Тринадцатая звезда (Возвращение Звёздного Волка)

Как ошпаренный я отпрыгнул назад, едва не уронив клетку с Мартином, а ожившая было голова моментально снова сделалась молотком. Да уж, радушненько встречают здесь отдыхающих, ничего не скажешь!

Так, и что дальше? Немного подождав, набрался смелости на вторую попытку, решив просто постучать по двери, но только приблизился к воротам, треклятая голова опять устроила свой жуткий концерт.

Замечательно! Чудесно! И как быть? Тем более что уже начало смеркаться, заметно похолодало, а из глубины рва стали вылетать и больно кусаться крупные, размером с кулак рыжие комары.

И тут осенило! Набрав камней, принялся швырять в ворота. Грохот невообразимый! С башен стены, противно каркая, взмыла в вечернее небо стая не то воронья, не то летучих собак. Чёрная же голова с воплями и пеной у рта просто забилась в истерике. Вновь пришлось позорно отступить. И тогда...

И тогда откуда-то из-под ног раздался отдаленный хрипловато-писклявый голосок:

— Да иду, иду!.. Иду, грю, хорош лупить-то!..

Вскоре в земле появилась дырка, сначала маленькая, потом всё шире, шире, в разные стороны полетели комья песка и глины. Наконец показалась миниатюрная головка в красном, обшитом золотистыми позументами, увенчанном серебряными колокольцами колпачке, и из дырки, чихая, кашляя и отплевываясь, вылез бородатый человечек. Человечек был одет в доисторического покроя коричнево-оранжевый камзол, алую рубашечку с кружевным жабо, кожаные розовые штанишки, полосатые чулки и огромные деревянные башмаки с серебряными же пряжками. Ростом этот удивительный выползень был мне чуть выше колена.

От изумления я просто онемел и впал в ступор не в состоянии вымолвить ни слова. А чудный пришелец — нет, никуда не впал. Отряхнулся, степенно достал из кармана клетчатый носовой платок, развернул его, густо высморкался, так же степенно свернув, засунул платок на место и протянул руку:

— Ну, давай, чево там?

Скорчившись в три погибели, я протянул свою:

— З-здравствуйте.

— Какое "здравствуйте"! Направление давай, говорю! — рассердился карлик.

— Ах, направление!.. — Я долго копался в вещмешке, а он осуждающе и едва ли не с презрением смотрел на меня. — Где же оно?.. Где?.. Ага, вот, нашел! Нате.

Карапуз принялся читать, с трудом и по складам, бубня себе под нос всё подряд, что было напечатано в направлении вплоть до типографских выходных данных медицинского бланка.

Наконец добубнил и, задрав голову кверху, отчего колокольня на колпаке надтреснуто звякнула, сморщился, как от горчицы:

— Космоголик, значить...

Я виновато развел руками — мол, ну что уж поделать, коль судьба подкачала.

Он зло фыркнул и еще злее засопел:

— Да что за напасть-то! Просто житья от вас не стало, космоголиков проклятых!

Такая реакция на мой диагноз, признаться, обескуражила, и я с тревогой спросил:

— А их тут много? Буйные?

Мое волнение явно пришлось недоделку с бубенчиками по душе, и он сменил гнев на милость.

— Ладно-ладно, не дрейфь. Щас ты первый и пока последний. А про космоголика в бошку не бери. Я не про тебя лично, а вообще, в масштабах Вселенной. Ох-х-х, знал бы, какие середь вашего брата кадры попадаются!

— Знаю-знаю, — решив подыграть этому м... малышу, льстиво закивал я и уже смелее поинтересовался: — Но почему ж у вас никого сейчас нет?

— Пересменка, — деловито пояснил он. — Одних дармоедов выпроводили, других не прислали, потому что человеческий персонал разъехался в отпуска, да и дезинфекцию помещений произвели. Тут же публика чёрт-те откуда, с разных планет собирается, любую заразу подцепить можно... — Помолчал. — Вот только с какого перепугу ты-то, внеплановый, нам на шею свалился? По блату, што ль?

Я смущенно вздохнул:

— Получается...

— Ясненько. Но всё равно учти: возиться с тобой некому. Не, ну койку, понятно дело, найдем, да и голодным небось не останешься, хотя в основном на самообслуживании, уловил?

— Уловил, — кивнул я. — Ничего, меня самообслуживанием не испугать. Я же не просто космонавт, а еще и солдат, к тяготам с лишениями привычен.

Малыш совсем подобрел.

— Ну, особых-то тягот и лишений быть не должно, хотя... Хотя и райской жизни не обещаю. Ты ж помнишь, для чего сюда упечён?

— Помню, — помрачнел я. — Отвлечься и отрешиться от всего вселенско-космического и проникнуться и пропитаться всем исконно земным, чтобы окончательно вышибить из организма проклятый косќмоќголизм!

— Ага-ага, — удовлетворенно закивал и он. — Задачу по диагнозу усвоил верно. Именно так. Отвлечься, отрешиться, проникнуться, пропитаться — и окончательно вышибить! Толково изложил. Молодец!

(Слушайте, похоже, я и впрямь еще не пришел в себя — зарделся от похвалы этого недоноска.)

А он тем временем вытащил из карманчика на гульфике потрепанный блокнот и снова задрал свою сморщенную, как грецкий орех, физиономию навстречу довольно симпатичной тогда моей.

— Фамилия? Имя? Звание? Позывной?

Я по-военному четко представился согласно полному канону табели о космических ранжирах и рангах.

Он захлопнул книжку, спрятал в карманчик.

— Сокол!

И неожиданно расплылся в радушной ухмылке, обнажив гниловато-щербатые зубы:

— А я — Ганс, гном.

— Гном? — обомлел я. — Настоящий?!

Карлик презрительно скривился:

— Ты, майор, сам-то въехал, что сморозил? "Настоящий"! Где теперь настоящего сыщешь? Голимые гипернанотехнологии, реквизит санатория. Тут такого понаворочали для отдыхающих, для, как его... блага человека. Скоро увидишь — офонареешь. Ну? Пошли, што ль?

Я растерянно протянул:

— Ну, пошли... — И с опаской снова шагнул к двери. Ганс — за мной.

Вдруг он остановился:

— Погодь, а на кой кирпичи в ворота кидал?

Я смутился:

— Да понимаете... — И вкратце поведал этому удивительному Гансу про фокусы дверного молотка со страшной зубастой головой.

Гном досадливо крякнул:

— Туды-рассюды!.. Опять ожила, курва, значить! — И — мне: — А разве не инструктировали?

Робко пожал плечами:

— Да нет.

— Ладно, смотри. Подходишь, тянешь граблю, и тока, тварь, ощерится, — харкай в рожу.

— Как это?! — остолбенел я.

Ганс сердито засучил тощими ножонками:

— "Как-как"! Как все! Пошел!

Я отчаянно скакнул вперед, вытянув руку. Едва молоток ожил, плюнул...

И — промазал. А вечерний воздух вновь огласили вопли чёрной взъерошенной зубастой головы. Трусливо отпрыгнув назад, попытался спрятаться за Ганса. Естественно, не получилось.

Ганс же совсем разозлился:

— И за что те майора дали?! Я сказал, харкай, а не цыкай! Гляди!..

Н-да-да, это был высший пилотаж. Голова мгновенно окаменела, только вот взяться за нее, чтобы открыть дверь, я не согласился бы ни за что на свете. Разве только в рукавицах для дезактивации местности после радиационно-химического заражения.

— Видал? — горделиво подбоченился гном.

— Видал, — вздохнул я.

— То-то, учись, майор! — И вдруг Ганс замер: — ...Стоп, а, кажись, можно и по-другому... — Он откашлялся, скрючил маленькие ладошки рупором и пронзительно взвизгнул: — Сеза-а-ам!.. Сезам, так твою перетак-переэтак!.. Отворись!

Тяжеленные металлические ворота заскрипели, застонали и медленно распахнулись. Получается, плевать и не понадобилась. Однако, надо признать, как элемент сигнализации и охраны санатория от посторонних, не владеющих паролем, эта чёртова башка — штука весьма эффективная.

Итак, санаторные ворота распахнулись...

И прямо за ними, с длиннющими кривыми мечами на плечо, по стойке "смирно" застыли два громадных голых, смуглых, будто из отполированной до блеска бронзы, великана. У первого смоляные, жесткие, словно конский хвост, волосы на голове, пудовые кулачищи и размашистые чёрно-белые крылья за спиной. У другого оба глаза, как у нас, а третий во лбу и четыре руки, две из которых были человеческими, а две — точно лапищи льва, или махайрода, или какого-нибудь еще не вымершего тигра. В темных же, точно ночь, глазищах и первого, и второго — вертикально посаженные фиолетовые зрачки.

Я не смог сдержать испуганно-изумленного возгласа:

— Кто это?!

— Сторожа, — небрежно бросил Ганс. — Хадраш с Ябиром. Ябир — который с крыльями, четырехлапый — Хадраш. Ифрит да марид, джинны недоделанные.

— Что значит — недоделанные? — очумело пробормотал я.

Гном презрительно сморщился:

— А то и значит! Не доделали их, забросили. Другими моделями занялись, более пер... перс...

— Перспективными? — подсказал я.

— Ага. А этих дубарей сюда сунули, в ночную охрану. Уж что-что, а жбан непрошеным гостям снесть аль на куски порвать они мастера.

Я опасливо поёжился:

— Не накинутся?

— Не накинутся! — горделиво припыжился Ганс. — Я ж с тобой. Без меня — ясен пень, махом в капусту бы изрубили... — И вдруг строго закричал: — А ну-ка прикройся, срамота! Пошто не по форме?! Не видите, чурки, важный клиент прибыл? Что как, э-э-э... даму пригласить пожелают!

На обруганных сторожах в мгновение ока появились раскидистые мясистые лопухи.

— Ой, да что вы, — смущенно потупился я. — Какие еще дамы! Я отдыхать и восстанавливать здоровье приехал.

Ганс же явно взволновался.

— Дык и я об том! — задышал вдруг жарко-жарко. — "Отдыхать и восстанавливать"! А какой без дамы отдых?! Какое восстановленье?! Нет, конешно, у нас с этим делом строго, но ежели потихоньку, без нарушенья режима и небольшое уваженьице к старичку поимеете, то милости просим, толечко намекните. На ваш каприз — от фирмы сюрприз! А?

— Да вы чего! — хмуро пожал я плечами, не без содрогания вспомнив двухсполовинойметровую синюю берегиню с рыбой в зубах. — Где ж я вам даму найду? В лесу, что ли?

— Ну, коль такой тупой, и говорить не об чем! — опять насупился Ганс. — Не положено, и всё тут! Еще клянчить будешь — не доклянчисси, понял?

— Да понял, понял, — кивнул я и, надеясь сменить скользковатую для первого дня в здравнице тему, показал рукой на изгородь из колючей проволоки за спинами джиннов: — А там что?

Гном, обидчиво поджав морщинистые губы, нехотя буркнул:

— Объясняю первый и последний раз. Наш родной замечательный "Блэквуд" окружает Стена. Общая площадь угодий санатория — сто тридцать четыре квадратных километра (ого! — присвистнул я про себя от удивления), всё это — Ойкумена. Внутри Ойкумены — забор из колючки, за который мы щас пойдем, Лимес. Лимес огораживает все строения: спальные, лечебные, процедурные корпуса, склады, пищеблок, эти... культурно-просветительные заведения, дома медицинского персонала и... — В голосе Ганса завибрировали подобострастно-служивые нотќќки, страшненький лик озарился ангельски подхалимским сиянием. — И резиденцию нашего господина — нашего самого-самого наимудрейшего, наисправедливейшего, наиглавнейшего главќврача! — И — опять хамски-грубо: — Понял?

— Да понял, — вздохнул я. — Только вот встретили мы по пути странную женщину. Голая, синяя, огромная; за рыбой в речку ныряла и сырую ела.

— Ага, — хмыкнул гном. — На берегиню прибабахнутую нарвались. А на которую? Хиврю? Поппею? Явдоху? Чи, мабуть, Флорентинушку?

— Без понятия, — снова пожал плечами. — Не представилась.

— И чё она?

— Ничё, просто санаторий Аномалией называла. А вы — "Лимес", "Ойкумена"!.. Нет, красиво, конечно, благозвучно, — куда красивее и благозвучнее, чем "Аномалия"...

— Берегини — дуры, и речи у их дурные! Эта дубина и слов-то таких не знает! — рассвирепел Ганс. — Услыхала небось от какого умалишенного — "Анома-а-лия!" и талдычит каждому встречному-поперечному! Вот я ей хлорки в гнездовину плясну — враз заткнется, оглобля!

Мне надоел бессмысленный трёп, и я отмахнулся:

— Ладно, уважаемый, проехали. Лекция окончена? Всё?

— А не всё! — огрызнулся Ганс. — Теперь самое важное, коль хочешь не только мозги подправить, а и живым остаться.

(Гм, даже так?)

Карапуз же сухо-пресухо отчеканил:

— Выход за калитку Лимеса для отдыхающих свободный. Но лишь до заката Солнца администрация несет ответственность за их здоровье и жизнь. До заката ты обязательно должен вернуться, иначе... — Он преувеличенно пафосно развел кривыми ручонками: — Иначе, как говорит наш дорогой шеф — главный главврач: "Кто не спрятался — я не виноват!" Вот теперь — всё.

— Ничего себе! — воскликнул я.

Слушайте, вообще-то отдых в элитном (аж двенадцатизвездочном!) санатории представлялся мне несколько по-иному: улучшенное питание, заботливый медицинский уход, целебные процедуры (и уж не клистиры, конечно!), а в качестве приятного бонуса — всевозможные развлечения: условные шарики-фонарики, реальные фейерверки, пальмы, бассейны, пляжи и проч. Однако здесь — здесь явно намечалось нечто ну оч-чень, оч-чень странное, если не сказать крепче.

Но крепче я не сказал. Лишь сдержанно намекнул, что вообще-то утомился с дороги, и еще сдержаннее заикнулся о ночлеге. (Бедняга Мартин уже сковырнулся со своей жердочки и уснул, свернувшись клубком, как собачонка, в углу клетки.)

— Иди за мной, — буркнул обидчивый гном, и через калитку в колючей проволоке мы зашагали по вымощенной булыжником мостовой. Куда — понять было трудно, потому что почти совсем смерклось, а редкие фонари по обочинам аллеи светили тускло-тускло.

— Экономия, — точно прочитав мои мысли о скупости и жадности администрации, заявил Ганс. — Для тебя одного прожектора с иллюминацией зажигать, што ль?

— Да понятно, — снова вздохнул я. — Куда уж нам, внеплановым-то...

И всё же, невзирая на неоднозначные перипетии моего прибытия и, видимо, дальнейшего пребывания в этом "Блэквуде", вечер, друзья, был хорош. (Хотя, в принципе, уже ночь, ночь.) Легкая прохлада, слабенький-слабенький ветерок, колышущий листья деревьев аллеи, по которой мы шли. Вокруг испускающих хилое голубоватое свечение фонарей вились разнообразные бабочки, мотыльки, комары и мошки. Птицы, понятно, уже не летали, угнездившись на свой птичий ночлег, зато над нашими с Гансом головами то и дело барражировали необычайно крупные нетопыри. И одна из этих тварей, похоже, самая наглая, резко спикировала на гнома и сильно тюкнула его в темечко. Ганс, звякнув бубенчиками, упал, я же отогнал нетопырей с помощью суковатой палки и профессионального сленга Звёздных Волков. А Ганс, когда ставил его на ноги, тоже явил ночному эфиру образчики своего, санаторно-служебного сленга. Недурно, кое-что вполне можно взять в собственный репертуар.

И вот, даже несмотря на сей маленький казус, мне почему-то вдруг стало тут нравиться. Не пойму, почему, но стало! Придорожные деревья начали наконец расступаться, и мы с Гансом вышли на середину широченной площади, мощенной уже не грубым булыжником, а очень аккуратной прямоугольной брусчаткой. Со всех сторон площадь окружали громадные силуэты абсолютно архитектурно разностилевых строений, в которых не светилось ни единого окна. Рядом с одним из зданий на постаменте возвышалось чье-то величественное изваяние с грозно вытянутой вперед рукой.

— Кто это, Ганс? — спросил я.

Гном не ответил. Стоял, почесывая затылок, казалось, весь погруженный в себя, в какие-то важные-важные мысли. Хотя, может, просто не оклемался еще после атаки летучей крысы.