Попаданецъ

А я оказался героем дня. То есть ночи. Благодарный купец Иван Торубаев, по прозвищу Большой, уже приходил выразить своё почтение "гостю" воеводы. Мне, естественно. Правда, по причине страшной раны, полученной в неравной битве, — эти слова Мишка произнёс, давясь одновременно смехом и краюхой ароматного хлеба, — допущен не был. Посокрушался, что вынужден уехать из города, так и не повидав славного воина, и велел передавать особое почтение и приглашение в любой момент захаживать в гости.

Особое почтение имело вполне материальный вид, и выглядело как самая простая деревянная коробочка, в которой оказались деньги. Я высыпал их горкой на стол.

— Много это? — спросил я Мишку.

— А сам, что, сосчитать не можешь?

— Могу. Миш, я же не в курсе, что сколько стоит. Может здесь на пару пирожков, а может и на лошадь хватит.

— Ой, прости! — пальцами, перепачканными едой, малец сгрёб монеты, и проворно пересчитал. Глаза его возбуждённо заблестели. — Слу-ушай, Стёпка! Да мы теперь до Санкт-Петербурга как баре доедем! Да и там на первое время хватит!

Глава 4.

К вечеру пришёл доктор. Осмотрел меня со всех сторон, ощупал голову. Неопределённо хмыкнул, зачем-то понажимал под челюстями и за ушами. Расспросил о самочувствии. Я честно рассказал о приступах слабости и временами возникающей тошноте. Несильной, впрочем. Эскулап покачал головой, и заявил, что мой удар был не настолько сильным, и такие проявления уже должны были сойти на нет. Хотя, ex nihilo nihil fit, а потому он настоятельно советует мне придерживаться постельного режима ещё как минимум два дня. С чем и раскланялся.

Когда я рассказал Мишке, изгнанному на время осмотра из комнаты, врачебный вердикт, мальчишка приуныл.

— А ты сам-то как себя чувствуешь? — спросил он.

— Ну, не знаю... лучше гораздо.

Я потрогал шишку на макушке. Действительно, странно. Допустим, я приложился знатно, но тогда не должно бы так быстро всё пройти. Если это сотрясение мозга хотя бы средней тяжести, то валяться мне сейчас пластом, сдерживая рвотные порывы при каждом шевелении. С другой стороны, я и не врач, чтобы судить о тяжести травмы.

— Слушай, Стёп, — заговорщицким шёпотом прервал мои размышления пацан, — а давай сегодня рванём, а?

— С чего такая спешка? Завтра и поедем, тем более, воевода обещал нас с купцами отправить. И бумаги мне подготовить.

— Вон твои бумаги лежат, — мотнул головой Мишка в сторону подоконника. Там действительно лежали какие-то свёрнутые листки и маленький мешочек — скорее всего обещанное денежное довольствие. — Ещё утром справил. Поехали, Стёп, — откровенно заканючил малец. — С купцами оно долго будет. А мы ямщика наймём. Денег-то хватит.

— Так, стоп! — прервал я хитреца. — Колись, что ещё натворил, что хочешь сбежать отсюда поскорее?

— Ничего я не натворил, — Мишка пригорюнился. — Просто... просто дядько Пётр наверное нарочного отцу отослал, что я в Калуге объявился.

— И что?

— Страшно мне. Узнает отец, что я к Юрасу попал, да и прикажет меня назад в усадьбу отправить. А я не хочу. Я с тобой хочу.

Мишка подозрительно зашмыгал носом, но я не очень поверил в то, что он сейчас заревёт. Слишком уж хитро глаза поблёскивали. С другой стороны, резон в его словах всё же был. А значит, и мой шкурный интерес затрагивался. Если пацана отошлют домой, то я останусь без проводника. Эй, а Мишка реально разнюнился!

— Ладно, уговорил! Да хорош тебе реветь, я согласился же! — протянув руку, я растрепал его чёлку.

— Правда?! Здорово! — Мишкины слёзы моментально высохли, и я заподозрил, что малец — тот ещё актёр.

— Правда, правда. Только одно условие — ты сейчас сядешь и напишешь воеводе записку, в которой объяснишь, куда и почему мы пропали. А потом я эту записку прочитаю. И если она меня устроит, так и быть, пойдём ямщика искать.

— Да чего его искать? Вон, целая слобода за городом. Как раз по московскому тракту. Стёпка, — внезапно сменил тему Мишка. В его голосе опять засквозили просительные нотки, — а может, ты сам напишешь? Ну что тебе стоит?

— Нет! — категорично отказал я. — Твоя идея, ты и пиши. Да и не умею я.

— Да ладно! Писать не умеешь?

— Как у вас пишут, нет. За два века правила очень изменились. А если я ошибок наделаю, то какой из меня отрок одарённый? Пиши уж сам.

— Ладно, — признал мою правоту пацан, — напишу.

Приняв решение, он выскочил за дверь. Я сел на кровать и постарался отогнать от себя настойчивое нашёптывание внутреннего голоса о том, что мы ввязываемся в очередную авантюру. Мишки не было минут пятнадцать. За это время я уже почти уговорил себя остаться. Тем более, что опять появилась слабость, и временами картинка перед глазами начинала плыть. Но, стоило мальчишке появиться, как моя решимость вернулась. Столько радости было написано на лице, что мне стало жаль его разочаровывать. Мишка уселся за стол, и, с прилежанием школяра, принялся скрипеть пером по листу сероватой бумаги, временами поднимая глаза к потолку и покусывая кончик пера. Через некоторое время он предъявил мне своё творение, предварительно высушив чернила с помощью песка.

Ничего особенного он там не написал. Пробираясь сквозь дебри ошибок и "Ъ" на концах рукописных слов, я вник в содержимое. Мишка благодарил воеводу за гостеприимство, сообщал, что Степан должен срочно поспешать в столицу, посему мы приняли решение отправиться в путь немедля, воспользовавшись услугами ямщиков, благо на то денежек предостаточно — спасибо воеводе, да Ивану Торубаеву. За сим просим благословления, и откланиваемся. Подпись: "Рабы божыи: Стяпанъ Тимошкинъ, да отпрыскъ Гончаровскай."

* * *

Пока мы добирались до ямщицкой слободы, я сто раз успел пожалеть о поспешном бегстве из дома воеводы. Хорошо хоть, что город, вытянувшись вдоль реки, был гораздо уже в направлении нашего движения. Плохо то, что идти всё время приходилось вверх по склону. К концу часового путешествия, которое я в своё время преодолел бы за десять минут на троллейбусе, с учётом пробок, или за полчаса пешком, меня просто шатало из стороны в сторону. Утешало только одно: как только я заберусь в повозку, или как там этот рыдван правильно называется, то смогу сразу лечь и заснуть. Наконец мы выбрались за черту города. Солнце ещё не село, и я надеялся, что мы без проблем найдём себе транспорт. Мишка оглядел меня сочувственным взглядом, после чего заявил, что сам займётся поиском экипажа. Усадив меня на бесхозную лавочку в тени густой кроны кряжистого дуба, он чесанул в сторону небольших аккуратных домиков, вольготно расположившихся там, где в моё время находился центральный стадион. Я прислонился спиной к шершавой коре, достал флягу с жадно выглотал половину воды из неё. Ноги гудели и тряслись. Закрыв глаза, я тут же провалился в странную полудрёму-полубред, и даже не заметил, когда вернулся Мишка.

— Вставай, Стёпка! Вставай! — тряс он меня за плечо, приплясывая на месте от возбуждения. Слова лились из него потоком. — Пойдём уже! Еле-еле договорился. Никто на ночь выезжать не хотел. Даже на смех подняли поначалу. Только когда я сказал, что ты гость воеводы, а я из Гончаровых, один согласился. И то — попросил бумаги показать. А у нас что? И подорожная в порядке, и прочие бумаги. Правда, цену заломил двойную. Еле сторговал до полутора сбросить. Ты-то как? Очухался поди? А то я под конец засомневался: как бы ни окочурился часом?

— Ладно, Миш, хватит меня трясти, а то голову отмотаешь! Встаю уже. — прервал я поток информации.

Действительно, короткий отдых принёс свои плоды. Мне стало не сказать, чтобы совсем хорошо, но значительно лучше. Поднявшись на ноги, я уверено зашагал вслед за мальчишкой.

Повозка оказалась открытой коляской. Кибитка, кажется. Не карета, конечно, в моём понимании, но и не телега. Забравшись в пахнувшее старой едой и мышами нутро, я возложил на Мишку процесс отправления, а сам откинулся на спинку сиденья и заснул даже до того, как мы стронулись с места.

* * *

Deja vu. Открыв глаза, я первым делом увидел над собой своды шалаша, крытого еловым лапником. Нет, не так. Вначале была зелёная пелена и резь в глазах, как будто их основательно запорошило пылью. Не меньше минуты потребовалось, чтобы проморгаться. Только потом проявился шалаш. Это что — я опять у шайки Юраса, в Мишкином шалаше? Или не опять, а ещё? А как же Калуга, Щербачёв, и всё остальное вплоть до отъезда в Москву? Я попытался подняться, но не тут-то было. Страшенная слабость приковала меня к колючей подстилке. Правда, больше неприятных ощущений не было. Если не считать зуда в правой ладони. С неимоверным трудом подняв руку к глазам, я увидел багровую, даже гноящуюся рану. Как будто пару дней назад схватился за раскалённый предмет, отчего и получил такой подарок в виде ожога. Нет... ожог бы болел, а это только чешется. Да и не помню я такого. Хотя... непонятно вообще — что я помню. Вернее, что именно я помню, а что является плодом воображения: шалаш-то, вот он. Или это другой шалаш? Всё, сдаюсь!

— Мишка! — позвал я, казалось, изо всех сил, но из горла выдавился еле слышный хрип. — Мишка! — ещё раз, уже чуть громче. Но это предел. Силы кончились. И ни ответа, ни привета. Да что же это такое?

Он что, бросил меня и смылся? А мне что теперь делать? И вообще — почему я здесь, и где это "здесь"? Моя ослабленная тушка требовала немедленно закрыть глаза и проспать часов стопятьсот, но сдаваться слабости было очень страшно. Этак в следующий раз можно и не проснуться. Что же, в конце концов, со мной случилось?

С помощью неимоверных усилий, мне удалось перевернуться на живот. Дальше пошло проще. Слабость почему-то не усилилась, а наоборот, начала потихоньку отступать. Как будто я пролежал без движения неделю, а сейчас мышцы вспомнили, что не просто так к костям приделаны, и начали потихоньку заниматься своим делом. Мне удалось наполовину выползти из укрытия. Дальше потребовался отдых. Оглядевшись вокруг, я вздохнул с облегчением: это не разбойничий хутор Юраса. Редкий березняк с одиночными молодыми ёлками-подростками. Всё же Калуга и последующий отъезд не привиделись мне в кошмарном бреду. Вот только, что было дальше, и где я сейчас? Убей, не помню!

Так... сейчас примерно полдень. И что это мне даёт? А ничего. Может несколько часов прошло, а может, и несколько дней. Чуть в стороне от шалаша довольно свежее кострище. Вряд ли кто-то, кроме Мишки стал жечь костёр. Да и шалаш не сам построился. Значит, можно вздохнуть с облегчением, никто меня не бросал. Просто пацан куда-то отлучился. Всё, самое главное выяснил, остальное потом. Я закрыл глаза, даже без мысли заползти обратно. Спать!

* * *

— И куда же ты собрался, на ночь глядя? — Мишкин голос выудил моё сознание из водоворота коротких, беспорядочно чередующихся кошмаров. Осторожное прикосновение к предплечью окончательно провело грань между сном и явью. — И на минуту оставить нельзя.

— Ничего себе минута! — я оценил обстановку. Яркость полдня сменили затяжные летние сумерки. — Тебя как минимум пол дня не было.

— Ну-так! Жрать же надо что-то? Вот я и ходил за запасом в деревню. Смотри, — малец продемонстрировал мне узелок, от которого аппетитно дохнуло горячей краюхой.

Ух, ты! А жрать действительно хочется. Причём, не есть, а именно жрать, как выразился Мишка. Заметив мой голодный взгляд, мальчишка поспешно развязал узел, и, покопавшись в содержимом, протянул мне маленький кусочек хлеба.

— Чего так мало? — обиженно прочавкал я, целиком запихнув в голодную пасть божественное угощение.

— Хватит пока, — отрезал пацан, протягивая мне флягу. — Ещё кишки заболят. Ты же три дня ничего не ел.

— Сколько?! Три дня? — его слова поразили настолько, что я даже перестал жевать.

— Ага. Ты что — вообще ничего не помнишь?

— Не-а. Рассказывай, давай. — потребовал я, косясь голодным взглядом на торбу. Мишка сжалился, и выделил ещё кусочек.

— Эк тебя прихватило, — покачал он головой. — Даже не помнишь ничего. Я и сам поначалу испугался. Думал — всё, конец Стёпке! Оспа, она дело такое.

— Оспа? — я завис. Почему-то это заболевание я представлял себе совсем не так. Либо ветрянка, но она не должна была дать такой эффект. Либо — натуральная оспа. Но тогда вообще не очень понятно, почему я ещё жив. Мишка не совсем верно оценил моё пораженное молчание:

— Не боись. Это не чёрная язва. Коровья. Я точно знаю. У самого такая была. Правда, поблевать пришлось изрядно. Но так, чтоб без памяти валяться... да сам глянь. На руке-то нарыв какой. Не чеши, только хуже будет! — тут же одёрнул меня он, когда я потянулся здоровой пятернёй к больной ладони. — Я так думаю, что это из-за того, что ты башкой стукнулся. Вот и наложилось. Ты это... прости меня, что я тебя от воеводы сдёрнул. Может и обошлось бы.

Я отметил, что вечная шкодливинка, неизменно присутствующая в Мишкиных взгляде и голосе, куда-то исчезла. Пацан действительно раскаивался.

— Ладно, тебе-то откуда было знать, что так выйдет. Ты ж не врач.

— Не врач, — согласился малец. — Да и не прельщает меня медикусом быть.

— Подожди, Миш. А здесь-то мы как очутились? Почему не в Москве?

— А! — мальчишка досадливо махнул рукой, после чего грязно выругался и зло сплюнул. — Возница, гад. Мы же только один ям проехали.

— Ям?

— Ну, да. Один перегон. Лошадь поменяли. Уже рассвело. А он возьми да прицепись — что это ты всё спишь, да спишь. Я поначалу отговорился — сказал, что ты в драке пострадал с татями. Теперь отлёживаешься. Потом и сам забеспокоился. Стал тебя будить, а ты глаза открыл, стонешь, и ничего не говоришь. И горячечный такой. А ямщик тот ещё трус оказался. Упёрся, и ни в какую. Не поеду дальше, говорит, и всё тут. Он вообще решил, что у тебя моровая язва. Даже не захотел довезти обратно до почты. Да и без толку это. У нас народ дремучий, могли и оттуда выгнать. Хорошо, хоть, денег лишних не взял. Ссадил он нас и повернул обратно. А дальше я уж за тобой смотрел, хотя и струхнул поначалу. А когда у тебя язва проявилась, смекнул, что за хворь тебя одолела. Но и здесь могу ошибаться. Я же действительно не медикус. Но, похоже, что ты на поправку идёшь. Даром, что голодный. А до этого, почитай, ничего кроме воды в тебя всунуть не получалось.

Мишкины слова про поправку оказались сильно преувеличены. Да, самый кризис миновал, но дело особо не сдвинулось с мёртвой точки. Сознания я больше не терял, аппетит тоже. Но слабость никуда не делась. Как и приступы тошноты, и временами накатывающее головокружение. Пацан заявил, что при коровьей оспе полное выздоровление наступает не раньше, чем через полтора месяца. Это не могло не повергнуть в уныние, но по словам того же Мишки, окрепнуть я должен гораздо быстрее. По крайней мере до того состояния, при котором можно двигаться дальше. Только на третий день, после того как я пришёл в себя, мне удалось самостоятельно выбраться из шалаша и проковылять пару десятков метров до импровизированного отхожего места. До этого дня Мишка просто таскал меня на себе, когда мне приспичивало. Было жутко неудобно использовать его в таких целях, но на мой вопрос на эту тему, пацан сплюнул и заявил, что ему гораздо проще сопровождать меня, чем стирать одежду, да убираться в шалаше. Чем он в принципе и занимался в первое время, когда я лежал в отключке.