Небо и земля

— Диамал, и не совестно тебе? — обратилась Эммалиэ ко второму визитёру, зная, что тот тоже там, снаружи. — Я думала, ты порядочный человек, а ты с бандитами якшаешься.

— Ты кого назвала бандитом, а? Да я на войне за тебя бился, кровь проливал. Контузию получил, а ты меня бандитом обозвала, старая кошёлка? — И хлипкая дверь вздрогнула под ударом.

Айями поспешила ванную — проверить, как там дочка. И приложила палец к губам: тс-с! Не плакать.

С Люнечки слетела вся сонливость, и дочка, замерев, смотрела на маму как попугайчик. Хоть и вздрогнула испуганно от очередного удара в дверь — ох и страшно! — но не издала ни звука.

— Разве защитник станет угрожать невинным? — голос Эммалиэ звенел как струна, а рука сжимала стилет.

— С такими как вы, по-другому нельзя. Отпирай засовы, немощь! Думаешь, не знаю, что у тебя полные закрома? А жратвой нужно делиться. Не хочешь по-хорошему, отдашь по-плохому.

За дверью послышались возня и невнятный разговор, наверное, бандиты спорили меж собой. А в том, что это бандиты, Айями теперь не сомневалась. "Что делать? Что делать?" — соображала лихорадочно. Кричи не кричи, а ни одна живая душа не вступится. Спрятались в норках, затаились. Прислушиваются и выжидают, чем кончится дело. А кончится оно, судя по всему, плачевно, потому как гости не собираются уходить.

В лучшем случае ограбят, а в худшем?

Айями аж мороз пробрал, когда она представила последствия.

Хватит ли у неё времени, чтобы выбраться из окна и отправиться за помощью? Свои не помогут, а если бы и решились, то мужчин среди соседей — раз, два и обчелся. Значит, нужно бежать по проулку к центральной улице, туда, где ходят патрули. Как долго продержатся Эммалиэ и Люнечка? Надо действовать быстро. Под окнами высокий сугроб, и нужно спешить, чтобы выбраться на расчищенную дорогу.

Новый удар обрушился на дверь.

— Открывай, даганская подстилка! Всех порешу, дайте только добраться, — возобновились угрозы.

— Пошел вон или пожалеешь! Не посмотрю, что мы одного поля ягоды, — крикнула Эммалиэ.

За дверью захохотали. Все святые, как хрупка и непрочна преграда!

— И что мне сделается, бабуся? Отругаешь? Поставишь в угол? Не дашь конфетку? — паясничал бандит.

Эммалиэ взялась за дверную ручку, сжав в другой руке рукоятку стилета.

— Задуй свечу, чтобы привыкнуть к темноте, — сказала тихо. — Когда открою дверь, оглуши одного из них. Постарайся ударить по голове. Возьми утюг или кастрюлю, она чугунная.

Лезвие стилета тускло блеснуло в колеблющемся свете свечи, и Айями сглотнула, посмотрев на свои ладони. Нет, у неё не поднимется рука, чтобы ударить человека. Но ванной прячется испуганная дочка, а за входной дверью — два разъяренных нелюдя.

Внезапно её осенила шальная мысль.

— Или вы уходите подобру-поздорову, или я вызываю патруль, — сказала Айями громко. — У меня есть рация. Их выдали всем, кто работает на даганнов.

— Ой, я испугался и удрапал, — заржали за дверью. — Надо тикать, слышишь, Диам? И по пути не наложить в штаны.

— Хорошо, ты сам напросился. Учти, когда поступит сигнал, патрули оцепят район и начнут прочесывать каждый дом и каждую квартиру. Дело двух минут, — предупредила Айями. — Приём, приём. Переулок Гороховый, дом семь. Нападение неизвестных лиц на частное жилище. Угроза физической расправы. Прием.

Айями повторила "вызов" на даганском, при этом говорила деловито, копируя интонации военных, пользовавшихся связью на расстоянии. И старалась не сфальшивить. Не единожды спеша на работу, она выхватывала краем уха обрывки переговоров на площади, шипение и курлыканье раций. И теперь невольно подмеченные мелочи могли помочь. "Только бы подействовало" — горячо взмолилась Айями, обратившись к образам святых.

За дверью воцарилась тишина. Поверили или нет?

С той стороны раздалось ругательство.

— Своих же, с*ка, закладываешь. Чтоб Хикаяси твою душу съела*, — пожелал бандит. — Ладно, недосуг слушать ваше блеяние. В другой раз свидимся, сестрёнка, — произнес со значением. Напоследок грохнул кулаком по двери, и две пары сапог торопливо затопали вниз по подъездным ступенькам.

А женщины еще долго прислушивались к звукам снаружи: а ну как вернутся, не поверив?

Айями хватило сил уложить дочку в постель, объяснив, что приходил Северный дед*, шумел и требовал, чтобы его впустили, но мама с бабушкой прогнали наглеца. Айями рассказывала уверенно, спокойным и ровным голосом и даже подшучивала. И вроде бы поверила Люнечка и, успокоившись, сомкнула глазки, а так и не отпустила мамину ладонь, за которую держалась остаток вечера.

Убедившись, что дочка заснула, Айями доплелась до кухоньки и, опустившись на табуретку, поняла, что неимоверно устала. Силы кончились: ни рукой пошевелить, ни ногой переступить. И Эммалиэ выглядела не лучшим образом. Прошаркала до буфета и вернулась к столу с бутылкой, похожей на ту, что вручила Айрамиру перед прощанием. Правда, мутного содержимого в ней плескалось на два пальца.

Эммалиэ разлила самогон по кружкам.

— Надо, — сказала, заметив, что Айями отодвинула свою порцию. — Возьми лепешку, чтобы зажевать.

Спиртное произвело должный эффект, размягчив мышцы и мысли. Сняло напряжение, не отпускавшее доселе ни на минуту. Айями откинулась назад, уставившись бездумно в окно, закрытое ставнями. В стекле отражался огонек свечи, оплывающей в плошке.

— Вы бы смогли его... их..? — спросила Айями, вспомнив решительность, с которой Эммалиэ сжимала в руках стилет.

— Ох, не знаю, — спрятала та лицо в ладонях. — Отчаяние и не на такое толкает. Кстати, хорошая идея с рацией. Ты молодец.

— Хорошо, что они поверили. А вдруг вернутся завтра? Или послезавтра.

— Кто этих прохиндеев знает? Может, поостерегутся шляться открыто по городу и отправятся на поиски других хлебных мест. А может, выждут и заявятся снова.

— И как нам быть? — похолодела Айями.

Страх за Люнечку пробрал до костей. Такие, подкараулив, запросто учинят подлость, и совесть не пикнет.

И Вечу не пожаловаться. Сразу начнутся расспросы: кто, откуда, зачем. Только сумасшедший признается, что даганские пайки отдавались партизанам, на деле оказавшимися бандитами. А вдруг это члены шайки, часть которой была расстреляна поздней осенью? А может, Айями напридумывала с три короба, а Диамал и его приятель — самые что ни на есть настоящие партизаны? Ведь и Айрамир в свое время жестко заявлял, что жителям нужно делиться припасами с борцами за свободу страны — в добровольном или в принудительном порядке.

Нет, рассказать Вечу — значит, предать своих. Ведь и Диамал, и его товарищ — тоже амидарейцы. Одного поля ягоды, как сказала Эммалиэ. Но принадлежность к амидарейской нации не помешала однажды бандитам лишить жизни своих соотечественников, устроив произвол на деревенском хуторе.

— Может, стоило их впустить? В конце концов, с пары консервов у нас не убудет.

— Чем дальше, тем чаще они бы приходили и тем больше бы требовали. Знаешь, когда я перестала верить Диамалу? Когда он сказал, что пришел в одиночку, а оказалось, привел товарища. Причем товарища, крайне неприятного в манерах.

И вдобавок опасного и непредсказуемого — согласилась Айями.

Так что же предпринять? Нельзя сидеть, сложа руки, и ждать у моря погоды.

— Скажи ему, что видела пришлых людей в нашем районе, когда торопилась на работу. И выглядели они подозрительно и недобро, — посоветовала Эммалиэ. — И что вечерами тебе неспокойно. Чудится разное. Постарайся быть убедительной, упирай на свою интуицию, и он поверит.

Веч поверит, и район наводнят даганские патрули, которые станут проверять и досматривать каждого. Или, чего доброго, военные устроят тотальную облаву, как случилось однажды.

Что делать, что делать? — размышляла Айями, грызя ноготь.

Наверное, пробормотала вслух, потому что Эммалиэ ответила, процитировав пословицу:

— Не делай людям добра — не получишь и зла. Ты стараешься, помогаешь людям, а что получаешь в ответ? Осуждение, оскорбления, ненависть. Надеюсь, теперь ты поняла, почему я не открывала дверь тем, кто приходил к нам домой с просьбами о помощи?

Айями кивнула и вдруг вспомнила об Оламирь. Теперь-то стала понятна настороженность Оламки, не сразу пустившей к себе на порог. Потому что за дверью мог находиться кто угодно, и одинокая женщина не смогла бы отбиться в случае нападения. Стала понятна циничность, с которой Оламирь требовала с людей плату за свою помощь. Она знала, что человеческая благодарность длится меньше минуты. Стало понятно, почему Оламирь предпочитала пешим прогулкам поездки на даганском автомобиле. Потому что, в лучшем случае, её могли облить помоями из окна, а в худшем — плеснули бы, к примеру, чем-нибудь более едким, не говоря о том, чтобы столкнуть в прорубь. И не из-за личной неприязни, а принципиально. Какие эпитеты можно подобрать к женщине, которая спит с врагом, продавшись за жратву и прочие радости жизни? К женщине, которая предала свою страну, свой народ, своих мужчин. Ведь и Айями в свое время осудила Оламку, узнав, что та гуляет с даганнами. Посматривала на неё косо и обходила стороной. А теперь, как и Оламирь, опасается соотечественников. И за себя боится, и за семью.

Вспомнились и слова Мариаль о том, что свои же не дадут житья, когда чужаки-победители покинут амидарейскую землю. "Что ж, упредим неизбежное и уедем из города раньше, чем стает снег. Например, на север страны. И заживем с чистого листа" — утвердилась в своем решении Айями.

Ночь прошла беспокойно. Айями, просыпалась, вздрагивая от малейшего шороха. То Кнопка зашуршит в темноте, то диван скрипнет, то рассохшаяся половица. Чудились голоса и шаги в подъезде и этажом выше, в нежилой квартире. А Эммалиэ так и уснула со стилетом под подушкой и даже во сне не выпустила оружие из руки.

Утром Айями кое-как разлепила веки. Пробудилась с темными кругами под глазами и твердым намерением: невозможно жить в каждодневном страхе. От паранойи недолго свихнуться. И семью, к тому же, нужно обезопасить. Айями решила: при первом же удобном случае расскажет господину подполковнику. Повторит слова Эммалиэ, вложив в них всё свое беспокойство за близких, и он не оставит Айями наедине со страхами.

А придя на работу, она услышала новость, заставившую забыть о тревожных думах.

В город приехали риволийцы.

________________________________________________

Lebek, лебек — пояс, украшенный самоцветными камнями. Как правило, с бахромой разнообразной длины или с заплетенными косичками. Второе название — "пояс тысячи кос"

Vikhar — толкователь правил, законов, обычаев. В Амидарее юрист, защитник

Мехрем — содержанка, проститутка

Нибелим — фосфоресцирующая горная порода. При особой обработке дает яркий свет в течение нескольких десятков лет в зависимости от естественного освещения. Чем темнее, тем сильнее разгорается нибелим.

Чтоб Хикаяси высосала душу* — расхожее выражение религиозного содержания и угрожающего характера. Означает отсутствие души в работоспособном, живом теле. Фактически — вегетативное состояние из-за обширных повреждений или дисфункции полушарий головного мозга.

Северный дед* — в амидарейской мифологии аналог Деда Мороза, жестокий и злой старик с бородой до пят. Требует к себе уважения, в противном случае насылает стужу и замораживает насмешника. В древности, в трескучие морозы, задабривая Северного деда, приносили в жертву девственниц, привязывая раздетыми к дереву.

43

Люди как люди. В толпе не отличишь от своих. Разве что одеты непривычно.

Хотя чему Айями удивляется? У риволийцев много общего с амидарейцами. Оба народа принадлежат к океанийской расе, населяющей острова на востоке и север материка. Языки близкородственны и принадлежат к срединно-пелагической ветви. Во внешности, в росте и в комплекции — то же единообразие, чего не скажешь о даганнах. Те — поистине экзотичная нация.

Риволия — островное государство, чья столица Фамилиста. Территория страны невелика, а населения — не счесть. Из природных богатств разве что нефтеносные слои в шельфовой зоне. Также процветает морской промысел, начиная от китов и заканчивая креветками.

Это сведения, известные любому амидарейцу со школьной скамьи. О Риволии, вообще, написано много — и в учебниках, и в справочниках, и в периодике. Потому что, в отличие от страны варваров, отгородившейся непроницаемым занавесом на долгие годы, дипломатические отношения с Риволией развивались плодотворно и двухсторонне, как трубили газеты довоенной поры. Иностранцы-островитяне охотно посещали Амидарею и в качестве туристов, и с деловыми целями, но дальше Алахэллы не наведывались. Наверное, считали, что уровень цивилизованности резко падает с удалением от столицы. Поэтому в глухой провинции, конечно же, риволийцы вживую не попадались. Правда, время от времени амидарейские школьники и студенты ездили учиться по обмену, и то после победы в каком-нибудь национальном конкурсе или в олимпиаде, что приравнивалось к событию государственного масштаба. А попасть за границу по собственному желанию обыватель и мечтать не мог. Препятствовали и дороговизна, и сложность в оформлении выездных документов, и высокие требования со стороны амидарейского МИДа. Руководство страны посчитало недопустимым дискредитировать лицо амидарейской нации незнанием культурных традиций и языка дружественного соседа. А потому изучение риволийского вошло в обязательную школьную программу. Хотя эти знания мало кому пригождались.

Что еще известно о Риволии? Полезных ископаемых — крупицы, зато интеллектуальных достижений — на гора. До войны оттуда в Амидарею завозилось немало дефицитных товаров отменного качества. Взять тот же риволийский радиоприемник, купленный Микасом за пару лет до свадьбы. Прием каналов без помех и в широком диапазоне волн. Водонепроницаемый и ударопрочный корпус, гарантия десять лет. Или двадцать, Айями сейчас бы не вспомнила. А Микас не уставал нахваливать. "Ни разу не пожалел, что отдал три получки за это чудо техники. Вот бы и нам научиться создавать хорошие вещи. Тогда никакая Риволия с нами не потягается". Уж как берегла Айями радиоприемник — всё-таки память о муже — а на третьем году войны обменяла на рынке на баночку нутряного жира. Нужда заставила, когда тяжело заболела дочка.

После начала боевых действий Риволия не бросила соседей наедине с врагом и помогала, став союзником. Активно — патриотическими плакатами и дипломатическими советами, и гораздо скуднее — продовольственными пайками, оружием, техникой. А незадолго до капитуляции ручеек помощи совсем иссяк. Осталась Амидарея в лапах победителей, а союзники как сквозь землю провалились. И вот через полгода после поражения в войне два иностранца объявились и где? — в провинциальном захолустье, оккупированном победителями.

Местные пялятся на приезжих, словно на диковинку. И Айями тоже. А вместе с ней прилипли к окну и напарницы.

Двое мужчин в брюках со стрелками и в пальто с меховыми воротниками ("Наверное, нутрия или бобр" — предположила Риарили). Тот, что повыше, щеголеватый на вид — носит шляпу с полями ("Неужели у него не мерзнут уши?" — хихикнула Мариаль). Заложив за спину руки в перчатках, гуляет по окрестностям и насвистывает, не фальшивя. Конечно же, на втором этаже ратуши не слышно, насвистывает он или прохаживается молча, но о свистуне знает полгорода. Чай, риволийцы живут не в стеклянной банке. Кстати, поселили их в гостинице, и даганны неусыпно следят, чтобы ни одна живая душа не обмолвилась и словечком с иностранцами. Впрочем, те и не стремятся брататься с местным населением. Ведут себя как избалованные туристы. Ну да, в амидарейской глуши сводит скулы от скуки, и донимает зевота.