Букашко

— С Новым годом, Еленка! С новым, 1934 годом. Будь радостной, умной и нежной, как ты это умеешь. Смотри, не разучись! Но больше всего я желаю тебе счастья. Потому что будет счастье — будет и здоровье, и успехи в труде, и парень наш никогда тебя не огорчит...

— Спасибо. С Новым годом, Григорий! Хочу, чтобы в новом году тебе постоянно сопутствовала удача. Сейчас такое время, что без удачи жить не сладко... А уж мы с Алешенькой всегда за тебя... А где сюрприз? Ты же обещал!

Я достал папку. И поборов волнение, протянул ее Еленке.

— Вручаю тебе рукопись своей книги. Я написал книгу, а ты и не заметила. Пришлось потрудиться — и вот результат. Мне бы очень-очень хотелось, чтобы ты прочитала ее первой.

— Как это здорово! Какой же ты молодец! — обрадовалась Еленка, но, пролистав несколько страниц, сморщила гримаску. — Кремль... А я-то думала, что ты написал про муравьев...

Причина ее разочарования была понятна. Последние пять лет я плодотворно и целенаправленно работал над монографией о повадках диких муравьев, и Еленка по-настоящему гордилась мной. В ее глазах я был героем — по ее мнению, только настоящий герой способен был заниматься столь небезопасной работой в условиях Союза ССР.

Я, конечно, не считал свои занятия подвигом, потому что давно решил, как в Союзе ССР следует поступать ученому, выбравшему для исследований объект далекий от насущных интересов партийного руководства. Возможны были три стратегии:

1. Получить разрешение от руководящих и контролирующих товарищей. Может быть, включив для верности одного или нескольких из них в список соавторов;

2. Прикинуться сумасшедшим;

3. Наплевать на контролеров и организаторов советской науки и работать только для себя самого, в стол, не рассчитывая на публикации или научное признание.

Я, естественно, выбрал последнее, как наиболее соответствующее моему темпераменту и жизненным устремлениям. С некоторых пор для моей жены исследования диких муравьев стали своеобразным эталоном беспристрастного, лишенного идеологических шор познания. Признаюсь, что мне было приятно узнать об этом. Иногда я самому себе напоминаю некоего небожителя, старающегося построить свой обособленный мирок в башне из слоновой кости. Чертовски заманчиво достичь подобного мироощущения. Жаль, что приходится время от времени интересоваться прозаическими вещами, такими как пропитание и поддержание приемлемого уровня жизни, что, в свою очередь заставляет подыскивать подходящую службу, которая бы позволила без особых проблем обеспечивать семью всем необходимым. Конечно, легко посчитать все не относящиеся к главному делу жизни заботы пустыми хлопотами, но это не совсем верно. Например, мои собственные вынужденные поиски заработка привели к написанию рукописи, которую я торжественно вручил Еленке за праздничным столом. Время потраченное на этот труд я потерянным не считаю.

Волею судьбы, я попал на место секретаря-референта крупного деятеля партии товарища А.. Поначалу моя жизнь складывалась самым благоприятным образом: от меня требовалось изредка демонстрировать свои интеллектуальные возможности, а взамен я получал достаточное денежное обеспечение и определенные гарантии личной безопасности. О большем в Союзе ССР и мечтать не приходилось. Не удивительно, что работа над монографией продвигалась вперед гигантскими темпами. Но с некоторых пор обостренное чутье исследователя стало подсказывать мне, что не все благополучно обстоит в высших партийных кругах. Большевиков, столь опрометчиво взявшихся за руководство страной, стали одолевать опасные идеи, направленные на переделку человеческой природы. Попытки реализации этих человеконенавистнических проектов могли привести только к катастрофе и кровопролитию.

Мне показалось, что скрупулезное фиксирование происходящих событий само по себе станет достойным противодействием планам властей. Руководство партии давно уже оценило огромную силу и могущество информации, но, как показывает практика, оказалось совершенно не готовым к информационным войнам, так что у меня есть неплохие шансы помешать инженерам человеческих душ. Так и появилась на свет рукопись "Букашко — спаситель Союза ССР"...

Прошло несколько дней. Еленка прочитала мой труд и потребовала продолжения. Я обещал. И теперь, отправляясь на службу, я настраивался не только на выполнение текущих поручений и работу над монографией о повадках диких муравьев, но и на ведение ежедневных дневниковых записей, поскольку события стали развиваться столь быстро, что не замечать надвигающийся катаклизм стало уже преступно.

* * *

В январе 1934 года отчет о моей деятельности был заслушан на специально созванной аттестационной комиссии.

Товарищ А. сообщил мне о грядущей аттестации буквально накануне.

— Не волнуйся, Григорий, все будет хорошо. Ничего страшного — плановая проверка. С кем ни бывает!

Но его остекленевший взгляд и предательски трясущиеся руки красноречиво утверждали обратное. Товарищ А. боялся. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить: если руководители партии решили переговорить со мной с глазу на глаз непосредственно перед своим очередным съездом, значит, подготовка к специальному заданию, о неизбежности которого в Кремле, кажется, знали все, завершена. А желание поболтать о делах в узком кругу неопровержимо указывало на то, что так долго созревающее в начальственных инстанциях задание — всего лишь приватное поручение группы частных лиц и не будет ни в малейшей степени контролироваться партией. Другого объяснения возникшей перед съездом суете и спешке найти не удавалось. Заговор?

Пришло время загрустить и мне. Кабинетная работа секретаря-референта прямо на глазах становилась опасным делом.

Утром, едва я переступил порог своего кабинета, меня настиг телефонный звонок, — заинтересованные лица уже собрались и поджидали меня в кабинете товарища А..

— Здрасьте, — сказал я, открывая дверь.

Аттестационная комиссия располагалась за столом, покрытым красным материалом, чем неприятно напоминала рабоче-крестьянский трибунал. Графин со стаканами и каменные лица собравшихся только подчеркивали серьезность происходящего. Если бы в Кремле в это время проходил всесоюзный смотр художественной самодеятельности, участников мероприятия легко можно было спутать с артистами, талантливо представляющими трудовые будни испанской инквизиции.

Но я был искренне тронут — заслушать мой отчет собрались известные в партии люди: Сталин, товарищ А., Буденный. Четвертого я, правда, узнал не сразу. Но потом до меня дошло, что это мой благодетель, славный ленинградец, благодаря которому я собственно и нахожусь в Кремле, — дорогой товарищ Киров. Семен Михайлович Буденный восседал справа от Сталина, он лучезарно улыбался, поглядывая на меня с нескрываемой любовью. Потом выяснилось, что некий доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным, доверительно сообщил ему, что от вычеркивания из списков героев гражданской войны его спасло только мое заступничество. Буденный был настолько потрясен моим бескорыстием, что прилюдно поклялся любить меня до конца жизни.

По этому поводу я вспомнил анекдот. Один большевик так полюбил своего товарища по партии, что поклялся ему в вечной дружбе. "Я, — говорит, — никому тебя в обиду не дам. А если партия прикажет — сам тебя расстреляю, никому не доверю!"

— Товарищ А., — начал заседание Сталин. — Доложите нам о трудовых достижениях буржуазного спеца Королькова.

Товарищ А. бодро вскочил и, достав заранее приготовленную бумажку, прочитал:

— Секретарь-референт Корольков Григорий Леонтьевич за первый год своей работы выполнил ряд ответственных поручений. Со своими обязанностями справлялся на оценку "пять". Несколько раз проявлял инициативу. Готов к выполнению новых заданий.

— Так, — сказал Сталин после минутной паузы. — Кто хочет спросить секретаря-референта Королькова?

— А скажи-ка мне, Григорий, какой твой любимый цвет? — поинтересовался Семен Михайлович Буденный.

— Красный, — я уже знал правильный ответ.

Мои слова были почему-то встречены дружным смехом.

— Пра-авильно, а то вчера один сказал — бежевый! Пусть земля будет ему пухом!

Раздался новый взрыв хохота.

— Занимался ли Корольков общественной работой? — спросил Киров.

— Секретарь-референт Корольков выполняет большой объем общественной работы, — поспешил мне на помощь товарищ А.. — Во-первых, он помогает товарищу Горькому в работе над Библиотекой всемирной литературы. Во-вторых, принимает посильное участие в разработках товарища Лысенко, имеющих чрезвычайное значение для нашей партии. В-третьих, организовал архивный поиск неизвестных пока героев гражданской войны.

— И все это он сделал? — удивился Сталин.

— Так точно, товарищ Сталин.

— Ого-го.

— Что вы знаете о Владимире Ильиче Ленине? — загадочно улыбаясь, спросил Киров.

— Сам я с Владимиром Ильичем не встречался, но могу повторить многое из того, что о нем порассказали соратники. Был он чрезвычайно человечный и беспощадный к врагам. Можно назвать его гением — Ленин многое знал и виртуозно ругался. Когда дело касалось ругани — равного ему трудно отыскать. Меня всегда потрясало, как это ему удавалось писать серьезные на первый взгляд книжки с таким мастерством. Откроешь, бывало, труд с каким-нибудь заковыристым названием, что-нибудь типа "Материализм и эмпириокритицизм", а там...

— Погоди, Григорий, не о том речь, — вспылил Буденный.

— Вы бы хотели лично увидеться с вождем? — спросил Киров.

— Не-ет.

Члены комиссии разразились дружным хохотом.

— Остроумно, — не удержался от оценки товарищ А..

— Ты, Григорий, правильно отвечаешь. Не подумав, — радостно вытирая рукавом набежавшие слезы, заявил Буденный.

— Что, по-вашему, ожидает Союз ССР в будущем? — спросил Сталин.

— Неминуемое развитие информационной системы. Дальнейшее развитие страны, если она хочет оставаться передовой развитой страной, должно обязательно предусматривать создание информационной системы, чтобы в каждый глухой уголок нашей Родины...

— Будущее Союза ССР — развитой коммунизм, — поправил меня Киров. — Вот тут секретарь-референт Корольков недопонимает.

— А знает ли Корольков какой-нибудь стишок про Ильича? — неожиданно спросил Сталин.

Я прочитал по памяти:

— "Я маленькая девочка играю и пою, я Ленина не видела, но я его люблю..."

— Что бы ты спросил у Ленина, если бы встретил его живого? — поинтересовался товарищ А..

— Ну... Как делишки?

— Довольно, — сказал Сталин. — Как мы решим, товарищи? Думаю, мы можем поручить Королькову наше задание. А ваше мнение?

Все дружно поддержали Генерального секретаря партии, оказалось, что я, в основном, отвечал правильно и по заслугам достоин высокого доверия. Особенно довольным выглядел Киров — он, как бы заявлял всем, что его метод подбора кадров самый верный, это ведь его люди нашли меня.

Черту подвел товарищ А., зачитав решение аттестационной комиссии:

— За год работы секретарь-референт Корольков показал себя ценным кадром, проделанная им работа может быть оценена положительно, и, во всяком случае, достойна болвана.

* * *

Первым после окончания комиссии ко мне заглянул наш славный командарм Семен Михайлович Буденный. После комиссии он раскраснелся и возбужденно поигрывал глазами. Настроение у него было прекрасное. Если меня что-то и восхищает в большевиках, так это их постоянная настроенность участвовать в собраниях и конференциях и получать неописуемое наслаждение от этих мероприятий. Семен Михайлович Буденный не был исключением.

— Молодчина ты, Григорий. Хорошо держался. Так и надо — четко, по делу, ничего лишнего. Хвалю. Так держать, моряк!

Я приветливо улыбнулся. Хотя и не понял, при чем здесь моряк. Надо полагать, таким немудреным способом он выразил свое хорошее ко мне отношение и надежду на дальнейшее сотрудничество.

— Припомнил я, Григорий, одну поучительную историю. Хочу тебе рассказать. Может и пригодится когда-нибудь. Была в девятнадцатом такая мода — дружить с пролетариями. Вот моя Первая конная армия и подружилась с Путиловским заводом. Ну, что я тебе рассказываю, сам знаешь: полки с цехами, роты с участками, взводы с бригадами, а бойцы с работницами.

— Шефство наладили.

— Вот-вот, шефство. Мы, значит, беляков бьем, а они нам — гостинцы шлют. Портянки новые, кисеты, мелочевку разную. И вдруг, прихожу в штаб, а там переполох. Шефы прислали новехонький английский танк. Мы сначала обрадовались, сели и поехали. А он, зараза, докатился до первой лужи и заглох. Вызываю механика. В чем дело? А он мнется, говорит, чтобы танк ехал, бензин залить нужно. Англичане! Если уж ты такой ученый, так придумай, чтобы без бензину. Где же его, бензин этот, в поле найдешь? А потом и еще заботы, я к батьке твоему — ставь танк на баланс! А он посмеивается. Нет, говорит, не поставлю. А потом смешное какое-то слово придумал. Вот, говорит, это слово номер пять не позволяет. Пришлось нам этот танк подвзорвать. Заложили динамиту — славно бабахнуло. А тут и бензину подвезли. Облили мы танк бензином и еще пару снарядов от гаубицы в костерок подбросили. Не стало танка.

Он прищурился, словно изо всех сил пытался что-то вспомнить и, наконец, выпалил:

— Параграф. Это слово — параграф. Не позволяет мне принять на баланс ваш танк параграф номер 5! Вот, что твой папаня сказал.

— Ну, зачем вы так, Семен Михайлович, прекрасно же знаете...

— Не горячись, Григорий. Понравился ты мне. Вот, что скажу. И сдается мне, что должен я тебя уму разуму подучить, раз уж так получилось, и папаню твоего я порешил. Ты мне отныне как сын. Предостеречь тебя хочу, Григорий. Дело на тебя хотят повесить нешутейное, я таких серьезных дел в последнее время и не припомню, и лютая судьба ждет тебя, если не справишься. А ты такой открытый — тут и святому захочется тебя пристрелить. На твоем месте я бы брал пример со старших. Вот я — каждый тебе скажет, что Буденный звезд с неба не хватает, умишком своим прихвастнуть не люблю, должностей не требую, хлопот со мной никаких. Можно сказать, что я — шут гороховый. От меня не убудет, а вот Хозяин меня ценит, потому что я веселый и безопасный. А такие, как известно, дольше живут.

— Хочется пожить?

— Очень хочется. Как же не хотеть. Тю-тю-тю... Да ты, я погляжу, еще молоденький и зелененький! Многого не понимаешь. А я тебе так скажу, если бы у нас в Кремле появился человек, который бы жизнью торговал, у него здесь не работа была, а праздник сплошной с пирожными и крем-брюле. В этих коридорах жизнь, вообще, самый ценный товар. Да любой в Кремле — что угодно сделает, только бы жизнь свою продлить. Подумай об этом, Григорий.

* * *

Наверное, мне следовало обратить на слова Буденного более пристальное внимание, но заморочки большевиков меня интересовали, в общем-то, мало. А упоминания о важном и опасном задании, предстоящем в недалеком будущем, с некоторых пор приводили в бешенство. Работа над монографией стала пробуксовывать — вот, что меня заботило несравнимо сильнее. Мне хотелось уделять изучению повадок диких муравьев больше времени, но из-за дня в день обстоятельства оказывались сильнее. Не удалось мне сосредоточиться и на этот раз. Неожиданно припомнился странный эпизод, приключившийся во время переаттестации. Мало сказать, что он удивил меня. Я понял, что не смогу работать, пока не разберусь, что имел в виду товарищ А., когда при всех громогласно объявил: "работа секретаря-референта достойна болвана"?