Тетрадь 64

— Нуу?! — хохотнул Василий. — Двойной магарыч с тебя, значит.

Чолли невольно поёжился. Напоминание о необходимости выставлять отвальную неприятно царапнуло. Но если по Василию судить... не у него одного эта проблема.

— А от Городни?

— Там на поезде.

— Все, что ли, в Ополье?

— Ополье велико. Ты куда?

— На Турово. Туровский конный завод, — старательно выговорил Чолли.

— Что, конюхом?

Чолли кивнул.

— Конюхом, объездчиком... да кем поставят. Сказали просто: работа.

— Что ж, тоже дело.

— А жильё?

— Обещают дом. И участок.

— Ну, совсем хорошо. А ты?

— Я под Марьино. Там хозяйства большие зерновые. Люди нужны. Так что устроиться можно.

Чолли перевёл дыхание. Их много, все в одном автобусе и потом вместе. Наверное. Уже легче. И об отвальной никто не говорит. Да и кому ему отвальную ставить? По-настоящему, так только Морозу и Тиму. Но Мороз уже где-то в России, а Тим сейчас к пожарке не ходит. Так что к Тиму он прямо в отсек зайдёт попрощаться.

За разговором время прошло незаметно. Из столовой выбегали дети. Чолли встретил Настю и забрал у неё Мишку и Светку.

— С ними и пойдём? — с сомнением спросила Настя.

— Их одних же не оставишь, а сказали, чтоб мы вместе пришли, — ответил Чолли, перешагивая через лужу. — Ты краем обойди, не мочи сапоги зазря.

— Ага, ага, — Настя почти бежала за ним: так быстро он шёл.

У дверей административного корпуса они столкнулись с двумя индейцами из той пятёрки. Чолли шёл прямо на них, и они посторонились, уступая ему дорогу. Настя опасливо спряталась от их взглядов за спину мужа. Чолли прошёл, не глядя. Халявщики, ш-шакалы. Которую неделю сидят на дармовом пайке, ждут, какое племя их признает. Да на хрен они кому нужны, ещё думать о них...

Когда за Чолли с Настей закрылась дверь, Копчёный разжал губы.

— Ишь, нос дерёт. Не иначе, как визу получил.

— Плюнь, — Большой Джим обшаривал карманы в поисках сигареты. — Хреновый он индеец. Как и тот... красавчик.

Поиски завершились находкой окурка, что привело Большого Джима в благодушное настроение. Копчёный, увидев окурок, забыл о Чолли и том красавчике, что подцепил беляшку и укатил в Россию. То всё неважно, а вот находка.... Закон требует всё делить поровну, а здесь как раз на две хорошие затяжки. Чёрт, ведь всего досыта, а курева — две пачки на неделю, и хоть ты сдохни, а пачка хорошему курильщику на два дня — самое большое.

Снег прекратился, и тонкий белый покров на глазах темнел, пропитываясь водой. И когда Чолли с Настей вышли из административного корпуса, двор опять был серым, мокрым и сумрачным. Чолли взял детей на руки и уже спокойно — ни дождя, ни ветра нет, укрывать их пока не от чего — они пошли к своему бараку. Мишка и Светка, сидя на его руках, вертели головами, насколько им позволяли окутывающие их платки, рассматривая всё вокруг.

— Я вперёд побегу, — сказала Настя. — А то там Ма... Паша один.

— Беги, — кивнул Чолли. — А мы пройдёмся.

И продолжил идти не спеша.

— Машина, — вдруг заявил по-русски Мишка, показывая на выезжавший из-за хозблока к воротам грузовик.

— Верно, сынок, — по-русски ответил Чолли. — Машина.

— Машина, — тут же сказала и Светка и, увидев идущего навстречу коменданта. — Дядя.

— Дядя, — согласился Чолли и чуть крепче прижал детей к себе.

Комендант улыбнулся им и остановился. Остановился и Чолли.

— Автобус после завтрака будет, — комендант говорил медленно, давая успеть понять русские слова. — Тогда и отсек сдашь.

Чолли понял.

— Да, после завтрака. Спасибо.

— Не за что.

Комендант улыбнулся серьёзно глядящим на него малышам и пошёл дальше. А Чолли зашагал к их бараку.

— Дядя ха'оший? — с сомнением в голосе спросил по-русски Мишка.

— Да, — убеждённо ответил Чолли. — Этот хороший.

Кто-то придержал ему дверь, пока он входил.

— Спасибо, — сказал по-русски Чолли.

И по-русски же, тщательно выговаривая ещё явно непривычное слово, ему ответили:

— По-жа-лу-йс-та.

В тамбуре Чолли опустил детей на пол: дым-то поверху, чего им его нюхать.

— Привет, — окликнул его Тим. — Уезжаешь, слышал?

— Привет, — кивнул Чолли. — Завтра, после завтрака.

Они говорили, перемешивая русские и английские слова. Как и большинство вокруг.

— До Рубежина?

— Нет, я же в Ополье. Туда через Городню. До самой границы на автобусе обещали.

— Удачно.

— Н-ну! Как твои?

— Завтра врач придёт, посмотрит, — Тим усмехнулся. — Прыгают, лежать не хотят.

— Значит, здоровы, — авторитетно сказал Чолли.

— Совсем у мужиков ума нет! — вдруг обрушилась на них какая-то женщина. Лицо её показалось Чолли знакомым, но имени он вспомнить не смог. — Что ж ты их на сквозняке, да ещё в дыму держишь?! Вот доверь мужику дитё, а ему лишь бы язык почесать!

Чолли и Тим, внешне не обращая на неё внимания, закончили разговор и разошлись по своим казармам.

* * *

Поезд шёл, останавливался, снова шёл. Сквозь сон Эркин чувствовал эти остановки, слышал чьи-то шаги и голос проводника:

— Ну, куда я вас... и так под завязку... лезьте на третью и чтоб без звука... а литер твой где?... Давай, давай по-тихому, проспись сначала... всё-всё, чтоб я тебя не видел и не слышал, летун... Не видишь, что ли... давай сюда, дочка, здесь поспокойнее...

Слышал, но не просыпался, смутно ощущая, что его это не касается, что ни Жене с Алисой, ни ему это никак не угрожает. А на одной из остановок его почти разбудил какой-то странный шорох, будто кто-то скрёбся о стенку вагона. Он даже приоткрыл глаза и приподнял голову, но в вагоне было темно, а шумный храп и чьи-то голоса сразу заглушили этот шорох. Эркин уронил голову на подушку и опять заснул.

Первой проснулась и забарахталась, пытаясь добраться до окна, Алиса. И разбудила Женю.

— Тише, Алиса, — Женя села, протирая глаза. — Перебудишь всех.

— Ну, мам, уже утро, — возразила Алиса и ойкнула: — Ой, мама! Что это?!

Вагон заливал мягкий и очень... светлый свет, не солнечный, а какой-то... белый. Женя повернулась к окну. И увидела белую равнину до горизонта. И белое небо. Снег? Да, ну конечно, это же снег.

— Это снег, Алиса.

— Так много? — удивилась Алиса. — А почему он не тает?

— Потому что зима, — ответила Женя.

Она посмотрела на часы и ахнула. Господи, уже десятый час, уже день. Надо привести себя и Алиску в порядок. А Эркин? Женя встала и посмотрела на верхнюю полку. Эркин лежал на спине, закинув руки за голову, и спал. Женя сразу отвела глаза, зная, как легко будит его её взгляд. Спал и Владимир, лёжа на своей полке, и ещё кто-то на второй верхней.

Алиса сидела и смотрела в окно, а Женя, стараясь не шуметь, сложила одеяло, закатала его вместе с подушкой в тюфяк и поставила получившийся рулон в угол за спиной Алисы.

— Мам, я лучше сяду на него. А то плохо видно.

— Хорошо, — согласилась Женя. — Но сначала умоемся.

Она взяла полотенце, подождала, пока Алиса обуется, и повела её в уборную.

Вагон спал. Храп, вздохи, сонное бормотание, свисающие с верхних полок угол одеяла или пола шинели... А уже возле двери в тамбур с уборной им встретился проводник.

— Доброе утро, — улыбнулась Женя.

— И вам доброе, — ответно улыбнулся он, встопорщив серо-жёлтые от седины и табака усы. — Чай будете брать?

— Да, спасибо, — кивнула Женя.

— Придёте тогда ко мне. Но кружки свои берите, стаканов нет.

— Хорошо, — согласилась Женя.

В уборной было чисто и совсем не чувствовался запах спиртного. Женя умыла Алису, привела её в порядок и, велев ждать её снаружи и никуда не уходить, занялась собой.

Эркин потянулся во сне и, повернувшись набок, едва не упал. Он открыл глаза и сразу зажмурился: таким белым был заливавший всё свет. Что это? Кафель?! Опять... он даже застонал от этой мысли.

— Что? — насмешливо сказали по-русски. — Голова болит после вчерашнего?

Русская речь успокоила Эркина, и он снова открыл глаза.

Да, это вагон, вон спит Владимир, а кто ж ему сказал?

На верхней полке напротив него круглое и, несмотря на красноватый загар, белое лицо, щедро усыпанное веснушками, короткие светлые, как выцветшие, волосы, круглые светло-синие глаза... но это же женщина! В форме. И шинель вместо одеяла. Эркин поглядел вниз и, увидев, что нижняя полка уже пуста, постель убрана, а Жени с Алисой нет, сел на своей полке, едва не стукнувшись о верхнюю полку, откуда слышалось чьё-то многоголосое посапывание. Застегнуть джинсы и намотать портянки было минутным делом. Перегнувшись, Эркин достал из-под столика свои сапоги, обулся и спрыгнул вниз. Рубашку он ни застёгивать, ни заправлять не стал: всё равно сейчас в уборную пойдёт, обтираться будет. И постель сворачивать не стал, только расправил и уложил ровным слоем одеяло. Женщина по-прежнему наблюдала за ним, но этот взгляд не тревожил. Ему стыдиться нечего. Вошла Женя с Алисой и ахнула, увидев его.

— Ты уже встал? Мы разбудили тебя?

— Нет, я сам проснулся.

— Ага, ты тогда иди, умойся, там сейчас никого народу нет, и завтракать будем. Я чаю сейчас у проводника возьму, горячего, — быстро и радостно говорила Женя.

Эркин кивнул и вытащил из мешка своё полотенце, взял у Жени мыло.

То ли поезд шёл ровнее, то ли он вчера пьяный был, а за ночь проспался, но шатало его гораздо меньше. Он прошёл по тихому, заполненному белым светом вагону в уборную. Где с наслаждением скинул рубашку и обтёрся до пояса холодной водой, а потом долго полоскал рот. Нет, пьяным он себя не чувствовал, и не скажешь, что во рту неприятно, вот тогда в Бифпите, они как-то с Андреем выпили, вернее, напились, никак нельзя было отвертеться, нет, ещё раньше, на перегоне, да, когда спустились на основную дорогу и встретились с остальными цветными пастухами, вот тогда они напились, еле до своего костра добрели, и Фредди им ещё сказал, чтоб с головой не заворачивались, а то от собственного перегара задохнутся... И как всегда воспоминание о Фредди заставило его нахмуриться. Он ещё раз умылся, растёр лицо и торс полотенцем, встряхнул несколько раз рубашку и оделся. Застегнув все пуговицы, кроме самой верхней у горла, он заправил её в джинсы и оглядел себя в зеркало. Нормально. Рубашка тёмная, долго не занашивается. И ничего-то ей не делается, удачно он её тогда в имении прихватил. Кто-то тронул ручку двери, и Эркин понял, что пора уходить. Он открыл дверь и вышел. Да, вовремя он успел, уже трое в очереди и ещё подходят.

Когда он вернулся в свой отсек, на третьих полках ещё спали, во всяком случае, оттуда доносились сопения и похрапывания. Владимир уже проснулся, но ещё лежал под одеялом. На столе дребезжали кружки с дымящимся чаем, а Женя делала бутерброды, выскребая из банки остатки тушёнки.

— С добрым утром, Эрик, — оторвалась от окна Алиса.

— И тебе с добрым, — улыбнулся Эркин, забрасывая полотенце и мыло в сетку над своей полкой. — И всем доброе утро.

— Доброе, — кивнул Владимир. — Конечно, доброе, — и улыбнулся: — по России едем.

Он завозился под одеялом, потом откинул его и сел уже одетым. Только ворот гимнастёрки расстёгнут.

— Разбудила она вас, — виновато улыбнулась Женя.

— Эх, сестрёнка, — Владимир с ласковой укоризной покачал головой, — да от детского смеха проснуться — это, знаешь, какая радость. Ты сала ещё порежь, чего ему лежать, я мигом обернусь.

Он подобрал костыли, встал, неожиданно ловко и быстро застелил свою постель, взял из мешка полотенце, повесил его себе на шею и вышел.

— Эрик, — позвала Алиса, — смотри, сколько снега, и, знаешь, он, ну, совсем-совсем, не тает.

Эркин отобрал у Жени свой нож, с вечера так и лежавший под кирпичом хлеба, и стал резать сало.

— А для Владимира чай есть?

— Да, вон стоит. Алиса, не хватай, горячее.

— Мам, а это что? Ну, вон там.

— Это? — Женя посмотрела в окно. — Это церковь.

Поднял голову и Эркин. Поезд шёл медленно, и он успел увидеть.

— Это... её разрушили, — сказала Женя, почувствовав его удивление.

— Опять война?! — возмутилась Алиса.

— Она самая, — сказал, входя в отсек Владимир. — Была, да вся вышла.

Они расселись как вчера: Владимир к окну, Женя рядом с Алисой, а Эркин рядом с Владимиром. Но только взяли себе по бутерброду, как вошла с дымящейся кружкой в руках светловолосая и веснушчатая женщина в военной форме. Она остановилась, явно отыскивая место для своей кружки на заставленном едой столике. Эркин тут же встал, уступая ей место, а Владимир улыбнулся:

— Садись, сестрёнка, братишкой будешь.

К удивлению Эркина и Жени, это предложение явно обрадовало женщину. Видно, "братишка" означало что-то, чего ни он, ни Женя — Эркин это понял, быстро поглядев на Женю — не знали. В конце концов, всё утряслось. Эркин теперь сидел у окна, Алиса у него на коленях, Женя рядом, а "братишка" — оказалось, её зовут Олей — рядом с Владимиром. У Оли был с собой такой же, в принципе, набор, что и у Владимира, и стол теперь ломился от еды. От водки Оля отказалась, съязвив:

— Мне похмеляться незачем.

— Об чём речь, — хмыкнул Владимир. — Не об опохмелке разговор идёт.

— Если вам лишнее, мы поможем, — сказали вдруг сверху.

Все подняли головы и увидели свесившуюся совсем мальчишескую чумазую мордашку и вихрастые давно не стриженые волосы.

— Ты откуда такой прыткий? — удивился Владимир.

— Из Рогожкина, — весело ответил мальчишка. — А едем до Кулькова. И обратно. Жратву в пузе перевозим.

— А грузоперевозки по льготному тарифу, — засмеялась Оля.

— Приятно с понимающим человеком поговорить. Так как насчёт помощи? Мы вам в момент очистим.

— Сколько вас, трое? — Оля сложила три бутерброда стопкой и протянула наверх. — Хватит?

— С такого-то стола могло и побольше отломиться. Но мы не гордые, спасибо и на этом.

Сверху протянулась грязная, по-мальчишески тонкая в запястье рука и взяла бутерброды.

Эркин сидел, опустив глаза. Он не любил и презирал шакалов. Но не спорить же. И в России, может, другие порядки. Он-то не знает. Наверху аппетитно и смачно чавкали.

Подошёл проводник, кивнул им и посмотрел наверх.

— Так, в Олсуфьеве проверка, выметайтесь, пока перегон тихий.

— Ага-ага, спасибо, дяденька, — загомонили наверху. — За нами не пропадёт, не боись, мы на добро памятливые.

Трое мальчишек в грязных, зашитых вкось и вкривь, похожих на рабские куртках попрыгали вниз и выбежали. Последний — самый маленький — успел схватить со стола круг колбасы и крикнуть:

— На здоровье, тётеньки!

Владимир покачал головой, а Оля неожиданно грустно сказала:

— Что с их возьмёшь? Война всё.

— Да, — вздохнул Владимир, всё война, — и ответом на взгляд Эркина: — Ни кола, ни двора, ни родного человека рядом. Всё война взяла. Думаешь, шпана поездная? Оно и так, и не так. Некуда им ни деться, ни приткнуться. И для работы малы, и для приюта велики.

— По устному... договору с двенадцати лет работают, — нехотя сказал Эркин, в последний момент заменив английский "контракт" русским "договором".