Укрощение строптивого

Нет — не глупо. Именно поэтому.

Все сомнения вновь прихлынули, как кровь к лицу. Арманд... ну что же ты такое делаешь?! Кто я для тебя, если ты можешь вот так — оставаться одетым, пока я раздеваюсь при тебе, да еще и соображения тебе излагай под этот стриптиз!

— Сожалею, мой сеньор, — язвительно ответил принц. — Соображения, тем более гениальные, мне приходят в голову только в одетом виде.

*Ну да — обещал, что не буду дерзить во время этой поездки... а что же мне еще делать-то остается, когда ты со мной — вот так?..*

Принц расстегнул крючки камзола и сбросил его, поведя плечами, характерным движением бордельной шлюхи, когда-то подсмотренным — а сейчас отлично скопированным. За камзолом последовала рубашка...

Арманд фыркнул, приподнялся и...замер. Мальчишка... как есть, будь ты хоть тысячу раз принц! Но нет, негоже, выбросить из головы, на четверть часа!

Рывком поднялся с кровати, неспешно подошёл и улыбнулся, обняв так крепко, что на миг показалось, что сердце принца колотится в его груди. Поцеловал шею, губами проследив тонкую голубоватую ниточку пульса.

— Четверть часа... мой принц... потом я за себя не отвечаю...

Он был рад, что полы камзола длинны, и что в зале много людей, и он, в углу не так заметен, со своим кубком лёгкого белого вина. Он был рад тому, что на вечер распустил солдат, и что оказался непроходимым тупицей — тоже был рад. Но больше всего — что сила воли, какая-никакая всё же есть.

Принц замер, застыл в этом объятии... ну что же это такое, что же я совсем не могу совладать с собой, зачем же, зачем, почему я таю, как воск, почему по мне все так легко прочитать... прочитать, поцеловать и оставить... оставить одного глотать злые слезы смятения... и хорошо еще, что оставить — потому что я не знаю, что бы я учинил, останься ты здесь. Бросился бы тебе на шею? Съездил бы сброшенной рубашкой по лицу? Ну вот мы уже не у костра в походе, мы на постоялом дворе... и что изменилось? Ну ведь ничегошеньки...

Принц быстро разделся, влез в лохань и с ожесточением вымылся — очень быстро. Он готов был скорее умереть, чем запоздать и быть застигнутым в лохани или полуодетым. Когда герцог вернулся полчаса спустя, принц был вымыт и одет и отжимал мокрые волосы в полотенце.

— Мой сеньор, — произнес он негромко, но все еще язвительно, — если вам так интересно, как я к вам отношусь, вам вовсе не обязательно требовать, чтобы я снял штаны. Можно и просто спросить.

*И не заставлять меня краснеть за мое такое явное желание...*

— Я вернусь через четверть часа, — добавил он и вышел из комнаты в зал. Сердце так и колотилось где-то у горла.

Идиот. Кретин. Тупица. Дубина стоеросовая. Как только земля носит? Как изловчился стать советником, ничерта не понимая в людях? Или просто методы не те? Или... не понимая только одного человека?

То, что понял бы Фернан, но не понял принц. То, что принял бы любой из его людей, но не принял Рион.

Арманд привык быть собой. Привык, не смущаясь собственной наготы выслушивать отчёты и принимать решения, выбравшись из ванной. Привык после дороги эту самую ванну принимать, а уж если... Если есть некто, кому он намерен посвятить целую ночь...

Ожидать от Риона того, о чём тот не знает. И, более того, не догадывается! Решено! Подать в отставку, когда всё закончится.

Вода почти остыла, потому, мыться пришлось не просто быстро, а очень быстро. Одеваться герцог не стал. Только обмотал вокруг бёдер полотенце. Выглянул в коридор, кликнул слугу, попросил прибрать в комнате, и упал на кровать.

Пять минут, и комнату накрыла тишина. Мэва прикрыл глаза. Простыми извинениями не отделаешься. Оправдания? Какие к чёртям оправдания? Нет оправданий. Рождённый слабоумным от прочитанной сказки умнее не станет.

Напиться хотелось зверски — так, как он никогда не позволял себе во время своих мнимых загулов, потому что напиться означало утратить контроль над ситуацией. На самом деле пил принц очень редко. Даже когда хотелось хоть немного забыться. Привычка не давать себе волю помогла и сейчас. Он не только не стал напиваться, но даже и о том, как должен выглядеть, подумал — и потому заказал себе разбавленное ледяной водой вино. Чтобы никому в голову не пришло потом говорить, что принц был пьян или учинял еще какое-то непотребство.

Ледяное белое вино он пил долго. Очень маленькими глотками. Ту самую обещанную герцогу четверть часа. Как раз к этому времени слуги вытащили из комнаты злополучную лохань и пронесли по коридору.

Принц допил вино и поднялся наверх. И замер в дверях при виде полуобнаженного герцога... только выдохнул с изумленным восторгом.

Он еще не видел Арманда практически без одежды... и глаз не мог отвести, как ни пытался... только краска заливала щеки...

Он оторвался от постели, не отводя взгляда от тонкой фигуры, замершей в дверном проёме. Подошёл медленно, совершенно никуда не торопясь. Ведь спешка, как всем давно и прочно известно, хороша лишь при ловле блох. Легко толкнул дверь, и повернул в замке ключ. А потом, там же, у двери, опустился на колени. Ладони скользнули на бёдра принца, под полы камзола, притягивая ближе, ещё ближе. Не поднимая взгляда Мэва лицом уткнулся в крепкий живот принца. Шитьё царапнуло щеку, но он только улыбнулся.

Руки выше... и выше ползёт ткань... а талия у него тоненькая... придворным красоткам впору утереться.

И назад, ниже, ниже, пока не распрямилась последняя складочка. Только тогда он и поднялся, выпрямившись во весь рост. Отступив на шаг стянул с себя полотенце, не отводя взгляда от глаз принца, словно говоря: видишь... как к тебе отношусь я?

Протянул руку, касаясь волос Риона, легонько погладил вспыхнувшую скулу, совсем чуть, тыльной стороной ладони.

Рион ахнул, мучительно покраснев, обнял герцога, прижался, спрятал вспыхнувшее лицо у него на груди — и сам же вздрогнул от первого прикосновения к обнаженному телу любимого, чуть не отпрянул, снова прижался, покрывая его сильную грудь торопливыми смущенными поцелуями, раз от раза все более смелыми и жадными...

— Арманд, Арманд... любимый, не мучай меня... кто я тебе... не любовник и не посторонний... влюбленный мальчишка... таких двенадцать на дюжину... Арманд, я люблю тебя...

Так жарко, так мучительно и бессвязно, да понимает ли он и сам, что шепчет, о чем просит, прижимаясь всем телом к герцогу, скользя по нему пальцами — так удивленно и нежно...

— Нет... ты один такой... мой принц... — *Мой владыка, король моего разума, вдруг воцарившийся в душе*

Нельзя, нельзя чтоб ему потом было стыдно за милые глупости, за признания, за всё, потому, запечатать губы поцелуем, и заставить мальчика потеряться, чтоб ни единой мысли не возникло в голове, чтоб невзгоды и беды отступили, а прошлое осталось в прошлом и вспоминалось как сон, как обидный страшный сон, что забывается с пробуждением.

Быстро и ловко расстегнуть крючки, и сбросить камзол, а потом, следом за ним, отбросить, не глядя рубашку. И целовать, до исступления, до цветных прыгающих перед глазами пятен, до дрожи в руках, изучающих стройное сильное тело.

Губы горят, сердце колотится, тело обмирает, ноги не держат совсем, ну вот совсем... так бесстыдно, так обнаженно, так правильно... вот сейчас — правильно, что рубашка летит на пол, правильно прижаться обнаженной грудью к обнаженной груди... и не стыдно ничуточки... так жарко, страшно, чудесно... Арманд, ты такой красивый... ну вот почему у меня не сто рук и губ и я не могу ласкать тебя сразу всего, везде... а только я и с этими-то руками и губами не знаю как управиться... как сделать так, чтобы и тебе было хорошо со мной, я ведь на самом деле не умею ничего... и уже ничего не могу, когда ты меня целуешь вот так, просто не помню ничего, я только знаю, что люблю тебя...

Рион захлебывался поцелуями, целовал сам, дрожа и извиваясь, и сам не замечая этого — его тело само старалось прикоснуться всем собой, всем своим существом... еще и еще... молча крича и умоляя каждым движением...

Пояс долой.

Шажок вперёд, и ещё, придерживая, не давая споткнуться и упасть, пока ноги не упираются в край кровати. А теперь можно и легонько подтолкнуть... Сапоги, бриджи, всё долой, ничто не должно мешать, никак и ничем!

Запомни, принц, вот этот вот момент. Лёгкое касание губ под коленом, и поцелуи, цепочкой следующие по внутренней стороне. И этот, венчающий твой вздох...

И снова тебе благоухать розами, потому что иного, увы, нет. Но ты не роза, нет, не роза. Лилия. Тонкая, нежная, хрупкая, и такая сильная!

И это запомни, мальчик... Но нет, тебе не до памяти. И осторожное вторжение ты заметишь, да, вот сейчас и заметишь, но если я поцелую тебя ещё раз, вот здесь, и здесь, и здесь... запомнишь ли ты его? Заметишь ли снова?..

Упасть на постель, задыхаясь от сбывающегося... упасть, и податься навстречу, и дрожать под поцелуями, и захлебнуться вздохом...

И вскрикнуть — яростно, радостно, торжествующе, прямо в поцелуй, вскрикнуть, ощутив в себе первые прикосновения, такие осторожные, ты так осторожен со мной, любимый, так медленно готовишь меня, чтобы я мог принять тебя, а я кусаю губы от нетерпения, у меня уже нет сил ждать, я хочу тебя, хочу лежать под тобой, хочу кричать для тебя, мне плевать, если это будет больно, слышишь, я хочу знать, что я твой, твой, твой! И я не знаю, как сказать тебе об этом — только ответной дрожью на все готового тела, только вот этим движением, которым я подаюсь навстречу твоим пальцам, еще, Арманд, еще... так, как ты хочешь... твой... твой...

Он хотел, каждым поцелуем, каждым прикосновением, каждым взглядом. Хотел, и обретал, порывистые объятия, судорожный стон, закушенные губы, излом тонкой брови... Мальчик, мужчина, стальное острие, восхитительный, несгибаемый, не сломленный.

Тысячу раз идиот король, не смогший перебороть себя и приказавший сломать произведение искусства, венец творения. Век живи, результат один... Прекрасное должно защищать. Прекрасное должно любить. Сейчас и всегда.

*Я открою тебе тайну, мой господин... не ты мой... я твой... я клянусь тебе... всем собой клянусь...*

Войти и замереть, изо всех сил сдерживая порыв: сильнее, яростнее, глубже, теряя себя, забываясь в жарком плене рук, губ, широко распахнутых глаз. Сдерживаясь и сдерживая, не позволяя боли вливаться в напряжённое тело, и когда ожидание стало совсем невыносимым, губами коснуться губ, доверяя сокровенное...

— ...я твой...

Мир дрогнул, разломился, исчез, уплыл, нет больше ничего — только ты и я, только мы двое, только твои слова — такие невозможные...

Такие большие...

Это больше, чем то, что желалось, чем то, о чем мечталось — и оно настоящее, потому что непохоже на то, на что надеялся, нет — это совсем не то, на что надеялся, это больше... и это...

Это правда. Правда, которая разрывает сердце сладкой болью, выгибает тело навстречу, бьется на губах...

— Люблю тебя, люблю... жизнь моя... люблю...

Быстрее, медленнее, срывая вскрики, глотая собственные, теряясь в темпе и безумном пульсе. Это он грохочет, соединив два тела, он ускоряется, не позволяя остановиться снова, быстрее, быстрее, лихорадочнее, сумасброднее...

Что же ты сделал со мной, мой принц... Что сотворил... сделал глупцом из глупцов, заставил потерять голову и наделать ошибок... свёл с ума...

Как же это зовётся, мой принц?.. Может ты мне ответишь когда-нибудь, потом... когда тело перестанет сотрясать дрожь восторга, когда ты перестанешь дрожать в моих руках, и в твоих глазах снова появится разум.

Так вот как это, когда любишь и любим... вот так — когда боль сладка, как удовольствие, а удовольствие пронзительно, как боль... восхитительно, безумно, и каждый вдох — первый, каждое движение — впервые, держи меня, Арманд, держи крепче... я не знаю, где я, кто я... я знаю только одно — я люблю тебя...

— Люблю...

И одно на двоих содрогание, вбивающее оба тела друг в друга еще сильнее, еще глубже, и острые звезды вспыхивают в глубине тела — вместе с криком на губах...

Тонкие брови, тонкий острый нос, чётко очерченные губы. Прекрасно вылепленное аристократичное лицо, в обрамлении мягких локонов. Навести каждую черту, и кончиком пальца коснуться ресниц. Пушистые...

А губы всё равно лучше и правильнее очерчивать языком, чтоб потом поймать поцелуй. Правильнее, интереснее... вкуснее...

— Отдышался?.. — обнять и просто прижать к себе, разгорячённого, взмокшего, тонко пахнущего розовым маслом, страстью и собой...

Арманд тихо хрипло рассмеялся, откидывая с высокого лба юноши мокрые прядки. Мимолётно коснулся лба губами, собирая бисеринки пота.

Рион только кивнул молча, еще не в силах говорить, впитывая и впитывая этот смех — такой прекрасный, счастливый... любимый... я люблю твой смех, Арманд — я говорил тебе об этом? Нет? Ну какой же я дурак. Как же я мог этого не сказать!

— Ты так чудесно смеешься, — так же хрипло, ниже своего обычного голоса, произнес Рион. — Век бы слушал...

Он сильнее прижался к любовнику, положил голову ему на плечо, изнемогая от пронзительного счастья — лежать в объятиях Арманда, чувствовать его поцелуи, слышать его смех и говорить ему о том, как прекрасен этот смех...

— А ты восхитительно стонешь... — тихо-тихо, так, что дыхание шевелит прядку у виска. Но правда, замечательная правда, пусть со вкусом непристойности. Слишком много фальшивых стонов доводилось слышать, самому противно до омерзения. Но там... политика, интриги, закулисье. Здесь же — искреннее чувство, а искренность не допускает лжи. — Просто-таки волшебно... Ни с каким не спутаешь, и другого не пожелаешь... Из тысячи узнаю...

На плече кончиками пальцев вычерчивать узоры, замысловатые завитушки с изгибами, на ноге, обвивающей его ногу — волны и прерывистые черты. Совсем такие же, как эти стоны. И зарыться лицом в пушистые чуть влажные волосы, и вдыхать этот чудесный запах, чтоб помнить его всегда.

А вот на это и слов не найти в ответ — только вспыхнуть счастливо, прижаться...

— Арманд... — тихо-тихо, совсем шепотом, — я знаю, у меня характер ужасный... и язык тоже... ты не обращай внимания, когда я что-то такое говорю... дерзкое... я ведь не хочу тебя на самом деле обидеть... даже когда хочу, потому что злюсь, все равно на самом деле не хочу... я люблю тебя...

— Знаю... — Как не знать, когда весь отзывается на легчайшие касания, на малейший зов?

Он никогда не знал любви. Но узнавать... пусть так странно, неожиданно, пусть так невовремя — прекрасно. Но до чего ж острое у тебя жало, твоё высочество! Острее только шпаги. Да и то далеко не все.

— Но ведь я не лучше... — Не лучше, не проще, а порой куда сложнее.

Принц чувства принимает как есть, всё, целиком, потому что не может и не хочет разделять. Мэва же сначала думает. Как тяжело пытаться оценивать поступки любящего человека, когда привык не брать в расчёт простые эмоции. Простые и сложные. Такие как любовь... А потом чувство ранит и его.

-Ты терпеливее, — тихо засмеялся принц. — Если бы я был на твоем месте и мне попался такой подарочек, как я сам, я бы себе шею свернул. Уж если я даже на тебя злиться ухитряюсь...