Общество глухо зашевелилось. С одной стороны, либералы получили всё, о чём мечтали многие поколения, а с другой — на кой хрен им ограничения в виде ответственности перед избирателями? Или эти ужасные кары за подкуп избирателей? Но с третьей стороны, можно технично подставить конкурента... В общем, жизнь повернулась новой, неожиданной стороной, требующей вдумчивого обсуждения.

Дворянство в России крайне неоднородно. Богатых дворян осталось относительно мало: большинство состояний промотали бездарные потомки великих и удачливых предков. Не забываем, что значительная часть богатых дворян являлась приближёнными прежних государей, и вляпалась в заговоры и покушения на своих повелителей. Из богатых аристократических семейств происходило подавляющее большинство гвардейских офицеров, запачкавших себя в цареубийстве и мятеже. Их имения я конфисковал, а семьям назначил пожизненный пенсион, впрочем, не позволяющий вести прежний образ жизни. Смертельной косой прошлись люди Власьева по коррумпированному руководству губерний, вычищая взяточников и казнокрадов. Я велел поднять дела, начиная с феерического воровства во время Крымской войны и до самого последнего времени. Этот слой дворянства, в значительной мере лишившийся своей финансовой базы, в большинстве своих представителей стал моим смертельным врагом. Исключение — единичные честные чиновники, флотские, авиационные и армейские офицеры, увидевшие в проводимых реформах благо для России. Но остальные возненавидели меня аж до потери аппетита. Большинство остальных дворян жило на жалованье, поскольку если у них и было имение, то давно заложенное в банк отцом или дедом дворянина. Эти наоборот, увидели в происходящем шанс для себя: стране требовались образованные люди, а ещё лучше — профессионалы, но таковых было совсем немного. Впрочем, многие уже взрослые дворяне пошли учиться, и стали получать специальности среднего инженерно-технического состава. Многие дворянки поступали обучаться в учительские курсы и шли работать в школы. Учителям мы сразу установили достойную зарплату. Любопытно, но самый высокий конкурс образовался в школы Железнодорожных и Автогужевых войск. Возможно потому что работая в передвижных школах этих ведомств учителя получали возможность посмотреть страну: Железная дорога оплачивала билет своему работнику и членам его семьи до мест проведения отпуска и обратно, с условием, что не менее половины пути будет пролегать по железной дороге и по казённым автогужевым дорогам. А второе благо — жильё, которое железнодорожные войска предоставляло учителям: сборные дома с отоплением, водоснабжением и канализацией. А производством сборных домов занялись у нас на десятке домостроительных заводов. В общем, тех дворян, которые желали и могли работать, мы привлекли, и заручились их поддержкой. Остальные нас не интересуют, а вздумают бунтовать — почувствуют на своей шкуре все прелести кнута.

Купечество у нас тоже неоднородно как по богатству, так и по источнику этого богатства. Верхушку купечества я сильно проредил: эти субъекты при моём дядюшке почувствовали силу и полезли во власть, за что и схлопотали неприятностей себе на загривок. Сильно пострадали заводчики и фабриканты, но это произошло позже. Средний и нижний слои купечества был доволен: государство предоставляло им различные послабления и льготы в части получения новейшей техники для ведения дела. Появилась возможность брать в лизинг грузовые автомобили, тягачи, локомобили, передвижные и стационарные паровые машины и турбины. В Сормово, Ижоре, Выборге и Астрахани на полную мощь начали работать заводы по оборудованию речных и морских судов холодильными установками. Холодильные камеры производились на пяти заводах, в основном в виде передвижных контейнеров: контейнер с холодильным агрегатом и от двух до шести контейнеров-холодильников, которые обслуживал агрегат. Строились заводы и для производства торговых и бытовых холодильников.

Купечество мгновенно оценило достоинство этой техники, как и автомобилей-рефрижераторов, доступность кредитов, и посчитало, что за них можно заплатить улучшением условий труда работников и повышение уровня их зарплат. А если не улучшать условия, то многие ведь убегут в государственную торговлю, которая тоже начала разворачиваться, поначалу в крупных городах, а потом двинулась и в сельскую местность.

Внедрение холодильников повлекло за собой любопытный феномен, а именно самостоятельную электрификацию части населённых пунктов: люди быстро оценили прелесть электрического освещения, и стали просить о подключении своих соседей, имевших холодильники, а вместе с ними и электрогенераторы. Те кто пооборотистее, стали заказывать генераторы 'с запасом', чтобы мощности хватало и для соседей, тем самым покрывая за их счёт и часть издержек. Появились и общественные электрогенераторы: когда жильцы многоквартирного дома вскладчину покупали генераторы. А вскоре в этих домах появлялись и холодильники, и электрочайники. Такие вот извивы начала электрификации.

Чтобы поддержать начинание, я издал постановление, что такие генераторы после проведения капитальных линий электропередач, будут скупаться государством, если прежние хозяева будут иметь на то желание. Продажи электрогенераторов, проводки и прочей электрохалабуды резко подскочили, и это хорошо.

Крестьянство мы привлекли в колхозы, оставив нишу и для тех, кто не желает трудиться в коллективе, или кому ремесло не позволяет работать совместно: пчеловоды, сборщики лекарственных растений и прочие индивидуалы. Впрочем, и они, в основном, работали под эгидой потребкооперации. Это только кажется, что человек может подняться в одиночку, особенно в сельской местности. Нет! Это глупое и вредное заблуждение: сельский труд чудовищно затратен, малопроизводителен и невероятно тяжел чисто физически, отчего одиночка, или отдельно взятая семья неспособна произвести больше, чем это нужно на собственный прокорм. И вообще, крестьянский труд выпивает из человека не только силы, но и саму жизнь. Именно поэтому сельские жители бегут в города, а не наоборот.

* * *

Война дело нужное, но совершенно неинтересное. По возвращению с Трёхнедельной войны, я занялся мирным строительством Российской империи. Главная задача, стоящая перед нами, индустриализация промышленности и сельского хозяйства, а это работа на многие годы. В ходе индустриализации, за десять лет, нам удалось национализировать все крупные русские промышленные предприятия, оставив в частной собственности только мелкие и значительную часть средних. Частникам трудно выдерживать конкуренцию с государственными предприятиями, поскольку государственные работают по плану, их снабжение сырьём и сбыт готовой продукции тщательно планируется, а условия труда у них куда лучше, чем у частника. Поэтому работники голосуют ногами за госкапитализм: при малейшей возможности уходят на госпредприятия. На селе коллективизация объединила почти всех крестьян, оставив в единоличниках немногих пчеловодов и производителей лекарственных трав. Есть ещё хуторяне, живущие слишком далеко от ближайшего колхоза. Этим беднягам никто не завидует: без техники, без удобрений, без сортовых семян и породистых животных, они влачат жалкое существование, вкалывая от зари до зари, и получая при этом урожаи втрое меньшие, чем в соседнем колхозе. Держатся хуторяне чаще всего благодаря твёрдости и деспотизму главы семьи, упорно пытающемуся доказать, что он и в одиночку способен вытащить неподъёмный воз единоличного крестьянского хозяйства. Когда такой глава семьи умирает или слабеет, его домочадцы, как правило, бросают заниматься глупостями и уходят вступать в колхоз.

Особенно кроваво коллективизация прошла в Польше и у нас на Дону. Донцы, решившие не переезжать на новые земли, и там нести службу, лишились казачьих привилегий. Однако, перейдя в разряд крестьян, они не утратили гонора, и излишки земли сдавать отказались. Отказались они и платить налоги, что уж совсем выходило за рамки приличий. Делать нечего, пришлось усмирять наглецов. Армия в течение двух месяцев, огнём и мечом прошлась по бывшим казачьим землям, наводя порядок. Сопротивляющихся бывших казаков вешали, а вовремя бросивших оружие поощряли шомполами, но оставляли в живых. А что делать? Солдаты, как правило, набраны из крестьян, и у многих из них на спинах имеются следы от казачьих нагаек. Казаки-то знатно веселились, усмиряя крестьянские выступления. По этой же причине солдаты валяли казачек по хатам и сеновалам, в отместку за изнасилования их матерей и сестёр. Я, по здравому размышлению, отдал негласный приказ не наказывать таких солдат, разумеется, за исключением случаев исключительного зверства.

'Око за око и зуб за зуб' — не нами сказано, не нам и отрекаться от этих слов.

После усмирения Донского бунта ко мне обратились представители бывшего войска с пожеланием вернуться на службу. Поразмыслив и выдержав приличествующую паузу, я дал согласие, но с некоторыми ограничениями. Бывшие казаки отправились в колонии, где требуются люди, владеющие оружием, для поддержания там порядка. Однако казачьих вольностей они не получили: зачем вольности сломленным бунтовщикам?

На усмирённых землях были созданы колхозы, очень быстро обеспечивших сельскохозяйственным сырьём пищевую промышленность Юга России.

В Польше, после двухлетней резни не осталось не только ни одного магната, но и даже средних и мелких помещиков крестьяне безжалостно вырезали: столь велика оказалась вековая ненависть землеробов к своим угнетателям. Собственно, спасение шляхетства было в двух противоположных направлениях — эмиграция и поступление на службу в военные или гражданские ведомства Российской империи. А Россия вовсе не жаждала сохранить польский шляхетский гонор, и потому всех вступивших на службу мы направляли на окраины империи: очень много образованных людей требовалось в Средней Азии, в Сибири, Синьцзяне, Маньчжурии и на Дальнем Востоке. Рассеянные среди русских, занятые полезным и важным делом, польские шляхтичи медленно и с трудом, ассимилировались. Воспитание в державном духе сложная вещь, и в случае с поляками этот процесс займёт, как минимум, пару поколений, а скорее всего — больше времени.

Что любопытно, после выезда более чем пяти миллионов шляхтичей, вернее сказать: людей заявивших свою принадлежность к шляхетству, остальная Польша стала куда более покладистой и спокойной. А шляхтичи рассеялись по всему миру: около двух миллионов по России, что-то около полумиллиона ушло в Рейх и Австро-Венгрию, а остальные — по большей части в САСШ, а мизерная часть во Францию.

* * *

Во Втором Рейхе, тем временем, развернулись не менее драматические события. Вскоре после разгрома Великобритании в Трёхнедельной войне, вполне возможно, что из-за переживаний, связанным с крушением своего кумира, тяжело заболел кайзер Фридрих. Получив известие о заболевании 'царственного брата', я послал к нему группу лучших врачей России, с набором лучших медикаментов и инструментов. Фридрих из всей группы принял только Боткина, да и то, только для короткого осмотра, а от услуг решительно отказался: дескать, он полностью доверяет своим лечащим врачам.

Да знаем мы, что это за врачи — английские снобы. Но не спорить же с кайзером? Тем более что умирать от дурного лечения не мне, а ему самому.

По приезду в Россию, ко мне на приём прибыл академик Боткин и доложил, что у кайзера Фридриха он диагностировал рак гортани, что помочь может только срочная операция. Впрочем, время почти упущено, и трагическая развязка неизбежна. Добавил он и несколько нелицеприятных слов о лечащих врачах кайзера: безмерно спесивы, при всём профессионализме весьма узколобы и болезненно самолюбивы. Из предложенных медикаментов они выбрали только новейшие, причём в количествах явно недостаточных для лечения, зато достаточных для тонкого химического анализа. И интересовались британцы не столько фармакокинетикой и тактикой применения препаратов, сколько химическим составом и технологией производства.

Кайзер Фридрих сделал попытку исключить кронпринца Вильгельма из очереди наследования, но Армия, Флот, промышленники и судовладельцы Германии решительно воспротивились этим планам. Их логика была проста и неотразима: Германии нужен кайзер, доказавший политическую прозорливость. Кронпринц Вильгельм сделал ставку на Россию, совершенно неожиданно, при помощи новейших вооружений и тактики, разгромившей мощнейшую державу мира, значит, он достоин быть кайзером.

Военные желали получить новейшие технику, вооружение и тактику из первых рук и уже замышляли новые очень справедливые и освободительные войны. Промышленники предвкушали раздел новых рынков сбыта и получение источников дешёвого сырья, а судовладельцы уже завалили верфи заказами на новые суда. Недовольными были только землевладельцы, поскольку в Германии ходили упорные слухи о том, что Вильгельм собирается по русскому образцу провести коллективизацию.

Зря опасались. Я, в длительной беседе с кронпринцем доказал ему, что отнимать землю у нынешних владельцев не стоит, достаточно провести индустриализацию сельского хозяйства немножко по-иному. Землёй по-прежнему владеет юнкер, а государство, за долю в основных фондах, предоставляет хозяйству технику, семена, а главное — специалистов. Агрономы, механики, ветеринары... эти специалисты быстро выяснят, что наилучшие условия им даёт государство, и просто перестанут наниматься к частнику. А потом, постепенно, земля перейдёт в руки государства.

Вильгельм на эти мои речи покивал головой, сказал что учтёт, но в беседах с окружением, так и не сформулировал своего отношения к земельному вопросу, что повлекло весьма неожиданные последствия.

* * *

Кайзер Вильгельм возвращался в Германию на авианосце 'Принцесса Августа-Виктория', переименованном из 'Афродиты', а в девичестве, до переоборудования в авианосец, бывшем трансатлантическим лайнером 'Германик'. Я подарил его Вильгельму в знак дружбы, как наших народов, так и нашей личной. Об этом было сказано на бронзовой табличке, укреплённой под названием корабля. Вильгельм пришел в восторг, и тут же сделал заказ на строительство в России серии авианосцев из пяти единиц. Как говорится, подарки ценны отдарками.

В Штеттин Вильгельм прибыл с триумфом. У причала его встречали тысячи людей, приветственные возгласы звенели в воздухе, но не было смеха и музыки: в стране был траур по недавно умершему кайзеру Фридриху. Впрочем, скорби народ не испытывал: Фридрих был дельным, хотя и не выдающимся генералом, неплохим администратором, но все его хорошие качества перекрывались англофилией. Немцев кайзер не любил, и скрыть своей неприязни не умел, как ни пытался, вот и народ отвечал ему тем же.

В Берлин Вильгельм отправился неспешно, желая по дороге пообщаться с верноподданными. Он останавливался в попутных городах, произносил речи и всячески старался успокоить взволнованный народ: с одной стороны народ желал национализации земли и передачи её народу, а с другой стороны земельная аристократия эту землю отдавать не желала. А кайзер ни в одной из своих речей так и не обозначил своего отношения к владению землёй. Нежелание прямо обозначить свою позицию по важнейшему вопросу, в результате и сыграла с Вильгельмом роковую шутку.