумства и нетерпение юности, чем на трезвый взгляд зрелости.

— Проголодалась?

— Да! — улыбнулась Альв. — Я быстро все усваиваю, сколько ни съем. Во всяком случае, так мне кажется.

— У меня в погребе, на льду, пельмени с олениной припасены. С зимней охоты остались...

— Пельмени — это пирожки? — спросила Альв, разумеется, не знавшая ни этого слова, ни этого блюда.

— Не совсем... — смутился Яков. — Легче показать, чем объяснить... Пошли!

Но оказалось, что до ужина еще далеко. Не успел Яков открыть дверь, как увидел направленный на него револьвер.

— Руки поднимите, пожалуйста!

Глава 4. Побег

1. Воскресенье, двенадцатое марта 1933

На самом деле револьверов было ровно три. Три типичных оперативника Особого Бюро — пальто, шляпы, кожаные перчатки — стояли, рассредоточившись таким образом, чтобы не перекрывать друг другу линии огня, и держали Якова и Альв под прицелом. За их спинами маячил премьер-дознаватель Куприянов, в армии не служивший и особой подготовки не имевший. Оттого и без оружия, и за спинами бойцов. Но говорил, разумеется, он. У остальных оперативников роли в этой пьесе были без слов.

— Яков Ильич, руки поднимите, пожалуйста! — повторил Куприянов свой приказ. — И девушке своей объясните, будьте любезны!

— Совсем сдурел, Орест Олегович? — спросил Яков, но рук не поднял. — Ордер, подписанный министром, сначала предъяви, а потом уж требуй!

Ну, это же очевидно: один премьер-дознаватель не может просто так арестовать другого. Для этого нужны более чем серьезный повод и, разумеется, ордер на арест, подписанный, как минимум, боярином Сыскного приказа.

— Нету у меня ордера, — развел руками Куприянов. — Ты, Яков Ильич, быстро соображаешь. Ну, скажи на милость, кто бы мне его выдал? Да окажись ты хоть польским шпионом или серийным убийцей, мне и тогда ордер на арест начальника Убойного стола никто бы просто так не выдал, да еще так быстро. Но, понимаешь, какое дело, тебе мертвому суд надо мной ничем уже не поможет, а в перестрелке, не дай Бог, конечно, может пострадать и мадемуазель.

— И кто же здесь с кем перестреливался? — уточнил Яков, расставляя в уме "точки и запятые".

— Ты с моими оперативниками.

— Даже так?

— Даже так, — подтвердил Куприянов.

— Это у них в руках оружие? — спросила между тем Альв, и голос ее прозвучал настолько "равнодушно", что у Якова мороз по коже прошел. И не у него одного, судя по всему. Оперативники — народ жизнью тертый и всегда чувствуют, с кем имеют дело. Вот они что-то такое и "прочувствовали". Даже Куприянова проняло.

— Ладно! — махнул рукой "политик", явно сдавая назад. — Ваша взяла! Руки можете не поднимать, но ты объясни все-таки госпоже Ринхольф, что дело серьезное. Я бы и сам сказал, но у меня немецкий такой скверный, что стыдно рот открывать.

— Альв, это полицейские, — объяснил Яков, начинавший не на шутку беспокоиться о девушке, которая могла и в обморок от напряжения грохнуться, и совершить по незнанию какой-нибудь безумный и бессмысленный поступок. — В руках у них оружие, и они нам угрожают. Я не знаю пока, что случилось, но, чтобы узнать, нам надо с ними поговорить. Будь рядом, ни о чем не волнуйся и веди себя... смирно.

— Весьма разумное замечание! — поддержал Куприянов, который, по-видимому, немецкий понимал совсем неплохо.

— Не беспокойся, Яков, — чуть улыбнулась в ответ Альв. Она была спокойна, лишь немного изменился цвет ее прекрасных глаз. Они потемнели, и это не предвещало ничего хорошего. Впрочем, говорила женщина все тем же холодновато-равнодушным голосом и на Куприянова не смотрела. Вернее, смотрела сквозь него.