— А — Басманов? — снова вопросил польский вьюноша. Видно, устал ждать ответа на предыдущий вопрос и решил задать новый.
— Что — "Басманов"?
— Джуниор, я имею в виду. Его вы тоже знавали?
Этот вопрос воеводе не понравился совсем: парень был приметлив и вполне мог выстроить уже связь между визитами в полк крайне немногословных людей в гражданском (но с выправкой) и следовавшими вскоре затем операциями на той стороне. Один из таких людей, кстати, должен как раз в эти минуты куковать под дождем в густо заросшей орешником лощине в полуверсте отсюда, ожидая результатов их визита в хитрую корчму Соломона Просовецкого... Уходить от ответа, впрочем, было еще хуже.
— Знавал, конечно: в те стародавние времена, когда он еще командовал разведкой нашего корпуса. А что?
— А правда, что он... того? Ну... из этих?
— Понятия не имею, — равнодушно пожал плечами Серебряный. — Командиром он показал себя отличным, а по этой части я с ним, как ты догадываешься, дЕла не имел... Да и тебе — не всё ли равно? Тебя ж, небось, никто с ним в баню ходить не приневоливает.
— Да и кстати, — рассмеялся тут он, — всё это, скорее всего, вообще чепуха, слух, родившийся из его собственной дежурной шуточки: дескать, ЭТО — единственный способ внедриться в английскую разведку.
— А! Я-то всё удивляюсь — почему у него прозвище английское?
Серебряный же тем временем мысленно прикусил себе язык: а откуда, интересно, нынешнему шефу секретной службы "в те стародавние времена", когда тот еще командовал фронтовой разведкой, было знать о нравах британских коллег? И если Пан-Станислав...
Однако додумать эту мысль (а Пан-Станислав — задать естественный уточняющий вопрос) он не успел: началось!
В дверях корчмы показался связной, знакомый им по прошлым переговорам — долговязый бродяга с сабельным шрамом на щеке, чьи нищенские лохмотья смотрелись ничуть не натуральнее крестьянских армяков его собственных бойцов. Нарушая все правила конспирации, он двинулся прямиком к их столу, бросив на ходу корчмарю пару фраз по-польски, от которых тот резко посерьезнел. "Давай-ка включайся!" — скомандовал Серебряный Пан-Станиславу; польский он разумел, но для серьезных случаев предпочитал переводчика.
— В лесу чекисты, князь, зондеркоманда. Как это понимать?
— Как утечку, а как еще?! Ах ты, ёлкин пень... Но, может — случайный патруль?
— Не похоже, совсем: передвигаются скрытно, соблюдая маскировку.
— Сколько их?
— Я близко разглядел троих, но их точно больше.
— Рандеву переносим, стало быть...
— Еще бы! Но вам — срочное письмецо в конверте, держите.
На сложенном вчетверо клочке пергамента четким угловатым почерком графа Тадеуша значилось по русски "Князю Никите". То, что послание передано вот так, напрямую, причем невзирая на шмыгающих по окрестному лесу чекистов, означало, что дело безотлагательное — и человек из басмановской разведслужбы, стало быть, не просто так конспиративно мокнет в тех кустах орешника, рискуя попасться в лапы и партизан, и малютиной зондеркоманды...
"Благородный разбойник" граф Тадеуш Витковский контролировал Нейтралку — довольно приличный кусок "ничейной земли" на стыке трех границ: Ливонии, Московии и Литвы. Выстоять в честнОм бою с армиями тех перманентно воюющих между собой "великих держав" графовы вольные стрелки, разумеется, не могли, но вот устроить веселую жизнь их тылам и коммуникациям — запросто, так что на Нейралку ту все, не сговариваясь, махнули рукой и старались без нужды туда не лезть: "Это, панове, как стричь свинью: визгу много, а шерсти чуть".
Мелкие стычки с вольными стрелками, выбиравшимися временами на отхожий промысел "за кордон", случались (это дело житейское), но обе стороны вели себя в рамках приличий и воинской этики. Граф не страшился лично участвовать во всегда рискованных секретных переговорах о выкупе и обмене своих людей; тогда и познакомились, проникнувшись взаимным уважением. А поскольку такого рода негоции были сугубо незаконны и пахли трибуналом, и их приходилось секретить прежде всего от своих, Басманов-Джуниор, которого с Серебряным связывали доверительные личные отношения еще со времен той самой совместной службы во 2-м Корпусе, решил воспользоваться теми несанкционированными контактами как прикрытием для несанкционированных же ("Семь бед — один ответ"...) агентурно-оперативных комбинаций своей собственной Службы. В многотайные дела начразведки князь, разумеется, старался не вникать ("Меньше знаешь — крепче спишь") и ни на шаг не выходил за границы отведенной ему роли "дупла для записочек".
— Ладно, отбой. Передавайте Графу, что все ваши люди в добром здравии; пока.
— Ваши тоже, князь. И тоже — пока. До связи!
Бродяга двинулся прочь, тихо справился о чем-то у корчмаря (тот отрицательно мотнул головой) и исчез за дверьми. Серебряный подал уже своим условный сигнал "Уходим, резко!", но тут снаружи заорали: "Хальт!", тут же по-русски: "Стоять! Стой, с-сука!!!" — и два выстрела, с интервалом секунд пять: в угон, надо полагать.
Да-а... Вот уж свезло — так свезло... Сбоку глухо щелкнуло: Пан-Станислав взвел прямо за пазухой курок пистоли.
Дверь распахнулась настежь, едва не слетев с петель, и в помещение повалили черные епанчи с нашивкой зиг-руны на левом отвороте — стилизованное "S". Передний скомандовал железным голосом: "Всем оставаться на местах, руки держать на виду!" и повторил по-польски: "Nie rusza? si?, ?apy na wierzchu!" Серебряный успел было подумать, что если связному посчастливится уйти, у них всё же останется шанс выкрутиться без пролития крови — но нет, сегодня точно был не их день: двое черных втащили под микитки раненого бродягу с бессильно поникшей головой и победно швырнули свою добычу к ногам старшего.
ЧОНовский лейтенант (штурмфюрер по-ихнему) брезгливо потыкал в раненого носком сапога и, видимо найдя того непригодным для немедленного допроса, обратился к хозяину:
— Эй, корчмарь! С кем он сидел за столом? Говори быстро, если не хочешь умереть плохой смертью!
Ага, значит утечка всё-таки у тех, а не у нас...
— Ни с кем, ваше благородие. Зашел, спросил чарку согревательного, прямо у стойки — и сразу назад. Торопился, по всему видать.
— А ну-ка покажи монету, какой он расплатился!
Корчмарь, чуть помедлив, извлек из поясного кошелька мелкую денюжку. Серебряный со своего места мог хорошо ее разглядеть: новгородский алтын, их собственный. Черт, прокололся Просовецкий, и на старуху бывает проруха...
— Не, не принимается! Подумай-ка еще разок. И сдается мне, что если подвесить тебя за пейсы над угольками из вон того очага, это разом освежит твою память!
Ну-ну... Штурмфюрер явно был новичком и из нездешних, так что в местной специфике ни хрена не петрил. Если бы старика Просовецкого можно было закошмарить такими незатейливыми наездами, черта с два он продержался бы два десятка лет на рискованной и многодоходной должности содержателя хитрой корчмы...
Чекист же между тем, отвернувшись от стойки, оглядывал публику. Его изучающий взор скользнул по Серебряному, двинулся было дальше — но вдруг замер и резко дернулся обратно.
— Так-так-так... Чем дальше в лес, тем толще партизаны! — торжествующе объявил он; вид у него при этом был такой, словно внезапно он, охотник, при самой дороге увидел зайца. — Воевода! Чому ж це вы без погон? Курбского за образец себе берем — в Москву, в Москву?..
— Дурак ты, братец... — печально констатировал Серебряный. Дело и исходно-то складывалось скверно (разведотдел, разумеется, покрывать его не станет ни при какой погоде и от всего отопрется: "Я не я и лошадь не моя"), а уж письмецу в конверте, объявившемуся в его кармане, в руки людей Малюты попадать не следовало ни при каких обстоятельствах. Ни при каких — так что теперь только "острие против острия"... — Не буди лихо, пока оно тихо, штурм — езжай своей дорогой!
Сакраментальное "Слово и дело Государево!" было уже произнесено, и вот-вот должно было прозвучать "Вяжи его!" Ну-ка прикинем еще раз расстановку сил: их шестеро против нас, четверых — но расположились они на редкость бестолково, ибо двоих наших у себя в тылу так и не распознали и опасности оттуда не ждут. Разделенные силы, как сейчас у нас — недостаток в обороне, но достоинство в атаке, это азы тактики; ну, стало быть — нападаем первыми, с двух направлений.
Во "второй двойке" были люди опытные, побывавшие во множестве переделок: Михайло Затевахин, лесовик со Смоленщины, способный даже в полнолуние провести разведгруппу прямо сквозь расположение вражеского полка, и боярский сын Феоктист — герой одиночных рекогносцировок. Вот и сейчас они не подвели — заблажили на два голоса: "Ой, шо ща будет! Ховайся, робяты!" и испуганно юркнули под стол. Хохот черных был громок, но прозвучавшие из под стола выстрелы — всяко громче... Почти в упор, по ногам — тут хорошо бы всё-таки обойтись без смертоубийства.
Спустя считанные секунды двое черных корчились на полу (у одного, похоже, повреждено колено); четверо остатних сгрудились у стойки, бросая ошеломленные взгляды то на "вторую двойку", вооружившуюся уже оброненными бердышами раненых и перекрывшую путь к дверям, то на черные зрачки четырех пистольных дул, мрачно разглядывающие их из-за столика Серебряного с Пан-Станиславом: последняя аглицая модель, фирмы "Кузнец Вессон", компактная и небывало надежная. Уложить их сейчас всех, одним залпом, не составило бы труда, но князь вместо того попытался воззвать к разуму:
— Бог свидетель, штурм, я тебя предупреждал: не ищи приключений на собственную задницу! А теперь — забирайте своих раненых и проваливайте!
Чекист, однако, был — кто угодно, но только не трус, а оставшиеся при нем бойцы оказались немцами, "людьми дисциплины и приказа"; к взаимному несчастью... И когда пошло реальное рубилово, Серебряный успел подумать с отстраненностью, не оставлявшей его весь этот вечер: "А хорошо, что я без сабли: мог ведь нарушить заповедь "Не обнажай в корчмах"..."
Дождь полил с новой силой, превращая ранние сумерки в поздние. Серебряный медленно поднялся с колен, перекрестив отошедшего Феоктиста, "героя одиночных рекогносцировок", и окинул взором поляну перед корчмой, оценивая масштабы катастрофы. Матч между командами "Сокол-и-Колокол" и "Зиг-руна" завершился предсказуемо: счет по убитым — 3:1, ранены же — все оставшиеся.
Более-менее оклемавшийся связной с Паном-Станиславом были уже верхами; в седлах, ясное дело, оба держались с превеликим трудом.
— Дорогу показывать сумеешь?
Связной кивнул.
— Ну вот, студент, закончилась твоя служба, — воевода пожал руку своего нештатного топографа — левую, цЕлую. — Давай к своим, авось не обидят.
— Я же слово чести дал, Никита Романович!
— Не дурИ. Дело наше — и так дрянь, и ты нам сейчас — одно сплошное осложнение. А слово чести ты давал не державе Новгородской, а мне лично, я же тебя от него и освобождаю. Всё, трогайте!
Чернобородый здоровяк Затевахин — этот отделался парой царапин — стащил уже тем временем всю зондеркоманду — и раненых, и трупы — в сенной сарай, от глаз подалее.
— Ну что, воевода — кончаем их и уходим? Спишем на партизан и концы в воду...
— Нет.
— Ежели тебе руки пачкать неохота, Никита Романыч — сходи вон пока за угол, отлить. А я сам всё сделаю, возьму грех на душу.
— Нет. Они — свои. Какие ни есть — а свои.
— Да какие они, к дьяволу, "свои", воевода, опомнись! Кому — свои?
— Одному с нами государю присягали — значит, свои. Точка.
— Ну, ежели они тебе свои, Никита Романыч — значит, я тебе не свой. Троих чекистов грохнуть — это петля, без вариантов... если ты еще до той петли доживешь, в Малютиных-то подвалах. Прости, воевода, но в таком разе моя служба тоже закончилась: мы за тобой, сам знаешь, в огонь и в воду — но всё ж таки не прямиком на виселицу...
— Верное решение, сержант, — вздохнул Серебряный. — Двигай следом за теми, пока далеко не отъехали: у Графа всяких принимают, а уж тебя-то, с твоим послужным списком... Только слышь — Феоктиста с собой прихвати: похоронишь там по-людски, с попом и всеми делами.
— А... а вы как же, Никита Романович?
— У меня еще дела тут есть — срочные-неотложные. А дальше — видно будет...
Когда он приблизился с ножом в руке к связанному штурмфюреру, тот дернулся и прохрипел:
— Ну, давай! Только тебе всё равно не жить: Григорий Лукьяныч тебя и под землей сыщет, даже не сумлевайся!
— Да я и не сумлеваюсь, — поморщился воевода. — Вот, гляди: нож я втыкаю в притолоку; полагаю, где-нибудь за четверть часа вы — втроем — до него уж как-нибудь докарабкаетесь, и от веревок избавитесь... Извиняй уж, штурм, что так вышло: дружественный огонь, будь он неладен. Но я ведь тебя честно предупредил!..
Чекист некоторое время молчал, а потом сообщил:
— Ты меня убить хотел. Я тебе это запомню.
— Не убил ведь.
— Да, не убил... Это я тоже запомню.
Условный свист — длинный и два коротких — Серебряный повторял на подходе к заветной лощине трижды: не хватает еще только заполучить пулю из тех кустов — там-то человек тоже на нервах. Достойное вышло бы завершение нынешней эскапады... Так что когда на тропе возникла размытая сумерками тень, он испытал изрядное облегчение.
— Что там за стрельба? — поинтересовался оперативник, бережно убирая послание в непромокаемый мешочек за пазухой.
— Случайно нарвались на зондеркоманду. Вернее сказать, они на нас — ну и вышло "мужик медведя поймал".
— И как?..
— Убитые и раненые — с обеих сторон. Боюсь, Граф все контакты с нами временно заморозит.
— Скверно... Свидетелей ваших похождений, надеюсь, не осталось?
— Очень даже осталось: трое раненых чекистов.
— И вы их не?.. — у оперативника, похоже, просто не нашлось цензурных слов. — Вы в своем ли уме?!
— С вашей, профессиональной, точки зрения — вероятно да. Говорят, на вашем сленге такого рода ликвидации своих называют "басманное правосудие" — так вот я, как простой армейский сапог, не по этому делу, уж извините...
Человек Басманова некоторое время обдумывал ситуацию, а потом решительно скомандовал:
— Поехали. Федор Алексеич тут недалече — в паре часов: лично командует операцией. Дальше пускай решает сам. Но уж Малюте-то мы вас не отдадим ни в коем разе!
"Начразведки лично, на месте, руководит полевой операцией? Однако... — только и подумал он. — Письмецо-то, видать — ох, не простое... Так что посул "уж Малюте-то мы вас не отдадим ни в коем разе" можно понять очень по-разному..."
— — -
— ...То есть вы больше года тщательнейшим образом готовили операцию — а потом буквально за один день всё переиграли и учинили сей экспромт?!
— Да, Государь. Это неповторимое сочетание случайностей, нам сам собою выпал тот самый "один шанс на тысячу". Не воспользоваться им было бы смертным грехом — фортуна навсегда отворачивается от тех, кто отвергает такие ее дары.
