Смерть Кощея Бессмертного

Великий Гот потер руки — возвращаются славные времена, — думал он. — Наконец-то настоящий противник. На готов давно никто не осмеливался нападать.

Вернулся Альберих, поставил на подлокотник трона кубок, наполнил его из гидрии (вид кувшина) дорогим, алым напитком. Алая струя напомнила телохранителю две короткие дороги, протянувшиеся в степи. Он посмотрел на Великого Аза. Германарих хмурился, думал о чем-то своем, не замечая телохранителя.

— Прекрасной и доброй была Карима, жена Тарма, — шепча, отступил Альберих. — Великий Гот, ты так и остался Кощеем. Росомоны лучшие союзники, которых мы имели. Теперь они все уйдут, вслед за Тармом.

Телохранитель передал служке гидрию и прислушался к пению прорицательницы.

— Солнце померкло, земля тонет в море, срываются с неба светлые звезды. Жар нестерпимый до неба доходит. — Вельва устало опустилась на корточки, сгребла в мешочек гадальные кости. Прошептала:

— Волк поражает Одина. Наступает Рагнарок. Гарм лает громко у Гнипахеллира, привязь не выдержит — вырвется жадный. — Прорицательница поднялась и направилась к трону Германариха.

— Что скажешь старуха? — царь с презрением посмотрел на гадалку.

— Правду. Ты в опасности. Готы в опасности. Наступают сумерки богов, — вынесла приговор вельва.

Германарих отпил из кубка, на подбородок упала алая капля. Потекла, оставляя красный след. Царь обтерся рукавом.

— Иди прочь.

— Наступают сумерки богов, — повторила вельва удаляясь.

Германарих допил вино.

В зал вошел Икмор. Он едва скрывал свое недовольство: вот уже год, изо дня в день он приходит в храм Германариха и поет эпиталамы (песнь свадебная или хвалебная).

Вечером, как обычно, во дворце пировали. Вино лилось рекой. Готы и приглашенные иноплеменники кричали здравницы столетнему царю, похвалялись боевыми подвигами и грядущими победами. Возливалось жертвенное вино к подножию Одина, Тора, Хеймдаля, Фрейру и другим богам-асам.

Раскрасневшийся, разгоряченный вином Германарих восторженно оглядывал зал. Сердце его наполняла гордость за своих боевых вождей, за непобедимый народ.

— Ха, кто сказал, что слава готов меркнет?! — Пьяно воскликнул царь, взмахивая золотым ритоном (кубок в виде рога животного), обливая пурпурные одежды пурпурным вином.

— Мы! — Раздался крик рядом с троном.

— Смерть Кощею! — К Германариху рванулись двое убийц, выхватывая из-под плащей короткие мечи.

— Стража! — Взревел царь, падая в кресло, выплескивая вино в лицо палача.

— Стража! — завизжал Великий Гот, выставляя перед собой руки и колени, поджимая ноги.

— Прими смерть за сестру нашу, — прошептал один из убийц, вонзая меч в бок Германариху.

— За прекрасную Кариму! — Воскликнул второй, пронзая царю ногу.

— Стража! — визгливый крик перекрыл шум в зале.

Альберих метнул копье, пронзая грудь росомона. Второй убийца успел нанести царю еще несколько колотых ран, пока его неистово рубили мечами. Мертвые тела скатились с подножия трона, но их продолжали рубить и топтать поднявшиеся из-за столов пьяные готы. Стража, опустив копья, окружила трон. Обычно, во время пиров, они стояли с внешней стороны храмовых стен. На праздники возлияний допускались ближние люди, среди которых не должно быть заговорщиков-убийц.

Альберих склонился над вжавшимся в кресло, истекающим кровью Германарихом. В серых глазах царя застыл животный страх.

— Кто? — прохрипел Германарих.

— Братья Каримы — Сар и Амий, — ответил Альберих.

— Казнить.

— Они мертвы.

— Приведите скальда и вельву, — прошептал царь, закрывая глаза. Руки впились во влажный живот, нащупали пояс и кинжал.

— Напасть на меня! — Гнев застлал сознание. — Убейте их, — прохрипел царь.

— Они мертвы, — повторил Альберих громче.

— Вывесить на крепостной стене.

Телохранителя отстранила в сторону, появившаяся предсказательница, за которой ходила слава хорошей целительницы.

— Открой глаза, Германарих.

Царь медленно раскрыл мутные, испуганные глаза. В туманной дымке увидел над собой плавающее, морщинистое лицо вельвы. Старуха улыбнулась беззубым ртом.

— Ты будешь жить Германарих. Закрой глаза.

Целительница повернулась к Альбериху и явившемуся Икмору, скальд знал толк в травах и травяных настоях.

— Освободите зал от посторонних. Икмор мне нужна теплая вода.

— Я принесу, — вызвался телохранитель.

— Очистить зал! — Отдал приказ Икмор.

Стража кинулась на протрезвевших готов, пораженных покушением на царя.

— Все прочь! Прочь!!!

Икмор взял Германариха на руки. Царь раскрыл глаза. Круглая зала, статуи богов, длинные пиршественные столы, пламя факелов, кружились перед очами Германариха в багровых туманных всполохах. Предметы то приближались, то отступали, затягиваясь кровавой дымкой.

— Я буду жить. Я буду жить, — шептал царь.

Сплетатель песен осторожно опустил Германариха на расчищенный стол. Альберих принес бадью с тепловой водой. Вельва склонилась над раненым и принялась бережно освобождать от одежды.

— Я буду жить. Я буду жить вечно.

— Сейчас увидим, — пробормотала старуха.

Германарих стиснул зубы, когда с него срезали трабею, снимали лоскутья ткани. В зал ворвался холодный степной ветер, принес запах чабреца и полыни.

— Трон поставьте к морю, — пробормотал Германарих, теряя сознание.

— Ну что? — спросил Икмор у вельвы, смывшей кровь с тела Германариха и рассматривающую раны.

— Он будет жить. Раны глубоки, но не опасны, — ответила прорицательница.

Икмор покосился на два изуродованных трупа, которые проносили мимо стражники, выполняя приказ царя — вывесить тела убийц на крепостной стене.

— Росомоны оставляют нас.

Вельва насмешливо посмотрела на скальда.

— Не только росомоны оставляют нас. Не много ли времени ты провел среди гуннов?

— Я гот. И завтра уезжаю в Восточную Киммерию, сражаться с гуннами, — запальчиво ответил скальд.

— Я вижу, — ответила вельва.

Гунны не встречали практически никакого сопротивления. Произошло несколько незначительных стычек с готами на бывшей территории Боспорского царства — готы отступили.

Вскоре часть готов, не видя иного выхода, покорились Баламберу. Винитар с небольшим войском, сумел пробиться к венедам и объявить себя новым царем готов. Но это было не надолго. Большая часть готов спешно переправлялась за Данувий, прося защиты у Рима....

На историческую арену выходил новый народ, неизвестный цивилизованному миру, но который скоро заставит содрогнуться этот мир от ужаса грядущих кровавых битв и разорений. Римская империя переживала закатный век. Скоро родится Бич Божий...

X

— Бросили! Предали! Своего царя, — Последние слова старик прохрипел, неистово круша хрустящую под ногами глину. Ниша, в которой стояла статуя проводника и пастыря Одина, была пуста.

Старик сухо закашлялся. Эхо загуляло по залу. Налетевший ветер принес запах моря, раздул в камине угли, разметал по залу желтые листья. Тяжело волоча ноги, плотнее запахиваясь в старый, грязный плащ, от сырости и холода царившего в зале, старик направился к тяжелому золотому креслу, придвинутому к камину.

Германарих тяжело сел, немигающе уставился на рыжее пламя.

— Всеми покинут. Одни спасают жизнь среди гуннов, другие, прозвавшись вестготами, ушли за Данувий, просить службы у Рима. Какой позор! Нет империи готов. Скоро и имя нашего племени исчезнет. Нет народа, нет и Германариха, — старик рассмеялся. — О, Один, одноглазый слепец.

В углу зала, смех подхватили непонятным карканьем. В багровом отсвете камина показалась согбенная, карикатурная фигурка вельвы.

— Я тебя не покинула, — прокаркала вельва.

— А, прорицательница, — протянул Германарих. — Пошла прочь!

— Сам виноват, что тебя все оставили. Всех разогнал.

— Стража! Анхельм! — закричал Германарих. — Гоните её прочь!

— Никого нет, кроме нас с тобой.

— А ты, почему осталась? — Не дожидаясь ответа, Германарих закричал:

— Фридигерн! Изменник, неужели ты думаешь, что у Валента (римс. импер.) снискаешь новую славу Амалам? Я прикажу разорвать тебя на части дикими конями!

— Нет его, — вельва присела, ссутулившись подле камина, положила на угли несколько поленьев. Рассыпала гадальные кости.

— Что видишь?

— Вижу, что на тебе слава готов не закончится, — ответила гадалка.

— Ложь!

— Правда. На Одине-Одноглазом, слава готов не закончилась и на Германарихе не закончится. Фридигерн выбрал правильный путь — на запад. Восточные готы, что примкнули к гуннам, растворятся среди этого племени и вместе с ним со временем и сгинут.

— Это я нашел Азгард, Наша одаль (у скандинавов — вотчина, родина, владение) здесь.

— Свитьод (Швеция), тоже когда-то была нашей Родиной. Земля не так важна, как народ, заселивший её. — Вельва собрала косточки.

— Ты спрашивал меня, почему я осталась? Чтобы воздать тебе царские почести, после кончины.

Германарих рассмеялся, смех превратился в кашель.

— Я бессмертен, — прохрипел старик. — Меня пытались убить, но я выжил. Я не помню, сколько мне лет. Ни один смертный не прожил и не прошел столько дорог, сколько я. Знаешь, как росы прозвали меня? Кощеем Бессмертным.

— И бессмертные умирают, — пробормотала вещунья, протягивая к огню руки, больше не обращая внимание на невнятное бормотание старика.

— Кощей, — Германарих долго кашлял. Золотой обруч сорвался с головы, звякнул на каменных плитах, зазвенел кружась и покатился золотым кольцом к стене, в которой зияла пустая ниша.

Царь готов проводил его пустым взглядом. Откинул от глаз спутанную седую прядь. Взялся за рукоять меча и тяжело поднялся.

— Мой меч, самый преданный товарищ, — прохрипел Германарих. — Как я люблю оружие, если умеешь им пользоваться, оно никогда не подведет. — Старик улыбнулся, погладил рукоять.

— Кажется, когда-то ты принадлежал одному росскому азу Боосу, или Бусу, не важно. Он был одним из первых, кто не побоялся и осмелился выступить против готов с оружием в руках. — Германарих покачал головой. — С этими росами никогда не было покоя. В последнее время анты, глядя на соседей, стали неохотно выплачивать дань. Некоторые кланы отказываются, покидают насиженные места и уходят в глухомань пущи. — Германарих тяжело вытащил меч из ножен, занес над головой, грозя синему безоблачному небу.

— Жаль, не успел выйти против вас в поход и вывести под корень. Я никогда не знал жалости и не ведал пощады. Только так можно вселить во врагов страх и покорность. — Старик заковылял к золотому обручу. Замер, перед висящим на стене полированным щитом. Всмотрелся в незнакомого, изможденного старца, похожего на базарного бродягу-попрошайку.

Сильный порыв ветра влетел в зал, принес горький полынный запах вместе с дымом пожарищ. Осень выдалась сухой и знойной.

— А может, это идут гунны? Тысячная конница степняков подняла над собой серое облако пыли и ветер гонит его сюда? Впереди, на белой кобылице, царь Баламбер, правнук царевича Модэ.

Германарих хищно раздул ноздри, открыл рот и посмотрел на отражение в щите. Там был совсем другой, старый человек, незнакомец — лицо изрыто морщинами и шрамами, метками боевых годов. Серые волосы всклокочены, сальные пряди торчат по сторонам, давно забыли о гребне. Глаза выцвели, серый цвет растворился в бесцветии. Во взгляде не осталось былой твердости и сосредоточенности — блуждающий, неуверенный, в нем застыл страх.

— Нет, это не я. — Отражение покачало головой. Германарих хрипло рассмеялся, отворачиваясь.

— Гунны! — прохрипел старик. Один, ты оставил меня и в сердце поселил страх перед проклятыми степняками. Страх перед продолжением жизни...— Он вновь обернулся к щиту. На него смотрело бледное лицо, с трясущимися губами, затравленным взором. Германарих понял, что ни за что на свете, с таким двойником, не захочет встречаться с гуннами, видеть их ненавистные лица.

— Новые повелители вселенной, — прошептал старик. — Победители готов.

Он опустил глаза, увидел корону и склонился, чтобы поднять. Кряхтя, долго ловил обруч, наконец тяжело поднялся. Возложил венец на голову и посмотрел в щит, надеясь увидеть другого человека. Бледные губы ухмыльнулись, бесцветные глаза застыли, смотрели твердо: отражение — царь.

— Пусть меня запомнят таким — могучим и бессмертным повелителем бесстрашного народа готов. Непобедимым, великим царем, победителем эстов, герулов, антов, венетов, росов. Смерть меня не нашла, хоть искала упорно. Теперь я сам к ней иду! — Германарих в страшном порыве вскинул меч и с рычанием вонзил в грудь.

Вельву из оцепенения вырвал звон металла. Она отвела взгляд от камина. На полу лежал окровавленный меч росского архонта Боса. По стене, раскинув руки и раскрыв рот, беззвучно сползал Германарих. Плащ распахнулся, обнажив грудь. Голубой шелк пестрел в винных багряных разводах, среди которых начал распускаться алый цветок. Глаза остекленев, грозно хмурили брови, смотрели в проход с видом на степь. Линия горизонта подернулась колышущейся, серой тучей, которая медленно приближалась к покинутому городу.

Вельва поднялась и проворно подбежала к царю. Аккуратно опустила его на пол.

— Вот видишь, мой милый, — она погладила лицо Германариха, закрывая глаза. — Я знала, что так и будет. — Откинув голову и глядя в синий небесный круг, прорицательница расхохоталась. Смех, вороньим граем разлетелся по залу.

— Ничего, сейчас я приготовлю тебе достойное ложе. Огонь и дым быстрее донесут тебя в Вальгалу, чем прибудут первые всадники. — С неожиданной силой она подхватила мертвого и оттащила к трону. Усадила, поправила на голове обруч. Вернулась за мечом и положила Германариху на колени. Расправила одежды и после всех приготовлений, начала сносить к трону поленья, рассыпанные подле камина. Обложив поленьями трон, накинула сверху сорванные с ниш лиловые портьеры. Когда все было готово, вынула из камина горящую головню.

— Ну вот, милый, ты верно забыл, как в дни молодости, называл меня также: моя милая. Много лет назад ты сказал, что великие любви не знают и оттолкнул меня. Ты любил только себя одного. Я ушла и вернулась к тебе старой вельвой-прорицательницей. К этому времени ты превратился в великого и непобедимого Эрманариха и стал сравнивать себя с Одином. Что ж, слава и удача боевых походов проходящи, как и молодость. Милый мой, я приготовила последнее, достойное тебя ложе. Скоро ты встретишься с отцом Павших (Одином), попадешь в его чертоги, где тебя встретят эйнхерии (павшие в бою воины), приятели ветераны. Тебя отведут на достойное место, посадят рядом с Всеоотцом (Одином) и на пиру, тебя будут обслуживать прекрасные валькирии, не чета мне. — Вельва рассмеялась и уронила горящую головню на ворох тряпья. Пламя, жадно урча, набросилось на портьеры, переметнулось на поленья. Желтые языки проворно заплясали вокруг трона. Взметнулись к небу, скрывая за собой великого царя и старого, отнюдь не бессмертного человека по имени Германарих из рода Амалов.