Технические аспекты бытовой магии

— И все же? Телепортация?

— Телепортация? Нет, что ты! — Он, показалось мне, удивился. — Телепортация невозможна.

— Даже для вас?

— Тем более для нас.

Я смотрел в окно, и читал таблички на домах. Шоссе Энтузиастов осталось далеко позади и теперь мы стояли у светофора на перекрестке Николоямской улицы и еще какой-то, оставшейся для меня неизвестной — я не увидел указателей с ее названием.

— Почему для вас невозможна телепортация? — Сам я, как уже часто случалось в последнее время, не смог найти ответа.

— Антон, ну просто же все. Телепортация — мгновенное перемещение физического тела в заданную точку из исходной. Так?

— Ну так.

— Чтобы иметь возможность совершить сие действие, нужно тело, координаты начальной точки и координаты конечной — это обязательные условия. Причем нужны абсолютные координаты какой-то общей системы отсчета. Потому что все остальные системы — слишком взаимозависимы или их свойства могут чрезвычайно разниться. Так?

— Допустим. И что?

— Как можно быть уверенным в том, что в конечной точке созданы подходящие условия для перемещения? Что она не находится на глубине ста километров в мантии звезды в момент перемещения? В ее доступности можно быть уверенным, только пребывая в этой самой конечной точке. А быть одновременно в двух местах одно физическое, а тем более биологическое тело не может. Но тогда твоя посылка будет отправлена "на деревню дедушке". И получается, что такая посылка никакая не телепортация, а простое уничтожение ресурса. Да и причинно-следственные связи для мгновенных перемещений могут искажаться, а это уже просто бред свинячей кобылы или уж во всяком случае — нарушение общей теории относительности, на которой пока что держится мир. Сложно это все. Просто знай: телепортация невозможна. А вот быстрые перемещения — вполне нам по силам. Но не близкие к скорости света, чтоб не вызвать нарушение целостности перемещаемого объекта. Вот когда я достаю из воздуха газету — я делаю это не мгновенно, хоть и достаточно быстро. Понятно?

Если б я сказал, что мне стало понятно — я бы соврал. Но, наверное, мне стоило немного размыслить, прежде чем продолжать свои расспросы.

А между тем мы уже выехали на Петровку. Где-то здесь должно было стоять известное всей стране здание ГУВД по городу Москве. Четная сторона улицы мелькала как раз за моим окном, и я сосредоточился, не желая пропустить знакомый по кинофильмам дом с колоннами.

Однако Прибытков остановился раньше — рядом с высокой колокольней из красного кирпича.

— Пошли, Антон, погуляем.

Однако, не сделав и тридцати шагов, он остановился и задрал голову вверх. Мы стояли у высоких старинных ворот какой-то московской церквушки, а над головами звенели колокола: не знаю, был ли этот звон малиновым, но был он одновременно громок, красив и нежен.

— Что это за церковь? — Спросил я спутника.

— Не церковь, — поправил меня Прибытков, — а монастырь. Высоко-Петровский. Один из старейших в Москве. Пошли.

Он двинулся во двор монастыря, а я послушно поплелся следом, вертя головой во все стороны сразу.

Мне всегда нравилось осматривать архитектурные ансамбли прежних времен — была в них красота и утонченность, что ли — при всей возможной монументальности — утраченная нынешним поколением архитекторов. Разве может какой-то небоскреб, стадион, кинотеатр сравниться с петербургским Исаакием? Или со Спасом на Крови? С Троице-Сергиевой лаврой? Смоленским или нижегородским Кремлем? С Петергофом? С Царицынскими павильонами? С очарованием Кусково? Нет, какой бы ни был небоскреб высоты, красоты и стиля — он остается зданием, в которое навсегда впечатана идея победившего прагматизма: здание красиво ровно настолько, насколько это необходимо для выполнения его функций. Тот же новый Храм Христа Спасителя никак не выглядит соперником куда более простым храмам — просто еще один большой помпезный дом из обработанного камня. Хотя, конечно, самом деле, многое из того, что мы видим ныне — позднейший новодел, скучный и совершенно неинтересный. Как те колоннады "тысячелетних эллинских или романских" храмов, что показывают туристам в Турции: отовсюду торчит арматура, кое-как залитая не очень качественным бетоном. Иллюстрация древности — и не более того.

Но те церкви, что оказались во дворе Высоко-Петровского монастыря на самом деле были очень старыми — навскидку лет четыреста-пятьсот. И хоть и была видна местами новейшая кладка и штукатурка по ней, и окраска этих зданий делалась новомодными фасадными красками — акриловыми, силиконовыми или плиолитовыми; все одно — оставались они теми же самыми постройками, что видели перед собой наши далекие предки. С кривой линией уровня и "пляшущими" плоскостями, с обилием лжеколонн, призванных эту кривизну нивелировать, с исшарканными миллионами подошв ступенями и очень приблизительными вертикалями, с массивными металлическими петлями для пятиметровых воротных створок, оставаясь при этом прочными, крепкими и непередаваемо очаровательными.

Я мог часами ходить вокруг подобных церквей-колоколен-башен, придирчиво осматривая каждую трещинку, каждую выщерблину, каждый сломанный кирпич. И никогда не уставал.

Семеныч, между тем, часто крестясь, потащил меня сначала вокруг Сбора Святителя Петра — как явствовало из таблички на красно-рыжем боку здания, датированном концом семнадцатого века. И собор этот показался мне слишком правильным для своего возраста — наверняка перестраивался. Затем мы спустились вниз — к церкви Петра и Павла, откуда я с удивлением увидел стоящее рядом посольство Алжира, увенчанное грандиозным гребешком какой-то сверхантенны, похожей на почерневший скелет страшенной рыбины.

Прибытков вытягивал руки в разные стороны, шевелил пальцами, словно хотел что-то нащупать в теплом московском воздухе. На носатом его лице появилось выражение крайнего недоумения.

— Что-то не так? — Спросил я, предчувствуя ответ.

И он вновь меня удивил:

— Нет, Антоша, все правильно, все ровно так, как и должно быть. Тайник под трапезной действительно вскрыт. Агриппа не ошибся.

Я огляделся в поисках названного помещения.

— Да вот, под церковью Сергия Радонежского, — указал подбородком Прибытков. — Там трапезная для братии и прихожан. Тайник вскрыт. И следы совсем нехорошие. Действительно выглядят как мои. Прав был Агриппа, бросившись меня разыскивать. Тысячу раз прав. Только вот ума не приложу — кто же это наследил?

— И что теперь?

— Теперь мы дождемся ночи и посмотрим тайник изнутри — он не пустой, но что там такое, я не понимаю.

Мы недолго побродили по вечерней Москве: вдоль череды бульваров — Петровского, Рождественского, Сретенского и Чистопрудного — по переполненным людьми дорожкам в тени разросшихся деревьев. Вернулись обратно, немного устав от мелькающих лиц и машин. Несмотря на свои почти сто пятьдесят лет и бессонную предыдущую ночь, Прибытков оставался относительно бодр и свеж. Я же мог бродить по таким местам бесконечно. Но все когда-то кончается, и нам тоже пришлось вернуться. Перекусили в какой-то забегаловке и, пару часов отдохнув в машине, в полночь собрались на вылазку.

Семеныч пообещал, что нас никто не увидит, даже если сильно захочет и я был на этот счет почти спокоен, но все равно было как-то не по себе, ведь еще никогда мне не доводилось проникать ночью, подобно вору, на закрытую и наверняка охраняемую территорию. Мы пробрались в монастырь со стороны Крапивенского переулка — развернувшаяся там стройка оказалась на руку, даже не пришлось скрываться. Я едва успел прихватить какую-то пластиковую жлыгу — вдруг придется отбиваться от братьев-монасей? Порядком испачкавшись в кирпичной пыли и угодив пару раз в рулоны утеплителя, я все же вслед за Семенычем перелез через ворота во внутренний двор монастыря — между Нарышкинскими палатами и Церковью Преподобного Сергея Радонежского.

Стояла теплая безлунная ночь, и хоть и горели нечастые огни в окнах соборов, было непривычно темно. Семеныч, едва различимый в этой темноте благодаря светлой рубахе, направился куда-то вправо и я, боясь потерять его из виду, скользнул за ним. Я старался быть бесшумным и малозаметным, но ежесекундно оступаясь, сводил к нулю все свои старания. Прибытков, часто оглядываясь, едва слышно смеялся над моими потугами изобразить Сэма Фишера.

Как и обещал Семеныч, нас никто не увидел и не услышал пока мы пробирались к стрельчатой арке справа под собором. Ступив под нее, я отметил необыкновенную мягкость земли и спросил напарника:

— Семеныч, а чего земля такая мягкая? Копали недавно?

— Копали? — Он хмыкнул в ответ, и ответил непонятно: — Курили!

А затем Прибытков еле слышно щелкнул пальцами и низко над землей на пару секунд загорелся маленький огонек, света которого едва хватило на то, чтобы осветить плотный ковер окурков, укрывший землю.

— Откуда здесь это? — возмутился я, искренне полагавший, что в монастырях курить нельзя.

— Спроси у настоятеля, чего у меня-то спрашиваешь? — Сварливо ответил Семеныч. — Пошли-ка дальше.

Мы прошли сквозь проход и оказались с той стороны собора, где в подвальных помещениях располагались трапезные. Но вместо того, чтобы повернуть по дорожке налево, мы спустились в глубокий ров, где нашлись остатки старой кирпичной кладки.

— Стоять! — Скомандовал нам Семеныч, вглядываясь во что-то, мне пока невидимое. — Это здесь. Подвинься чуть. Вот так, да..

Я оказался за его спиной и из-за плеча смотрел, как, послушный воле Льва Шестова, невидимой рукой поднимается пласт черной земли, обнажая старинные камни. Затем и камни, разваливаясь как детальки конструктора "Лего", взмыли вверх, открывая ведущую вниз лестницу из прогнивших деревяшек. Меня непреодолимо потянуло вниз разыгравшееся любопытство, я вытянул шею и едва не столкнул компаньона.

— Подожди немножко, Антон, — попросил меня Прибытков. — Здесь может быть глубоко.

Он что-то бормотал с полминуты, а потом двинулся вниз, показав мне ладонью знак следовать за собой.

Я шагнул на ступени, и они приятно спружинили. Ночь, конечно, искажала зрительное восприятие, но я все равно готов был поклясться, что ноги мои зависали ровно в паре сантиметров над имеющимися перекладинами лестницы — меня будто что-то удерживало, не давая ступить на побитые временем и плесенью деревяшки.

Семеныч спустился уже метра на три и прямо под ним вдруг заскользил слабый источник света — как фосфоресцирующий мячик для тенниса. Этого освещения нам вполне хватило, чтоб не споткнуться и не сверзиться в темнеющий провал.

Я считал ступени, тыкал в стены своей жлыгой, и, после тридцать седьмой перекладины, вслед за своим проводником, ступил на горизонтальную поверхность.

Где-то впереди слышалась редкая капель, воздух был сырой и холодный, слегка колеблющийся, спертый, словно из древнего склепа.

— Какой идиот мог хранить здесь тетради? — Шепотом спросил я. — Любая бумага за полгода сгниет в труху!

— Агриппа, — просто ответил Семеныч. — Только он не идиот. Если вокруг сырость, плесень и смрад — трудно ожидать наличие тайника.

— Ну да! — Его объяснение показалось мне каким-то детским, что ли? — Мы как долбанные диггеры в этой дыре. Тоже ищем бесплатных приключений на наши тощие зады.

— Антон, посмотри-ка, — не обращая внимания на мой скулеж, попросил Прибытков. — Видишь дрожащее марево?

Я глянул через его плечо: наш фонарик разгорелся достаточно ярко, чтобы я и вправду смог увидеть едва заметное подрагивание, похожее на текущие струи теплого воздуха, что хорошо заметны в солнечный день на полупрозрачной тени от окна.

— Ага, вижу. Что это?

— Не знаю еще. Сейчас посмотрим.

Он протянул руку к обнаруженной аномалии, и в тот же миг вокруг него беззвучно полыхнуло зеленым пламенем. По стенам хода заметались корявые тени, а заинтересовавшее нас дрожание воздуха вдруг обернулось огромным черным псом, рычащим столь низко, утробно, что сделалось не по себе. Его зубастая красная пасть, клацнувшая перед самым носом Прибыткова, была огромна! Какой-то иррациональный, необъяснимый страх охватил меня, волосы на руках и ногах поднялись дыбом, спина взмокла, и стало еще холодней — едва не свело судорогой пальцы. Мне захотелось развернуться и броситься наутек, но Семеныч как-то сообразил ухватить меня за руку и остановил мое неосознанное движение. Я едва не шлепнулся вниз — в маслянистую зловонную лужу, над которой стоял секунду назад.

Пес припал к земле и продолжал тревожно рычать, обещая быструю расправу любому, кто пересечет невидимую черту, перед которой сейчас замер Прибытков.

— Ч-что это такое? — Я нашел в себе силы задать вертящийся на языке вопрос. — Фантом, приведение, иллюзия?

— Иллюзия? — Семеныч выглядел озадаченным, но не испуганным. — Нет, братец, эта зверюга разберет нас по косточкам, если мы двинемся вперед или назад. Хорошая ловушка.

— И ч-что теперь?

— Теперь посмотрим, как она устроена и развеем ее.

Он определенно не видел трудностей и я успокоился, преисполнившись верой, что Прибытков все разрулит.

— Однако, Агриппа-сука даже не предупредил. А ведь мог бы. Ладно, припомню я ему этот финт. Подожди пока, Антон.

Спустя полчаса страшный пес вдруг тревожно заскулил и стал стремительно уменьшаться в размерах и таять как снеговик на солнцепеке, превращаясь в еле различимую тень.

— Что-то как-то неубедительно: собака, — пробормотал я.

— Да? Разве? А что было бы убедительно?

Я задумался. Перебрал несколько вариантов: дракон, глухая стена, Хищник, огонь, Чужой, восстающие из самого Ада мертвецы — злобный пес был не лучше и не хуже других.

— Иди за мной, — велел Прибытков.

Его спина перекрывала мне половину тоннеля, но кое-что я все-таки видел.

Прибытков смахнул паутину: еще падая рваными лоскутами ее части стали обращаться в мерзких скорпионов, таявших в воздухе, не успев достигнуть земли.

— Теперь проще, — обернувшись, сообщил Аристарх Семеныч. — Знаю, из чего он свои образы лепит. Не отставай!

Мы прошли-пробрались-проползли еще метров сто и остановились у стены из тесаного известняка, в зеленых разводах, соплях плесени, с неглубокой нишей в самом ее центре, украшенной барельефом с затейливой резьбой, прикрытой дырявыми ставнями.

— Пришли, — зачем-то произнес Прибытков. — Вот он, тайник Агриппы. Открывай, Антон, это поручено тебе.

Я напрягся и заволновался. Не каждый день приходится вскрывать древние тайники с жуткими тайнами.

— Даже замка никакого нет?

— А зачем? Если уж человек сюда добрался — неужели его остановят какие-то замки?

— Верно, — трудно не согласиться с очевидным.

— Не бойся, — подбодрил Семеныч, — я все контролирую.

Если бы я верил всем "контролирующим" — мой гниющий трупик уже бы давно доедали червяки. Я осторожно, даже боязливо — помня о давешней псине — обследовал нишу, истыкав ее прихваченным прутом: никакой реакции. Решив, что сделал все для своей безопасности, я коснулся рукой резной дверцы и потянул ее на себя.

Вопреки ожиданиям не произошло ничего ужасающего или хотя бы примечательного. Дверца просто скрипнула ржавыми петлями и, перекосившись, открылась. Ниша была пуста — ни ларцов, ни тетрадей. Даже пыли не было.