| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Вагоны уже были поданы на платформу. Вручили мне людей, снабдили продуктами на весь путь следования, документами, дали в помощь мне двух жуликоватых, наглых сержантов, они оказались из Новосибирского конвойного полка (фамилий их не запомнил и не хочу помнить), их поведение отвратительное по отношению к сопровождаемым людям, в дороге они наживались за счет недодачи продуктов людям, вызволенным из плена и торговали ими. До чего были изворотливые сволочи, что я не мог их поймать с поличным. Люди ехали полуголодные, жалобы поступали. А сделать я ничего не мог.
Эшелон с бывшими военнопленными предстояло сопровождать в город Иркутск для пополнения тыловых частей и подразделений за счет этого континента. В действительности этот эшелон был перехвачен в Новосибирске в ночь с 31 декабря 1944 года на I января 1945 года, и мне пришлось новогоднюю ночь провести на вокзале.
В первой половине января 1945 года, после длительной командировки я вернулся в Красноярск. При докладе руководству о выполнении задания, мне было объявлено о моем переводе в город Иркутск в дивизионную школу сержантского состава на должность командира пулеметно-минометного взвода, это была радостная весть, она избавляла меня от унизительной конвойной службы, я еще тешил себя надеждой с окончанием войны вернуться в пограничные войска, как нам было обещано. В Иркутске, в штабе дивизии я встретил своих однокашников по Орджоникидзевскому училищу, тоже прибывших для работы в школе сержантского состава: Ваню Андаева и Сашу Сальникова. Школа только открывалась, и поэтому офицерские кадры формировались в штабе дивизии. Начальника школы мы нашли в одном из отделов дивизии, (до назначения начальником школы он работал начальником отдела кадров дивизии), Это был средних лет человек, ниже среднего роста, крепкого телосложения — капитан Анацкий Григорий Михайлович. Наше знакомство с ним началось с взыскания. В первую встречу с ним я получил выговор за то, что неуважительно отнесся к подхалимам, просидевшим всю войну в Иркутске, в последующим я был лучшим офицером школы и единственным офицером, получившим досрочное воинское звание лейтенант. Это была оценка моей работы в школе сержантского состава, а точнее — за первый выпуск из школы сержантов, когда мой пулеметно-минометный взвод по всем показателям занял первое место.
В школе сержантского состава я работал с большим желанием. Учил людей и учился сам. С чувством большого удовлетворения вспоминаю, и руководство школы: Анацкого Г.М., Власова, Глущенко, и подчиненных мне сержантов и старшин: Павлова В.А., Агеева, Видалко, Клепикова — все они впоследствии стали офицерами.
Верный своему союзническому долгу Советский Союз 8 августа 1945 года вступил в войну с Японией. Всего 23 дня потребовалось Советской Армии для разгрома отборной Квантунской армии японцев.
Непосредственно в боях с Японией я не участвовал. Причастность моя к военным действиям в Японии выразилась в конвоировании капитулировавшего полка Японской армии во главе со всем командным составом в город Ташкент. Я был в роли начальника эшелона. Конвоируемые мною японцы изумляли нас своим поведением. Дисциплина и повиновение, даже в плену, безупречны: они с большим почтением относились к своим командирам, командир шел налегке, а солдат нёс на своей спине вещи и свои и своего командира, никакого роптания. Все делалось по регламенту, аккуратно. На остановке поезда выход из вагонов только по команде своего командира. Командир же полка на то разрешение спрашивал у меня. На первых порах я боялся возможности отставания от эшелона, а то и умышленного побега. Но когда командир полка по воинскому званию полковник заверил меня, что он гарантирует доставку личного состава в пункт назначения в полном составе, я разрешил их выход на перрон при каждой остановке поезда. Первым делом японцы искали воду. Мыться для них было важнее всего. Перед отправлением поезда — команда командира и все без проволочек занимали свои места в вагонах, а командир полка через переводчика докладывал мне — лейтенанту — о полном наличии людей и готовых следовать дальше. Такая исполнительность, видимо, объяснялась тем, что японцы не считали себя военнопленными. Они утверждали "...нам Микадо приказал поработать на Россию, вот мы и едем работать. Прикажет вернуться назад, вернемся".
Тогда, в 1945 году, я впервые побывал в Алма-Ате I. Впечатление? Было не весьма хорошее, скорее плохое: одноэтажные домики, грязь, неуютно и пр.
Памятен 1945 год многими вехами. Кончилась война. Солдаты, сержанты и офицеры, подлежащие демобилизации, уезжали домой, ждал своей очереди и я. Но судьба круто повернула, меня оставили в кадрах, т.е. я стал кадровым офицером. С тех пор моя судьба была навсегда связана с армией.
В декабре 1945 года я встретил девчонку — Упатову Веру, которая через год стала моей женой. Встретил её на танцах в клубе "Ирзолототранс", куда заглянул со своим другом Ваней Андаевым, возвращаясь с ночных тактических занятий. Вскоре у нас установилась дружба. В любви признался я, от неё признания не было, но это не мешало нам встречаться. Встречались часто, почти ежедневно: в кино, театре, на танцах, у меня, в холостяцкой, и у неё дома. Мне нравились её оживленные голубые глаза, приятная внешность и стройная фигурка. Она крепкая, покладистая, в меру добродушная, самоуверенная, снисходительная к людским слабостям. Одевалась всегда модно. В её наряды даже одевались и подруги. В действительности, при замужестве, у неё оказалось плюшевое пальто в единственном числе и три платья, которые сама перекраивала и перешивала к каждому празднику, меняя фасон, а поэтому получалось, что много.
На моё предложение стать моей женой ответила отказом — ждала своего друга школьных лет, находящегося на фронте. Мне ничего не оставалось, как порвать отношения с ней.
Шел 1946 год. Впервые после войны было разрешено предоставлять отпуска офицерам, но без права въезда в Москву. Поэтому, получив разрешение на отпуск, я запасся и командировочным удостоверением. Получил проездные документы и на жену. Я еду в родное Подмосковье в свой первый, за шесть лет военной службы, отпуск. Перед отъездом в отпуск Вера взялась отремонтировать мои часы — её двоюродный брат Женя Попов был часовым мастером. За этими часами я послал своего помощника, старшину Павлова В.А, Узнав о моем отъезде в отпуск, Вера пришла сама собрать меня в дорогу, помочь уложить вещи, которых у меня не было. Дорога была дальняя, поезд от Иркутска до Москвы шел 7 суток, авиационного сообщения тогда не было. И, наверное, она не хотела разрыва со мной? Её появление у меня в квартире накануне отъезда в Москву и решило судьбу мою. Из Москвы вернулся без жены. Всё решил тот вечер, когда она пришла ко мне и ответила на любовь. Вера в моем воображении обрела и ореол непогрешимости. Пришла ко мне по-прежнему худая, бледная и по-прежнему красивая.
Женился в 1946 году. 6 ноября сыграли свадьбу, Мы сумели хорошо ужиться. Любили друг друга каждый по своему, нам многие завидовали, вернее, считали, что наша семья, вернее мы, как пара, были счастливыми. Когда мы поженились, у нас не было ни гроша за душой. Буквально на второй день после нашей свадьбы нам нечего было есть. Все, что было у нас, ушло на свадьбу. Работал я тогда командиром пулеметно-минометного взвода школы сержантского состава, платили мне 840 рублей (в теперешнем исчислении 84 руб.) в месяц. Получал только оклад по должности, а за воинское звание начали платить только с конца 1947 года. Этих денег хватало максимум на одну — две недели. Во второй половине месяца мы были без денег. Выручал паёк (основной и дополнительный), выдаваемый офицерам. Пока был холост, питался им один, женился — стали делить пополам. Мы были молоды, и все нам было нипочем, любили развлечения, были счастливы. Жена моя всегда была опрятной и ходила с высоко поднятой головой, будучи уверенной, что ею восторгаются, любуются со стороны, и она привыкла и не могла обходиться, чтобы ею не восхищались. Не отреклась от этого она и сейчас.
Я не создан быть главой семьи. Я создан быть её рабом, она взяла верх. Обычно мужчина ведет за собой женщину. У нас получилось всё наоборот: я оставил отдельную, двухкомнатную квартиру по улице Рабочего штаба, расположенную на территории войсковой части, в которой я служил, и пошел к ней в дом, на общую кухню, на правах бедного родственника, в одну комнату с одним окном, выходящим на Первомайскую улицу. Кроме нас в доме жили: теща Мария Федоровна, сестры жены со своими семьями: Александра Николаевна с мужем Безрук Петром Прокопьевичем и дочерью Ниной, позже родилась Ирина, сестра Валентина Николаевна с мужем Паниным Николаем Фадеевичем и дочерью Аллой. Все они работали. Уборка дома, уход за больной матерью и детьми возложили на мою жену, и она безропотно выполняла эти обязанности безвозмездно, на мои предложения пойти на работу ответ был один — кто останется дома? Возражений она не любила, дерзкая на острословия. Я её любил, взаимности не требовал, мужественно переносил лишения и тяготы по своей сути коммунального дома, в котором четыре хозяина, и ты самый младший. Удовольствий было мало.
1947 год! Отменена карточная система. Ввели плату за воинское звание. Я получил новое назначение — повышение в должности, а стало быть повышен и должностной оклад до 900 рублей в месяц, 500 руб. за звание и 300 руб. — за адъютанта. Был назначен командиром роты в 235 полк НКВД. На первых порах было трудно: я лейтенант, мой заместитель старший лейтенант Демин, три взводных, тоже лейтенанты, причем все они старые служаки, не признававшие меня. Я уже отмечал, что для меня эта служба была новой. Правда, работая в школе сержантского состава, один раз за учебный год мы выезжали в различные виды конвоя в порядке практики-стажировки. Но теперь я должен был сам организовывать и руководить всеми видами конвойной службы (эшелонной, сквозной, плановой и особой, а также городской), и осуществлять боевую, политическую, служебную подготовку солдат, сержантов и офицеров. Что бы укрепить себя, я делал любую работу, без выгоды для себя, делал с умом, и вскоре я завоевал авторитет.
В должности ротного командира мне вспоминается такой случай: В Иркутске принял эшелон (смена конвоя) "отъявленных головорезов" из Московской бутырской тюрьмы, которых предстояло конвоировать в бухту Ванино. Питание скудное было (1947 год, еще жива карточная система, она была отменена в декабре). Везли их в товарных вагонах. От Москвы до Иркутска были в пути около двух недель, если не больше. Столько же надо было ехать и до Бухты Ванино. В пути следования питание ухудшилось, пополнить продукты питания можно было только на определенных станциях. На одной из станций, где-то в районе Читы, время стерло из памяти её название, наш эшелон держали двое суток, а продуктов не было совсем. Что только я не предпринимал, чтобы нас отправили или дали продукты для заключенных. Всё было тщетно. Заключенные ошалели от голода, они ничего не ели двое суток. Предприняли попытки столкнуть вагоны с рельс, стали их раскачивать с каким-то остервенелым и диким криком, вагоны своими колесами уже отрывались от рельсов, вот-вот повалятся. Сбежались толпы людей, хриплые, взбешенные голоса толпы людей и заключенных сливались воедино. Чтобы как-то успокоить их я приказал конвою открыть огонь из автоматов под крыши вагонов. Эта мера успокоила заключенных на время, но главное — принудила железнодорожников немедленно отправить наш эшелон по зеленой улице до города Комсомольск-на-Амуре нам задержки не было. Заключенные еще раз по пытались вызвать к себе сочувствие у жителей при погрузке этого же эшелона — из более 60 вагонов, в г. Комсомольск-на-Амуре на самоходный паром американского производства. Но здесь они поддержки не нашли и вскоре успокоились. В Бухте Ванино, прежде чем выгрузить заключенных, я попросил у лагерного начальства дополнительный конвой, сторожевых собак, и только после этого доставил заключенных в лагерь.
В январе 1949 года меня перевели на ту же должность в 428 полк НКВД в город Тайшет Иркутской области, где я был назначен начальником гарнизона 136 километра — это штаб-квартира роты по охране лагерей политических заключенных, силами которых строилась железная дорога по трассе Тайшет — Братск. Откровенно говоря, после Иркутска это просто "яма". Удобств никаких, и романтики тоже. Но другого выхода не было, я был солдатом, и мне было приказано организовать охрану заключенных как в зоне их расположения, так и на объектах работы — на строительстве железной дороги и лесоповале. Моя рота охраняла три лагеря. Два лагеря мужчин и один женщин.
Гарнизон (командование роты и один взвод — 50 чел.) дислоцировался на 136 км. от города Тайшет, один взвод — на 117 км. и один — на 214 (это женский лагерь). Кругом глухая тайга, в которой водятся пушные звери — белки, соболь, лисица; медведь, сохатый, козули и прочие; птицы — тетерев глухарь и т.д. и т.п. В нетронутой реке Чуна — осетр, таймень и множество другой рыбы. Трудно представить себе такое обилие и такое удивительное сочетание природных богатств, какое встречается в нехоженой тайге.
Поселились в пристанционном доме. Это был единственный жилой дом, построенный с перспективой на будущее, заледеневший внутри. Здесь и поселились мы: я, жена и сын Коля, приняли первые радости и огорчения таёжной жизни. Рыбалка отличная. До нас в реке Чуна рыбу никто не ловил. Попадали в сеть осетры, таймени весом 20-30 и более килограмм. Отличная охота: козули и даже медведи приходили к нам в поселок сами. Тетерева можно было убивать с крыльца дома. Вот когда у нас не стало перебоев в продуктах питания. Это у нас!
Но здесь находились в неволе тысячи людей, уже вставших на ноги, познавших судьбу, много сделавших для победы Великой Октябрьской Со-циалистической революции и становления Советской власти, а теперь разлученные с семьей, с делом, ради которого боролись, с родными и знакомыми, с друзьями. Они жили в тесноте, спали на двухъярусных наpax. Тяжелый воздух, насекомые всех видов, одеты плохо. Питание скудное (утром — похлебка с черным с примесью хлебом, в обед — бурда), чтобы не умереть. Все это наложило определенный отпечаток на поведение заключенных, их отношению к работе. Они невольно брались за лопаты, ломы, тачки, делали непривычное для них дело, подчас непосильное. Вся техника на строительстве железной дороги: лопата, кирка-мотыга, лом, тачка на одном колесе с двумя ручками и взрывчатое вещество.
Начинаются болезни: людей косит смерть. Люди умирают один за другим. Гробы с телами умерших грузятся в "калужанки" и отправляются в Тайшет, на месте их не хоронят.
На свой страх и риск я взял на себя заботу о питании заключенных дарами тайги. Из тех, у кого оставался малый срок наказания создал бригаду рыбаков под охраной одного солдата-конвоира. Теперь тем, кто выполнял норму выработки или был близок к её выполнению к лагерному пайку, добавлялась порция рыбы. Многое изменилось к лучшему. Они — подневольные стали лучше работать, труд их стал производительнее, и отдельные бригады добились высоких производственных результатов. Помню, одна из бригад, которой руководил бывший капитан советской Армии — летчик, выполняла задания на 120-150 процентов. В этой бригаде находился яро ненавидящий советскую власть крымский татарин, если память не изменяет, фамилия его Сарай-Мамед-Оглы. Сражался он против Красной Армии даже тогда, когда ушли немцы. Среди заключенных вел антисоветскую агитацию. Агитировал за срыв заданий. Однако трудовому успеху этой бригады последовали многие другие. Тогда Сарай-Мамед-Оглы во время работы топором убил бригадира. Убил зверски: бригадир, лежа на земле, вел учет работы (подсчитывал количество вывезенных тачек земли), Сарай-Мамед-Оглы подошел сзади и взмахом топора разрубил голову бригадиру. Воткнул топор в пень, сел рядом с убитым им человеком и стал хладнокровно ждать прибытия оперативной группы, и никто из работающих заключенных к нему не мог подойти, в таком страхе держал он людей. Погиб честный и смелый человек, новатор, вдумчивый и трудолюбивый, мечтавший о свободе человек, погиб от руки бандита.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
