Лошади их, правда, показались бы не слишком хороши для взыскательного взгляда какого-нибудь богатого пана, однако отличались выносливостью и неприхотливостью. Обозов у них не было, лишь у каждого всадника был заводной и вьючный конь, везшие на себе все необходимые припасы. В общем, отряд этот весьма напоминал те, которые водил в набеги на Русь покойный ныне Лисовский, чья неприкаянная душа, как говорят, до сих пор бродит по ливонским болотам. Отец Мелентий ехал отдельно от прочих, на смирной кобыле каурой масти. Спутниками его были двое неопределенного возраста монахов, чьи ухватки не оставляли сомнений, что с оружием они умеют управляться не хуже, чем с кадилом. Правда, никакой воинской сброи[21] на божьих людях видно не было, а что лежало в тороках их заводных лошадей, никто не знал. Достигнув Можайска, Михальский, не заходя в него, стал на дневку, а царский духовник, оставив своих людей, пошел в город.
На воеводстве там сидел прославленный полководец — князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Конечно, для героя, спасшего страну в лихую годину от неприятеля, такое назначение было опалой, однако он, будучи по природе своей человеком честным и бескорыстным, обиды на государя не затаил и к делу отнесся с ревностью, какую не часто встретишь. Городские стены были подновлены, склады наполнены припасами, а немногочисленный гарнизон готов к любым неожиданностям. Все эти заботы пагубно сказались на здоровье князя, и в последнее время он часто хворал и редко выходил из дома. Однако когда больному доложили, что пришел с какой-то надобностью монах, тот велел его пропустить.
— Здравствуй, Дмитрий Михайлович, — поклонился, входя, Мелентий.
— А, это ты... — тяжело повернул голову воевода, — что же, здравствуй... честной отец. Сам пришел навестить или послал кто?
Иеромонах выразительно промолчал, вызвав у Пожарского усмешку:
— Вот оно как: попал ты в гонцы на старости лет... Ну и что тебе велел царь православный? С добром послал али с худом?
— К тебе — с добром, — не смутился тот.
— Ну говори, коли так.
— Великий государь жалует тебя и просит обид не помнить, а служить верно и ревностно.
— Об том Иван Федорович мог бы и не беспокоиться...
Мелентий меж тем вытащил из сумы небольшой сверток и протянул его князю. Затем, видя, что тому трудно, развернул его и, достав искусно сделанный ларец, подал прямо в руки воеводе. Пожарский, осторожно открыв крышку, вытащил наружу золотую цепь с большим медальоном.
— Ишь ты, — подивился он на затейливую работу, — а что это?
— А ты посмотри на медальон.
Князь пригляделся и увидел, что там весьма искусно изображен государь в доспехах и с мечом в руке, а в небе над ним — ангелы с трубами. Отделанный золотом портрет обрамляли по краю драгоценные самоцветы.
— Государева парсуна? — недоверчиво спросил Дмитрий Михайлович.
— В неметчине таковые жалуют только славным великими победами воеводам в знак монаршей милости и благодарности. Гляди дальше: в ларце еще грамота царская — со многими похвалами тебе за прежние службы и в чаянии новых.
— Война будет?
— А она разве кончалась? — вопросом на вопрос ответил Мелентий.
— А как же посольство, что давеча проезжало в Литву? Или... погоди-ка, сначала посольство, а ты следом... хитро!
— Латиняне тоже хитры. Слышно, что королевич войско собирает.
— Пустое! Мне доносили, что едва войско собралось, добрую половину его пришлось к турецкой границе отправить.
— Хорошо, коли бы так. А только ляхи сильны, и не одно такое войско могут выставить.
— Это верно, только Смоленск им не взять, а там и мы соберемся с силами.
— Дай-то бог! Только случиться может всякое, а ты к Смоленску ближе всех — тебе его и выручать в случае чего.
— Скажи государю, чтобы об этом не беспокоился. Я свое дело знаю!
— А хвори твои?
— Придет время за саблю взяться, так и хворь отступит!
Едва Мелентий вернулся из города, Михальский велел своим людям собираться, и вскоре только лошадиные следы да пепел кострищ в ближайшем овраге напоминали о том, что здесь стояли ратники.
Хоть и нелегко поначалу давалась служба княжичу Дмитрию Щербатову, но со временем обучился он драгунской науке. Капрал Васька Лопухин, прежде рычавший на новика, аки Змей Горыныч, наказывал его все реже, а иной раз и хвалил. Впрочем, начальным людям в последнее время и без него было много мороки. Люди в полк все прибывали, всех надо было обучить, а службы никто не отменял, потому приходилось им буквально разрываться на части. Поскольку Щербатов был довольно искусным наездником, ему вскоре доверили руководить новобранцами в выездке. Против обыкновения, Дмитрий не стал чиниться и с усердием взялся за дело, а поскольку совсем уж неумех в драгуны не брали, то получалось у него хорошо. Посмотрев на старания княжича, Панин хмыкнул и коротко приказал: "Кто везет, тех и грузить!"
После этого дел у молодого человека сразу прибавилось, но, как ни странно, они пришлись ему по душе. В самом деле, быть начальным человеком всегда лучше, чем подчиненным, а командовать легче, чем исполнять. Так что Щербатов с удовольствием учил других тому, что хорошо умел сам, нет-нет да и прикидывал, скоро ли его сделают капралом. А уж когда его поставили старшим дозора, так княжич засветился, будто новенький алтын, что только из монетного двора. Да и то сказать: разве плохо гарцевать на горячем коне в ладном кафтане на зависть всем добрым людям? И вот тут-то подстерегла молодца беда.
Поначалу все было хорошо, княжич и его люди чинно объезжали улицы, приглядывая за порядком и подмигивая глазеющим из-за заборов девкам. Никакой татьбы или иного воровства в тот день не случилось, и Дмитрий готовился уж скомандовать ехать к приказной избе, где служивых должны были покормить, как вдруг екнуло сердце молодецкое. По улице шла горожанка, встреченная им на торжище в самый первый день, как приехал он в Москву. Красота незнакомки так поразила его тогда, что готов был побежать за ней на край света, если бы поманила. А потеряв из виду, до того закручинился, что и спать ночью не мог. И вот теперь девушка шла, погруженная в свои мысли, и не сразу заметила, что ей преградил дорогу своим конем драгун.
— Здравствуй, красна девица, — громко поприветствовал ее Щербатов, приосанившись.
— Не балуй! — воскликнула от неожиданности незнакомка, едва не налетев на него, — чего удумал, окаянный, людей пугать!
— Что же ты, красавица, такая неласковая, — покачал головой Дмитрий, — даже здороваться не хочешь!
— А я тебе не жена, чтобы ласковой быть, — ответила она и хотела обойти драгуна, но он снова преградил ей дорогу.
— Что не жена — то дело поправимое: хочешь, посватаюсь?
Горожанка внимательно оглядела молодого человека и, видимо, признала в статном ратнике давешнего барчука, встреченного на торгу.
— Что, купил серьги, а милая не приняла, а теперь ищешь, куда их пристроить? — с вызовом в голосе воскликнула девушка.
— Нет, — покачал головой княжич, — не дарил их никому покуда.
— А что так?
— Тебя нигде не мог найти!
— Вот что, добрый молодец, — нахмурилась незнакомка, — ехал бы ты своей дорогой!
— Ишь какая, — хмыкнул Митрошка, щербатовский холоп, увязавшийся в дозор за своим господином, — ты как смеешь эдак с княжичем разговаривать? Вот возьму и плетью перетяну, враз вежеству научишься!
Дмитрий хотел было остановить разошедшегося слугу, но не успел. Девушка, возмущенная словами Митрошки, недолго думая выхватила непонятно откуда небольшой пистоль и выстрелила прямо под ноги его коню. Вообще, драгунских лошадей приучали к выстрелам, но, видимо, вылетевшие из замка искры обожгли морду животного, и оно взвилось на дыбы, скинув со спины незадачливого седока. Конь княжича тоже шарахнулся в сторону, и пока тот пытался справиться с ним, незнакомка бегом припустила вдоль тына прочь. Однако остальные дозорные не сплоховали и враз бросились следом.
— Ату ее! — азартно закричали они, окружая беглянку.
— Стоять! — раздался зычный голос, заставивший драгун замереть на месте, ибо принадлежал он их командиру Федору Панину. — Это что тут за пальба?
Взгляд поручика, которым он окинул своих подчиненных, не сулил ничего доброго, а княжич просто превратился в соляной столп. Остальные тоже не знали, что сказать, и лишь недоуменно переглядывались. Первым, как ни странно, пришел в себя Митрошка.
— Так что, господин поручик, разбойницу поймали, — бодро отрапортовал он, держа руки по швам. — Она, окаянная, чуть нашего княжича не застрелила!
— Эва как, — удивился Федор, — ну-ка дайте посмотреть, что там за разбойница...
Драгуны расступились, и грозный начальник посмотрел на едва не схваченную ими девушку. Щербатов, к которому так и не вернулся дар речи, тоже посмотрел туда и едва не застонал от нескладности происходящего. Незнакомка была чудо как хороша! Глаза ее горели яростным огнем, высокая грудь под шелком летника прерывисто вздымалась, и вся она казалась неистовой девой-воительницей из сказки. Но то, что случилось дальше, было еще удивительнее: увидев Панина, она сразу успокоилась и, приняв будничный вид, кротко поклонилась. Дмитрий удивленно перевел взгляд на своего командира, но тот, похоже, был удивлен еще больше.
— Здравствуй, Федор Семенович, — певуче пропела девица поручику.
— Здрав-ствуй... — сглотнул пересохшим ртом поручик.
— Каково поживаешь, как твои детки, как Ефросинья Ефимовна? Давно ее не видала...
— Слава богу, хорошо... — ошарашенно отозвался тот.
— А меня вот тут ратники царские ловили, не иначе, в Туретчину продать хотели!
— Щербатов! — строго сказал Панин, к которому вернулось самообладание. — Собирай своих людей, и дуйте в слободу. А ежели вы об сем конфузе кому хоть под пыткой, хоть на исповеди расскажете, то вас даже сам Господь Бог не спасет! Внял ли?
Ничего не понимающий Дмитрий поклонился и повел своих подчиненных назад. Вернувшись в лагерь, он прежде всего велел выпороть не в меру деятельного холопа. Не понимающий, за что его наказывают, Митрошка орал благим матом, а драгуны, видимо опасаясь, что и им достанется, секли его плетями, боязливо оглядываясь на грозного начальника. Более княжича в дозор не назначали и новиков обучать не велели.
— Что вы говорите — удивленно переспросил я, — вот прямо так, из пистолета?
Вельяминов в ответ обреченно кивнул, а я, не в силах более сдерживаться, заржал, как десять жеребцов из мекленбургских конюшен.
— Драгуны, блин, ратники царские! — смеялся я над рассказом своего ближника. — А их — девчонка!.. Нет, я не могу!..
— Тебе смешно, государь, — насупился окольничий, — а мне каково?
— А чего тебе? — отозвался я, немного успокоившись и вытирая заслезившиеся от бурного веселья глаза.
— Так ведь она мне сестра! — взорвался Никита. — Что люди скажут? Как я им в глаза смотреть буду?
— Да ладно, кто узнает-то?
— А вот все и узнают! Не нынче, так завтра, не завтра, так послезавтра, а проведают о позоре моем. Это хорошо еще, что их Панин встретил, а не кто иной, а то ведь уже бы вся Москва судачила!
В общем, история действительно получилась презанятная. Оказывается, сестрица моего верного Никиты, привыкшая к вольной жизни в деревне, оказавшись в скованной домостроем и тысячей патриархальных традиций Москве, и не подумала поступаться хоть каплей своей свободы. Переодевшись в платье зажиточной горожанки, она частенько тайком ускользала из дома и ходила на рынки, в церковь и бог знает куда еще. Слуги если и замечали ее исчезновения, то помалкивали, так что занятый службой брат и не подозревал, что его сестра ведет столь бурную для начала семнадцатого века жизнь. Все открылось случайно, когда воспылавший чувствами к красавице молодой драгун вздумал с ней познакомиться, а Алена недолго думая пальнула в него из пистолета. Слава богу, обошлось без смертоубийства, а весьма кстати подоспевший мой бывший рында Федька Панин сумел замять скандал. Узнал я об этом совершенно случайно, когда прискакавший в кремль поручик попытался потихоньку доложить Вельяминову о случившемся, а тот от неожиданности взревел, как медведь, которому прищемили лапу. На несчастье моего ближника, рядом оказался я, и такая бурная реакция не могла меня не заинтриговать. Через минуту оба были в моих покоях, а через еще две — полностью раскололись и поведали о случившемся во всех леденящих душу подробностях. Теперь Никита бурно негодовал, а Федор притворился истуканом и старался не отсвечивать.
— Молодец девка! — не смог удержаться я от восклицания.
— Да что ты ее хвалишь! — едва не вскипел мой окольничий, затем опасливо покосился на Панина и замолк.
Я тем временем открыл небольшой ларец и вынул из него пригоршню монет. Отобрав золотой червонец и несколько серебряных полтин, которые за соответствие номиналу иноземцы иногда звали московскими талерами, а русские — царскими ефимками, протянул поручику:
— Вот тебе, Федя, за службу и за смекалку. Хвалю! Никита тебя потом еще наградит, да и я не забуду. Теперь ступай, да уж постарайся, чтобы твои добры молодцы языками не трепали, а если и трепали, то где-нибудь в другом месте.
— Все исполню, государь! — поклонился Панин и вышел.
— Крестников поцелуй! — крикнул я ему вдогонку.
Федька, обернувшись, еще раз поклонился и исчез. Вельяминов тем временем смотрел на меня с самым мрачным выражением на лице, на какое только был способен.
— Жениться тебе надо, Никитушка!
— Чего?.. — протянул окольничий, явно не ожидавший от меня такого вердикта.
— Точно тебе говорю! Вот посуди сам: был бы ты женат, супруга твоя за сестрой присматривала бы. Опять же той хоть поговорить было с кем — глядишь, и не выкидывала бы такие фортели. А так сидит девка одна в четырех стенах, тут уж поневоле или взвоешь, как волк, или сбежишь куда.
— Это... ты хочешь сказать, что я сам виноват? — нахмурился Вельяминов.
— Да господь с тобой, — сделал я невинное лицо, — как ты мог такое обо мне подумать! Конечно, Аленушка учудила не по-детски, но и ты ее пойми.
— Что тут понимать-то?..
— Ну как тебе объяснить... порядки у нас не то чтобы плохие, просто чуточку устаревшие. Ну вот какая бы беда приключилась, если бы девицы незамужние могли собираться где да общаться по-девичьи?
— Так ведь собираются, — не понял меня Никита, — на посиделки да на праздники. В церкви еще, бывает, видятся...
— Под присмотром всяких старых кошелок, у которых своя жизнь не сложилась, а теперь они ее другим портят?
— А как надо?
— Как-как... не знаю как. Вот, к примеру, поехал ты к князю Долгорукову да сестрицу с собой взял. Ты бы с Владимиром Тимофеевичем пообщался, а Аленушка — с княжной Марьей.
— Это чего бы я к Долгоруковым-то поехал?.. — насторожился Вельяминов.
— Как чего, говорю же тебе, ты у меня холостой, а у князя дочь на выданье.
— Ты что это, государь, женить меня надумал?
— Ну ты же сам мышей совсем не ловишь!
— Тьфу ты, прости господи... никак не привыкну к твоей манере говорить, государь! Ну каких мышей? Да и не ладим мы с Долгоруковыми-то — сам, поди, знаешь, что они Филаретову руку держат.
