Под знаком Святой Софии - 2

Разумеется, Дан понимал, что по годам, не упоминая уже о социальном статусе — даже невзирая на то, что он теперь аристократ, но аристократ-то заморский, а не новгородский — он далеко не ровня тысяцкому, а тем паче Марфе Борецкой и посаднику Господина Великого Новгорода Дмитрию, и даже, периодически, сам удивлялся, что они его, вообще, слушают... А он разговаривает с ними, да и, вообще, ведет себя... — да, и не только с ними... — абсолютно 'по-взрослому', совсем не как человек, максимум 25, ну, ладно, 29 лет от роду. То бишь, ведет себя, как дядька, далеко за 40...50...60, проживший целую жизнь и много чего изведавший. Однако, 'спускового крючка', таких, случившихся с ним перемен, Дан не знал. Впрочем, Марфа и ее сторонники могли объяснить — хотя бы лично для себя — подобные манеры Дана тем, что он рано покинул родовые владения и долго путешествовал... И, все-таки, о польском короле и союзе с ним... Единственно, что, пока, утешало Дана, это абсолютное неприятие, как он выяснил, вышеназванного союза новгородской церковью. Владыка Иона, благодаря усилиям Дана вовсе не лежавший при смерти, как в той, другой, бета или альфа, истории, весьма активно участвовал в делах города и очень прохладно, если не сказать больше — по словам проболтавшегося, ибо никто в окружении боярыни Борецкой не делал секрет из этого, Василия — относился к упомянутой, бродящей в умах боярыни Борецкой и ее сторонников, и известной уже, как минимум, половине Новгорода, идее — заключить союз с королем католической Польши. И, вроде как на этой почве у владыки даже вышла серьезная размолвка с боярыней — Иона заявил, что, пока он является высшим иерархом новгородской церкви, ни о каком договоре с Казимиром Польским не будет и речи!

Дан тут мог лишь порадоваться неуступчивости владыки, к тому же, эта весть о размолвке, это событие, стало, своего рода, первой ласточкой, первым результатом, положительным результатом, вложений Дана в здоровье архиепископа Ионы. Того, что Дан не зря пропихивал витамины и прочие разные невкусные и вкусные микроэлементы в организм владыки. Правда, стоит сказать, что владыка особо-то и не сопротивлялся этому настырному желанию Дана продлить ему, владыке, жизнь. И совершенно не потому, что сильно цеплялся за эту самую жизнь и ради нее готов был на все, на любой эксперимент со своим здоровьем. Совсем нет. Иона являлся человеком церкви и, коль бог, без которого он не мыслил своего существования, намеревался призвать его к себе, значит так и должно быть, однако... Однако, произошло непредвиденное. В городе возник, можно сказать, почти ниоткуда, странный боярин. И этот странный боярин, вначале себя выдававший за мастера-литвина... Но нет... Особая канцелярия владыки уже вызнала об обстоятельствах появления в Новгороде необычного боярина. И то, что он не называл себя литвином, а так его назвал хозяин гончарной мастерской, куда этого боярина привели два работника из этой мастерской, тоже выяснила. А сам человек, вроде, обозначил себя, как дана, жителя островов, что лежат между немецкими, свейскими и мурманскими землями. Правда, еще позже выяснилось, что сие тоже, вроде как, ошибкой было, и на самом деле человек, приведенный работниками гончарной мастерской, является русью, некоей толи пелой, толи белой русью. Что, впрочем, также, не менее точно, выводило боярина из того же стыка немецких, свейских и мурманнских земель, ибо Русь... Ибо именно там, где-то, располагался остров Руян, вроде бы родина легендарного Рюрика, а, значит, и там, где-то, находилась первоначальная Русь, пусть сейчас она и была под властью немцев... Впрочем, Иона, являясь грамотным и любознательным человеком, а также патриотом Новгорода, в свое время пересмотрел много всяких, хранящихся в новгородских церквях и монастырях, записей о ранних временах. И не только имевшуюся в Софийском соборе владычную летопись, но и копии иных, более древних хроник, начертанных еще языческими чертами и резами на грубой коже, и переведенных монахами уже на понятные буквицы. И в некоторых из этих, переписанных хроник-'сказок', говорилось о том, что первые руссы появились в Новгороде еще до Рюрика и приплыли они со свейской стороны. И приплыли не в Новгород, а в Ладогу — когда-то самостоятельный, а ныне подневольный Новгороду град на берегу одноименного озеро. К тому же, и Новгорода, как такового, тогда не существовало, а, вблизи реки Волхов, находилось небольшое поселение словен новгородских, которое соседи-чудь называли — Невагард или Невагород...что на языке ижоры, водь и карелов означает крепость среди болот. То есть, город на болоте... И что потом, к этим первым руссам в Ладогу, на будущие новгородские земли, пожаловали 'в гости' даны, обитатели тех самых островов на закате Варяжского или, по-ганзейски — Остзейского моря, островов на стыке немецких, свейских и мурманнских земель, и сильно побили первых руссов. Но все это случилось очень давно, еще до появления Господина Великого Новгорода... Хотя, Иона нашел в одном из монастырей и совсем странную запись о том, что, на самом деле, Русь... Что, как минимум, Руси было три. Однако и вторая, и третья Русь находились на юге — одна на Русском море, потому в летописях и называемом Русским, что вблизи его, там, где сейчас город Тамарха, бывшая Тьмутаракань, обитали руссы, выходцы, как и Рюрик, с берегов Варяжского моря и острова Руяна, правда давно оттуда ушедшие, но сохранившие какие-то связи со свеями; и вторая — Русь-Рось-Роксь у реки Дон, на пограничье степи и нынешнего Рязанского княжества. Только жили в третьей Руси ясы-касоги, народ и по сею пору существующий, но теперь живущий очень далеко, в кавказских горах, до этого же кочевавший по всей широкой степи. И многие руссы из Тьмутаракани, заодно со свеями и прочими северными варягами нанимались к этой Руси на службу...

Что же касается входящих сейчас в княжество Литовское полоцких земель, которые, как знал Иона, в последнее время все чаще и чаще именовали Белой Русью, и которые могли претендовать на родину странного боярина, то и Марфа Борецкая, и посадник новгородский, сын Марфы Дмитрий, нисколько не сомневаясь, видимо зная что-то такое, что не ведал Иона, утверждали — данные территории, как и прочие западные и южные земли, возглавляемые прежде потомками Рюрика, а ныне входящие в Великое Княжество Литовское и носившие названия Черной и Красной Руси, никакого отношения к родине боярина Дана не имели... Ну, а, в общем... В общем, странный боярин сумел изменить, чуть-чуть, но изменить настроения в Новгороде, патриотом которого Иона являлся. В городе, бывшем родным для владыки, по проникшим в келью владыки вместе с посещавшими Иону церковниками слухам, все отчетливее стали звучать антимосковские голоса. Голоса, требующие сохранить старинную вольность города и дать отпор Ивану III. И что удивительно, кричать об этом стала та самая городская чернь, которая до этого ратовала за князя Москвы!

Более того — даже бояре, которые дотоле молчаливо поддерживали промосковскую оппозицию Борецким — Незденичи и Онциферовичи, как сообщил, с усмешкой, владыке архимандрит Юрьевского монастыря — Феодосий, представлявший Иону, из-за болезни последнего, на совете 'малого' вече, начали осторожно высказываться за войну с Москвой. И это уже не говоря о боярах, ранее не являвшихся ни сторонниками Борецких, ни сторонниками Незденичей и Онциферовичей...

И архиепископу 'засвербело'. Он неожиданно почувствовал, что историю можно повернуть вспять. Что город, который долго 'болел' и которому с каждым годом, по внутреннему мироощущению Ионы, становилось все хуже и хуже, способен 'выздороветь' и снова стать великим, реальным Господином Великим Новгородом... И что нужно помочь необычному боярину. А для этого архиепископу новгородскому требовалось, как минимум, продолжить земное существование. Ибо с 'той стороны' — и Иона сей момент прекрасно осознавал — ни ему, владыке, ни кому-нибудь другому, не дано вмешиваться в дела живых. В конце концов Иона решился. Решился изменить предначертанное сверху и продлить свое бренное бытие. Он принял 'витамины' Дана и остался жить, неприятно удивив и сильно озлобив тем, что не умер, своих, как церковных, так и светских 'оппонентов'.

Владыка не просто поддерживал все, идущие — по его разумению — на пользу города, инициативы Дана, поддерживал, естественно, не явно, а, вроде, апеллируя к библии и, как бы, проводя свою собственную, ни касающуюся мирской жизни в Новгороде, церковную политику... Однако, почему-то, все, связанное с Даном, находило у Ионы множество параллелей в библии или житиях святых, и сие обязательно озвучивалось по воскресеньям в проповедях во всех церквях Господина Великого Новгорода. Например, распространившиеся по всему городу выступления пострадавших купцов и ремесленников... — или, якобы, пострадавших... Нет, конечно, все они были ущемлены московской властью, прямого обмана Дан никогда бы не посоветовал тысяцкому, как организатору подобных выступлений, все-таки, на дворе был не 21 век, когда люди могли врать без зазрения совести, особенно люди во власти, здесь 'за базар' требовалось 'отвечать' и неприкрытая ложь обязательно вышла бы 'боком'. Да, и сам бы воевода, как и его люди, будучи уроженцем этого века, ни за что бы не пошли на такую ложь. Но уговорить 'терпилу' слегка, чуть-чуть, для пользы дела... Ох, уж это дьявольское 'чуть-чуть, для пользы...'! Дан прекрасно понимал, что от этого 'чуть-чуть...' один, всего один, маленький шаг до откровенной лжи в мире будущего, но от этого, опять-таки, 'чуть-чуть, слегка' сейчас зависело настоящее Новгорода, уникального для послемонголо-татарской Руси города, посему резон 'сгустить краски' не просто существовал, он уверенно забивал камнями все моральные судороги Дана по данному вопросу... — итак, распространившиеся по всему Новгороду выступления людей, пострадавших от произвола московских властей и яро обличавших порядки в Москве... Так и сам Иисус Христос выступал с обличениями фариссеев, как же может церковь не поддерживать эти выступления? Никак не может! И не только новгородская, но и другие — тверские, рязанские, муромские и остальные церкви должны приветствовать эти, восходящие еще ко временам самого Иисуса Христа, выступления! А то, что они, по сути, являются антимосковскими, так это неважно. Сие церковь не обязана знать и ее это не интересует — хотя...хотя, конечно, патриарха московского эти обличения-выступления корежили, но прямо запретить он их не мог.

А еще 'поползновения' Дана находили отклик в церковной практике Новгорода и при случае, подходящем случае, всегда упоминались, доброжелательно, в речах иерархов новгородской церкви и словах прочего клира.

Кроме того, Иона, пусть Дан этого и не знал, постарался, через свой полк воинов-монахов, но, в основном, с помощью... — так получилось, что уж очень вовремя, по подсказке все того же, Дана, созданной 'особой канцелярии'... — обезопасить странного боярина от происков врагов Новгорода, тех, кому идеи заморского боярина по укреплению города становились 'поперек горла'. А также тех, кому, несведущий в новгородских раскладах, 'импортный' боярин-барин, двигая свои 'ре-фор-мы' — слово, услышанное архиепископом от самого нового боярина — и пробуждая город от болезни-спячки, заставляя его, город, принять лекарство, мимоходом 'оттопчет мозоль'...

— И последнее, — думал Дан, сидя на бревнышке, — осталось подтянуть в эту поездку Лариона. — По здравому размышлению, Дан решил взять его с собой прямо сейчас. Ларион был из охотников, а охотник, мнилось Дану, в данном путешествии мог пригодится. У Дана уже имелся телохранитель из охотников — Хотев, но его Дан вынужден будет оставить 'на хозяйстве', ибо больше некого. Ни Рудый, ни Клевец 'на усадьбе' не задержались бы и секунды, так как владыка новгородский Иона, по благословлению которого они стали телохранителями Дана, весьма недвусмысленно указал им нигде и никогда не оставлять боярина одного. Единственно, что изменилось с тех пор, одно послабление которое с тех пор позволил владыка Михаилу и Федору, в миру — Клевцу и Рудому, так это носить вне церкви мирские имена и ходить по воскресеньям не в собор Святой Софии на общие с братьями-монахами из полка архиепископа проповеди, а в ту же церковь, что и Дан. Однако, и эти послабления, особенно второе, Рудый и Клевец получили не сразу. Логика владыки была простая и Дан ее прекрасно видел — пока Рудый и Клевец ходили на общие молитвы с монахами-воинами из полка архиепископа, они были людьми Ионы. Как только Рудый и Клевец даже на молитвы начали ходить вместе с Даном, они стали людьми Дана, ибо порвалась, растаяла, медленно и неумолимо, та самая нить, что еще соединяла телохранителей Дана с братьями-монахами из полка архиепископа... Что ж, все мы люди, человеки...