Рабыня

— А ты как думаешь? Чтоб невинные не пострадали. Иначе они просто всех растерзают.

— Ты — безумец!

— Я это уже слышал.

Я сделала попытку встать.

— Лежи, увижу, что ходишь — пощады не жди.

— Как ты можешь так разговаривать со мною? — я была обижена. После всех мучений, он даже не обнял, не сказал, что любит, что скучал.

— Ты — рабыня, милая. Не забывай. И относиться я к тебе буду исключительно так же, как к любой другой рабыне.

— Кто ты?

— Зар! А ты у нас кем теперь будешь?

— Мне всё равно.

— Есть будешь?

— Нет, — мне ничего не хотелось, а при мысли о еде, начинало мутить.

Я сжалась в комочек, пытаясь скрыть свою наготу, которую внезапно остро ощутила.

Попыталась натянуть на себя одеяло, но Зар не позволил. Взял какую-то баночку в каком-то ящике, после чело развернул меня к себе спиною и стал втирать в теперь уже пекущую кожу. После обработал руки и только потом разрешил укрыться.

Он ушёл, а мне было жутко обидно. Муж называется. Ладно, он прав, он не мог проявить ко мне чувства там, на улице, на глазах у всех. Но наедине можно ведь. И вместо того, чтобы пожалеть, он лишь наехал и обещал дать ремня. Но слёз не было, просто после обиды наступило безразличие.

Я подтянула к себе подушку, под которой обнаружилось оружие. Сабля и нож. И на меня накатил страх. Не за себя, а за мужа. Если он спит с оружием в постели, значит, тут очень опасно.

Незаметно для себя, я уснула.

Меня разбудили едва слышимые шаги, скрипнувшая половица. Я замерла. Кого тут нелёгкая принесла? Надеюсь, что в эту избу входить может лишь атаман, а не кто попало.

Я нащупала нож, и приготовилась в случае чего защищаться, хотя не двигалась.

Внезапно продавилась перина рядом.

А после ощутила, как мне расплетают волосы. Я старалась не дышать. Даже если и муж, я ведь на него обижена. А он привлёк к себе, уложив к себе на грудь. Оружие я всё же выпустила, когда поняла, что это он, оставив его на месте. Что дальше?

Но он просто гладил меня по спине, волосам.

— Прости, любимая, не сердись. Я просто не мог поступить иначе. Тут нельзя забывать, кто мы. Это надо пропускать через себя, — шептал он мне едва слышно на ушко. — И если тебе позволительно быть собою в роли рабыни, не переступая черту, то я могу быть сейчас только атаманом, думающем о своих людях, выгоде и иногда плотских утехах.

От его слов по моим щекам текли слёзы.

— Запомни, милая, что бы ни случилось, я не должен потерять власть. Я не допущу, чтобы на тебя кто-то позарился, что до остальных — я постараюсь обойтись малыми потерями, но они в любом случае будут. Ты же мне нужна для постоянства, чтобы мне не пришлось удовлетворять свои желания вместе со всеми. Ты — рабыня. Не забывай об этом. И тут много ушей и тех, кто хочет моей смерти. Поэтому будь осторожна и не высовывайся больше.

— Кто ты? — я подняла голову, заглядывая в бездну его сейчас в ночи тёмных глаз.

— Я атаман по имени Зар. А ты — Остя, не так ли?

Мы больше не болтали, просто лежали. Он так и гладил меня. И я под стук его сердца уснула.

На утро я проснулась уже одна в горенке. Запахи были очень смачными. Солнышко проникало сквозь занавески на окошке. Села в постели и огляделась. Лежанка, рядом сундук, на котором стоит разнос с курицей и репой, а также яблоки запечёные и кувшин с кружкой. Слюнки тут же потекли, а живот предвкушающе заурчал.

Но сперва не мешает умыться, причесаться, по нужде сходить. Вот только куда? Рядом с лежанкой стояло ведро, накрытое крышкой. Я встала, голова кружилась. Не мешает одеться. Окинула помещение быстрым взглядом, увидела на краю постели сложенную стопочкой одежду. Сорочка, без вышивки, да платок на голову. Ещё тут же был гребень. Одевшись и причесавшись да покрыв голову, я ведь уже не девица, хоть Остя и не замужняя, но и ходить простоволосой уж не могла, я решила проверить, могу ли выйти с чердака. Но дверь была заперта. Значит, выходить нельзя. Ладно, тут, наверняка, безопаснее. Значит, в ведро я могу сходить по нужде. Ну, поскольку больше ничего не имеется,довольствуемся малым.

Еда была вкусной, надеюсь, что не отравленной. Я не то, чтобы думала, что кому-то нужно травить наложницу атамана. А вот самого Зара могут, раз он спит с оружием.

Поев, я чуть отодвинула занавеску и выглянула в окошко. Мы были в лесу. Точнее не так. Изба стояла перед оврагом, внутри которого находилось селение. Обычные избы, разве что беспорядочно разбросанные и со всех сторон окружённые ёлками да дубами, так, что порою и дома разглядеть было сложно. Меж домов ходили люди. Были и женщины и дети. Чего-то я не понимаю. Это село душегубов или обычных сельчан? Если первых, тогда зачем им насиловать девчат, если у них есть жёны? К сожалению, больше разглядеть было невозможно.

А спустя седмицу, как уверенно стояла на ногах, муж выпустил, разрешил ухаживать за девушками. Чтобы к ним отношение было более человечным. Ну и чтобы я разъяснила им что к чему, чтоб не высовывались оставшиеся. А также в мои задачи входило слушать, что судачат другие головорезы. Поначалу я боялась высунуть свой нос из атаманской избы, но потом осмелела, завидев, как душегубы отворачиваются, завидев меня. Чего это вдруг? Неужели Зар поговорил с ними? Хотя какой язык понимают отморозки? Язык силы. А также не видно было тех, кто ко мне недвусмысленно прикасался, ни того типа, на которого я вырвала, ни того второго, что тогда нас сторожил и который пытался первым заделаться.

Атамана и правда, боялись. Обо мне же тоже не судачили. Я же старалась в глаза никому не смотреть, покорно следовала в нужные места, брала, что нужно, даже порою есть готовила, и относила девушкам, позволяя им хорошо питаться. Особо не болтала с ними.

— Как ты? — спросила меня та самая выскочка.

— Жива. Видишь, хожу даже, — грустно усмехнулась я.

— Как ты всё это вынесла? — в её голосе слышалось чувство вины.

— А ты как думаешь? Хуже всего то, что даже погрузиться в собственные думы не получалось. Видела лица этих мерзавцев, как они жадно глядят на всё это, как ждут своей очереди.

— Прости меня, дуру непутёвую.

— Надеюсь, что это тебя чему-то научило.

Спустя несколько дней я ещё разговаривала с нею. И она спрашивала, как мне живётся у атамана?

— Пока не трогает, порвал меня внутри всю. Пока просто прислуживаю. Но боюсь представить то время, как решит, что уже хватит мне отлынивать от своих обязанностей. С ужасом представляю это время.

Здесь я не лукавила. Зар меня пока не трогал. Но я ведь помнила, что когда он долго воздерживается, что происходит. В лучшем случае будет Светозар, а в худшем — Озар или Зар. Я так и не поняла, последние два являются одной личностью или нет.

— Ну, тебе хоть повезло... — начала одна девушка.

— В чём? — не могла понять я.

— Ну, что это был всего лишь один мужик, к тому же сам атаман, великая честь, должно быть.

— А ты видела, какой он страшный, и сколько часов подряд он её насиловал? — сказала другая девушка. А мне стало обидно за мужа. Он ведь не так давно красавцем был, вот только мне от этого легче не было. Пока я не полюбила совсем иного человека, безобразного, но прекрасного душой, моего мужа.

Моё всхлипывание девушки приняли на счёт последнего предположения, об изувеченном лице.

— Девочки, если он атаманом стал, сколько ж человек он убил? А сколько девиц прошло через него? — сказала та самая выскочка.

От этой мысли я поёжилась. Ведь и правда, от прежнего Радея что в нём осталось? Зар жесток и беспощаден.

— Я пойду уже, — собрала я миски и отправилась на выход, который сторожил один из убийц.

Я постучала, он распахнул дверь и тут же отступил в сторону. Я боялась говорить с любым из этих мужиков, в них, как мне казалось, не осталось ничего человеческого.

Когда я уже возвращалась в атаманскую избу, заметила на берёзе сокола. Он повернул ко мне голову.

Я дождалась темноты и тогда впустила в окошко чердака птицу, воспринявшую распахнутое окно как сигнал к действую. У неё было послание, гласившее:

"На днях будет нападение на вас, уносите оттуда ноги как можно скорее, потому что пощады ждать от местных не придётся."

Я ходила взад-вперёд по горнице, не зная, как сообщить новости мужу.

Уже звёзды на безоблачном небе появились, когда он-таки пришёл.

— Хорошо, что ты не спишь, думаю, хватит тебе прохлаждаться, настала пора исполнять свою работу, — огорошил он меня.

Это он о чём? Разговаривает как хозяин с рабыней. Значит, нас могут подслушивать. Обожду маленько со своими новостями. Нападение ведь не сегодня.

— Что желает хозяин?

— Раздевайся!

Я послушалась. Он тем временем сам разделся и лёг поверх постели.

— А теперь распусти волосы и станцуй мне что-то горячительное!

Это что он имеет в виду? Но приказ есть приказ, и я начала двигаться, стараясь делать это как можно плавнее и в то же время показывая свои прелести. Всё это под догорающие лучины, и под звуки возникшего напева в голове.

Он жестом подозвал к себе. И я послушалась. И велел насаживаться на его восставшую плоть.

— А может...

— Садись! — это был приказ.

И я потихоньку стала садиться, немного боясь, что будет больно, ведь раны могли не зажить. Зар обустроил всё так, словно я была девственница, чем-то ранил меня изнутри, когда первый раз входил, там у столба. Медленно, думая о мгновениях, когда муж ласкал меня в нашем доме, и как я сама на него впервые напала, я опускалась на него.

Он сжал мои соски, несильно так, провёл по груди, руки поднялись на плечи, откидывая волосы за спину. Велел двигаться. Вроде бы не больно. Я скучала по этим довольно приятным ощущениям.

— Быстрее! Словно скачешь на лошади во весь опор.

А когда всё кончилось, меня опрокинули на спину, а после стали целовать грудь, спускаясь ниже. Я дрожала от возбуждения, ведь пока не испытала того самого пика.

Тогда Зар слез с меня и велел встать и глядеть в окошко, тем временем проникая в меня сзади. А когда начал двигаться, мне было уже не до того, что творилось за стеклом.

Ночка была бурной. Ненасытность муженька была при нём. И когда он всё же утомился, я лежала и улыбалась, он всё же довёл меня до пика. Я так скучала по всему этому, настоящему, не показному, не насилию, а просто этой безудержной, но нежной страсти любимого.

И только тут, лёжа у него на груди, я вспомнила о соколе.

Я прошептала ему в самое ухо послание, которое уже успела сжечь.

Муж тут же подскочил, опрокидывая меня на спину.

— Одевайся!

Я вскочила и, найдя свою одежду, стала выполнять приказ. Зар достал из сундука что-то и бросил мне, как оказалось, портки.

Муж, уже одевшийся и полный оружия, выскользнул из горницы, я — следом. Муж подскочил к сторожу девочек, отдал тихий приказ седлать лошадей. Велел мне тихо их поднять и объяснить им, чтобы не было ни звука и полное послушание, если хотят остаться живы, ну и всем следовало надеть портки, выданные мне каким-то мужиком. Зар поднял ещё нескольких душегубов на ноги. И всё это в полнейшей тишине.

Лишь безмолвные тени бесшумно сновали по тёмному двору.

Вывели с двадцать лошадей, все тёмных мастей. Пятнадцать девушкам, вместе со мною, и ещё семь для всадников-охранников. После подъехал муж на своём вороном коне. И взял поводья от моей лошади.

Девушкиных лошадей привязали по одной с каждой стороны от охранника. Четырёх девушек больше не было среди пленниц, их пустили на утеху, двое после всего этого выжили и их отправили в местный развлекательный дом.

Я мужу не могла этого простить.

Девушкам помогли забраться в мужские сёдла, привязав их ноги к стременам. Это чтобы не думали, что если свалятся, спасутся. В то время, как руки их были свободны.

И мы поехали. Дороги видно не было, мне казалось, что мы движемся через сплошной лес. Но скоро тот кончился, пересекли луг, а после вновь вошли в лес, и лишь спустя несколько часов, как уже начало светать, мы сделали привал. В последних тёмных мгновениях перед восходом солнышка, мы остановились. Муж повернул свою лошадь, вместе с моей в противоположную сторону. На тёмном небосклоне поднималась красная заря. Вот только восток был позади нас.

По коже пробежался холодок. Неужели, если б мы не успели, то погибли б? А ведь смерть ходила рядом. Если бы не муж, так неожиданно подорвавшийся с места... Допустим, что девушки не пострадали бы, и я тоже, хотя какое будущее меня ждало, я ведь больше не девственница в глазах окружающих?

Но муж был атаманом, и обратное он бы не доказал. Его бы долго пытали и мучили, прежде чем казнили бы.

Вдовою я стать не хотела бы.

Разговаривать запрещалось всю дорогу. Даже лошади не ржали, что было удивительно. Как душегубы их так воспитали?

Переход длился несколько дней, причём останавливались мы редко. Девушки уже себе одно место натёрли мозолями и сидеть верхом больше не могли. В города мы не заходили. Ездили двое разбойников, покупали съестное и возвращались.

— Атаман, нам бы девочку... — начал осторожно один из лиходеев.

— Товар ведь попортите. И так уже мало осталось.

— Тогда отдайте нам свою. Обещаем, быть нежными с нею.

Зря он это сказал. У мужа словно глаза потемнели, и я не успела опомниться, как муж сделал выпад назад.

— Не оборачивайся! — велел мне. Что стало с татем, можно было догадаться.

— Кто-то ещё? — жёстко спросил Зар.

— Атаман, не сочти за неуважение, но ты нам запретил трогать местных. И что нам делать?

Муж посмотрел на второго, тот выдержал его долгий взгляд.

— Девочки, кто из вас хочет развлечься? — крикнул он, обращаясь к рабыням.

Неужели опять? Я с трудом подавила ком в горле.

— Обещаю, что девственность оставят при вас, а если попробуют внутрь что-то засунуть, не сносить насильнику головы.

Несколько долгих минут, которые царила тишина. Ведь не будет желающих. Девочки испуганно сжимались под его взглядом. И что теперь?

Вперёд вышла та самая выскочка. В её глазах я читала решимость. Защищает остальных. Похвально.

— Больно не будет?

— Нет, — сказал атаман. Он говорил за своих людей, и только посмели б они что-то возразить.

— Хорошо, я согласна, — сказала она.

— Подойди! — велел Зар.

Она несмелой походкой подошла.

— Остя, подготовь её, — велел муж.

Я с ужасом на него воззрилась. И как я должна это сделать?

— Как тебя звать? — вновь бросил он девушке.

— Белянка.

— Красивое имя.

— И как я должна её подготовить? — осторожно шепнула мужу. Но Белянка меня услышала, и навострила ушки. А он так посмотрел, мол, тебе виднее, как быть рабыней. Обида захлестнула меня. Да, Зар играет свою роль, но как же это унизительно. Словно, он наслаждается этим.

Я подошла встала от костра, подошла к Белянке и увела её в лес.

— Зачем ты это сделала? — спросила её.

— Не только тебе мучиться. К тому же, если мне всё равно суждено стать рабыней, я хочу научиться терпеть их, понимаешь? Ты говорила, что не смогла отрешиться от происходящего. И я помню, как тебя скрутило после нужника. Они ведь могли тебе не простить этого.