Приказано - спасти...

Самые "тяжелые" уже умерли. У остальных есть шанс выкарабкаться. Точнее, был бы, если отправить их в нормальный госпиталь с лекарствами и нормальным уходом... Командование, оставляя нас, говорило что придут местные жители и окажут помощь. Но где они, те местные жители? Живем в этих бараках почти неделю, и ни разу никто из местных не приходил. Либо боятся, либо — немцы перекрыли все дороги".

Военфельдшер повернул голову к подслеповатому окошку, показалось, что снаружи донесся какой-то лязг. Но звук не повторился, и мысли снова свернули на накатанную колею: "Семену с Фирой надо обязательно уходить, либо сегодня вечером, либо завтра. Оставаться им нельзя. Если придут немцы, Семена заберут сразу, он не раненый. А Фира... Упрямая девчонка... Что она, не знает, что немцы делают с евреями? И не спрячешь ее. Уж больно у нее внешность характерная... Шансов сойти за русскую у нее мало. И Настасью бы с ними отправил, но не пойдет она. Тоже упертая. Эх, бабы, бабы. Не ваше это дело, воевать".

— Ладно, такими мыслями делу не поможешь — Сиваков встал с колченогой табуретки и потянулся за фуражкой. Нужно было посмотреть как дела у раненых. Лязг гусеничных траков, раздавшийся снаружи, заставил его броситься к окну. "Немцы!" Однако через пыльное стекло, к тому же засиженное мухами ничего не было видно. Лязг и рев мотора раздавался уже рядом. Отодвинувшись от окна, Борис Алексеевич окинул взглядом темный барак: "Ну, вот кажется и все. Досиделись. Надо выходить, пока немцы не добрались до раненых, пока не начали стрелять. Попытаться объяснить их офицерам... Хоть какие-то правила они все же должны соблюдать?" Протянул руку к двери — ладонь заметно дрожала. "Ээ, нет. Так не пойдет! Я все же здесь старший". Борис Алексеевич взял со стола фуражку, отряхнул и плотно надел на голову. Проверил ребром ладони, чтобы звездочка была точно посередине: "Вот так вот! Как в той песне было: "...Последний парад наступает"?" Толкнув дверь, шагнул вперед: "Только бы Настасья за водой ушла и догадалась не возвращаться..."

Низкое вечернее солнце слепило глаза, и Сиваков прищурился, пытаясь рассмотреть принадлежность и количество прибывших. Заскрипела дверь второго барака и оттуда вышла Анастасия Ивановна. Военфельдшер поспешно шагнул вперед стараясь отвлечь внимание от санитарки: "Куда, куда ее понесло?"

Фигура, темная на фоне закатных лучей, метнулась ему навстречу от тягача с прицепом:

— Борис Алексеевич, мы вернулись. Как у вас дела?

Знакомый голос Фиры развеял напряжение момента. Сиваков разжал крепко стиснутые зубы и медленно выдохнул. Сам себе он не хотел признаваться, как боялся в эту минуту. Даже не столько за себя, сколько за тех беспомощных людей, что оставались сейчас на нарах второго барака. Нет ничего хуже, когда понимаешь, что в некоторых отношениях ты столь же беспомощен, как и они. Их жизнь в твоих руках, но возможности изменить что-то, нет. Ты можешь только разделить их судьбу...

Второй человек выбрался из люка гусеничного тягача и подошел к Сивакову. Ладонь брошена к виску:

— Товарищ военфельдшер, красноармеец Чекунов вернулся после проведения рекогносцировки.

"Откуда только он слова такие знает?" — мелькнуло в голове у Сивакова, пока он автоматически отдавал честь и рассматривал неизвестно откуда взявшуюся технику.

— Обнаружен гусеничный тягач в исправном состоянии и прицеп. Найдено топливо и продовольствие. Разведан брод, позволяющий вывезти раненых из окружения — продолжил рапорт Чекунов ,не отнимая ладони от танкошлема.

Сознание Сивакова зацепилось за слово "продовольствие":

— Какое продовольствие, Семен?! Где?!

— Мясо. Конина, правда. Лежит в прицепе. Жестковата, но сойдет.

Уже не слушая его, Борис Алексеевич повернулся, ища глазами Анастасию Ивановну:

— Анастасия, скорее возьмите и сварите мясо. Пусть Фира вам поможет. Нужно срочно накормить раненых!

Санитарка уже подошла к тягачу и стояла рядом с Дольской:

— Хорошо, Борис Алексеевич. Сейчас сделаем. Нам еще Андрей поможет. Он уже встал и ходит.

Сиваков обернулся к Чекунову:

— Слышал? С твоим другом все в порядке.

Красноармеец продолжал стоять по стойке "смирно":

— Товарищ военфельдшер, нами разведан брод. Нужно вывозить раненых из окружения.

Сиваков, запнувшись на полуслове, молча глядел на Семена. Решив, что слух его подводит, переспросил:

— Ты сказал "вывозить раненых из окружения"? Я правильно тебя понял?

— Так точно, товарищ военфельдшер.

Врач с петлицами начальствующего состава Красной Армии, как в первый раз, рассматривал стоящего перед ним худого лопоухого юнца в сбитом на затылок танкошлеме. Замызганная гимнастерка, пехотные петлицы. Обмотки туго затянуты на тощих ногах. Грязные ладони рук в царапинах и ссадинах.

Наконец Сивакова прорвало:

— Да ты хоть понимаешь, что нужно для этого сделать?! У нас же тринадцать человек лежачих! Как ты надеешься их вытаскивать мимо немецких постов? Пролететь по воздуху? Или шапкой-невидимкой обзавелся? Это только сказать легко! Ты думаешь, что до тебя никто об этом не думал?

Семен не отвел взгляда:

— Другого выхода нет. Немцы раненых не пощадят.

— А ты предлагаешь что-то лучшее? — со злым сарказмом отозвался Сиваков. — Ну, расстреляют немцы твой тягач возле реки. Чем лучше?

— Мы должны что-то делать — упрямо вел свою линию красноармеец. — Под лежачий камень вода не течет. Борис Алексеевич, у нас есть шанс прорваться.

Сиваков сплюнул под ноги:

— У нас? У нас может и есть. А ты знаешь, что часть раненых может погибнуть просто от тряски при езде? Ты готов взять на себя ответственность за их смерть?

От спокойного взгляда красноармейца Сивакову стало на мгновение не по себе. Тот смотрел на военфельдшера как будто именно он, Семен, был старшим и более опытным человеком. Присутствовало в этом взгляде и понимание, и легкое сожаление. Сожаление о том, что, казалось бы, такой умный человек — и не понимает столь очевидных истин.

— Мы военные люди, товарищ военфельдшер. И наша война еще не закончилась. Своей судьбы никто из нас не знает. Может быть, погибну я. Или вы. Или все мы вместе. Нужно только, чтобы смерть наша не была напрасной. И если гибель одних из нас даст возможность остаться жить другим — значит такова судьба. Иначе — не выживет никто.

Сивакова затрясло от обиды. Что он себе думает? За трусов их тут всех считает? Он с санитарками днем и ночью раненых выхаживал, а тут...

— Мальчишка! Нагородил тут демагогии. Что ты в жизни видел, молокосос. Ты сам в бараке у раненых был? А ну, пойдем! Сам им и скажешь.

Развернувшись на каблуках, военфельдшер зашагал в сторону бараков. Помедлив секунду, Семен двинулся следом.

Открытая дверь впустила внутрь барака вечерний свет. И выпустила наружу тяжелый спертый воздух. Сиваков бестрепетно шагнул внутрь. Пригнувшись чтобы не задеть низкую притолоку, Чекунов протиснулся следом. Так же как и в первый раз, на столе теплилась свечка и лежала открытая тетрадь. Только не было видно ни Фиры, ни Анастасии Ивановны.

Сиваков шагнул на середину узкого прохода идущего вдоль стены, заслонив при этом тусклое окошко. Все остальное пространство было занято двухъярусными нарами и большой чугунной печкой. Открыл, было, рот желая что-то сказать, но был перебит заросшим густой щетиной мужиком, что лежал на дальних нарах:

— Борис Алексеич, Фира забегала, сказала, что еду какую-то привезли. Правда, что-ль?

Сбитый с мысли, военфельдшер запнулся, но ответил:

— Правда, Иван. Мясо привезли. Санитарки сварят бульон и накормят всех. Подождите только.

Мужик мотнул головой:

— Да я не за себя беспокоюсь. Петруха, вон, еле живой. Его бы подкормить.

Чекунов вгляделся в сторону, куда указал раненый, но рассмотрел в полумраке только белеющие повязки и такой же белый овал лица на нижнем ряду нар.

Сверху послышалось кряхтение:

— Даа, поесть бы не помешало.

С других нар немедленно ответили:

— Куда только в тебя лезет, Сашка. Вон растолстел то как. Того и гляди, нары проломишь!

Кто-то хрипло рассмеялся, но смех тут же перешел в надрывный кашель. Потом снова наступила тишина.

Сиваков обернулся к Чекунову и одними глазами, казалось, спросил: "Ты видишь? Эти люди и так еле живы. Что ты можешь предложить им?"

Семен двинулся вдоль ряда нар, рассматривая лежащих. Молодые бойцы и красноармейцы в возрасте, накрытые шинелями и одеялами — и повязки, повязки, повязки... Война пометила этих людей своей кровавой меткой. Пуля, зазубренный осколок, волна горящего топлива — и только что послушное тело становится беспомощным сгустком боли. И вся надежда, что рядом окажется товарищ, который не бросит, поможет, вытащит...

Наверное, именно отпечаток беспомощности и делал похожими столь разные лица.

Семен встретился глазами с раненым, которого Сиваков называл Иваном. Повязки туго стягивали грудь мужика. Также плотно была замотана кисть правой руки. Из-под повязки торчал только большой палец. Раненый перекосил лицо в гримасе:

— Что смотришь? Вишь, был плотник — да весь вышел. Один палец остался, чтобы в носу ковыряться...

Боец закашлялся:

— И в грудь проклятый фашист осколком приласкал. Вот, лежу теперь... А ты здесь что делаешь парень? Не раненый, вроде?

— Красноармеец Чекунов. Из автобата. Я должен вывезти отсюда всех раненых в расположение советских войск.

Семен понимал, что, произнеся эти слова, он отрезал себе всякие пути отхода. Но иного выхода не было.

— Что, что ты сказал? — на верхнем ярусе кто-то завозился, застонал. Зашевелились и другие раненые, стараясь рассмотреть говорившего. И тогда Семен шагнул на середину прохода, оттирая плечом военфельдшера, и произнес уже во весь голос:

— Повторяю, у меня есть приказ, вывезти всех раненых в расположение наших войск.

Из-за спины красноармейца выскочил Сиваков:

— Семен, чего ты мелешь, какой приказ?

Чекунова действительно понесло:

— Приказ, не оставлять раненых товарищей в руках фашистов.

— Да ведь это же авантюра! И сам погибнешь и людей погубишь. Какие у тебя шансы пройти?

— А это уже не важно — хриплый голос с нар заставил Сивакова замолчать.

Мужчина, накрытый кожаным регланом с обгорелой полой, пытался перевести дыхание, хватая воздух открытым ртом. Все лицо его было покрыто истекающей сукровицей коркой ожога. Полоса повязки скрывала глаза.

— Неважно, какие шансы... Если останемся здесь — то шансов вообще нет. Никаких. Ты ведь это тоже понимаешь, доктор?

Ничего не ответил Сиваков. Что сказать? Сослаться на слова командования, что помогут местные жители? Тогда, почему они до сих пор не пришли?

Да и в мыслях Борис Алексеевич сам себе уже признался, что немцы должны навестить лесные бараки со дня на день.

Но и предложение красноармейца не казалось ему хорошим выходом. Слишком мала надежда на благополучный исход дела. Будто подслушав его мысли, снова отозвался обгоревший мужчина:

— Поймите доктор, лучше попробовать прорваться, чем просто ждать своей участи. Мы сейчас даже оружие не подымем. И если придут немцы, драться — некому. А если удастся прорваться к своим — долги мы вернем с лихвой. Даже если дойдут не все.

— Но, но... — мысли военфельдшера, слегка запутались — но как увезти всех? Положить тринадцать человек в один прицеп нереально.

— Ничего, потеснимся — еще один голос вклинился в спор — Чай не баре.

— Верно Сашка говорит — поддержал говорящего Иван. — И Виктор Иванович прав, ничего хорошего нас здесь не ждет. Уходить надо, хоть ползком — но уходить. А что места в прицепке мало — не беда. Нужно в кузове что-то вроде двухэтажных нар соорудить. Глядишь и поместимся. Эх, рука моя, рука... Я бы вам целую карету соорудил.

— Ладно, Иван, не стони — перебил его Виктор Иванович — ты мне еще самолет обещал выстругать, лучше старого. На чем я буду фрицев гонять?

— А на счет нар он дело говорит — обратился он уже к Семену, повернув в его сторону забинтованную голову, — и уж если не получится, хоть навалом грузи. Хуже уже не будет.

Семен, так и стоявший посреди прохода, смог только кивнуть. Спохватившись, что летчик этого не видит, произнес громко:

— Сделаю — и уже тише — обещаю.

Красноармеец и военфельдшер вышли из барака. Сиваков прямо посмотрел Семену в глаза:

— Ну что, добился? Что дальше думаешь делать?

— Буду готовить тягач и прицеп. Времени у нас мало, но надеюсь, Андрей поможет. Завтра, к полудню мы должны быть у реки. А вы с санитарками решайте, что нужно отсюда забрать из вещей. Но немного — машину нельзя перегружать. И еще: мясо, что мы привезли, нужно все или сварить, или подкоптить на огне, чтобы не испортилось. Это будет наш запас.

— Ты действительно надеешься вырваться? — ответ на этот вопрос беспокоил Сивакова больше всего. К счастью для Чекунова он не сказал: "сможешь вырваться?". А так Семен ответил честно:

— Надеюсь.

— А как будем пересекать дорогу на Преображенское?

— Завтра с полудня будет сильный дождь. К вечеру перейдет в ливень.

— Почему ты так думаешь?

— Знаю...

Их разговор был прерван подошедшими Анастасией Ивановной и Андреем.

— Семка, привет! — Андрей первым протянул руку. Семен ответил на рукопожатие и Андрей на мгновение придержал его ладонь:

— Семка, ты извини, что я на тебя накричал... А ты меня вон как, вытащил...

— Ладно, бывает.

Анастасия Ивановна обратилась к Сивакову:

— Мясо мы поставили варить, но быстро оно не уварится. Соли немного еще осталось, так что есть будет можно. Но я не поняла: Фира говорит, что мы будем уезжать отсюда? Зачем?

Военфельдшер кивнул в сторону Чекунова:

— Вот он предлагает вместе с ранеными прорываться из окружения.

— Как... Как прорываться из окружения?! Я не поняла, я думала, что Фира говорит о переезде в другое место! — Анастасия Ивановна растерянно переводила глаза с Сивакова на красноармейца, пытаясь понять, не обманывают ли ее.

— Но ведь это невозможно... — уже почти плача, проговорила женщина. Сиваков вздохнул и, взяв ее за руку, повел к дальнему бараку:

— Пойдемте, Анастасия Ивановна. У нас много работы...

Чекунов обернулся к Андрею:

— А ты как, веришь мне?

Тот покрутил головой, как если бы ему был тесен воротник гимнастерки. Покряхтел, длинно сплюнул под ноги:

— Да, Семка, рисковое дело ты затеял. Но и бросать раненых неслед. Да и должок за мной.

Андрей вытянулся почти по стойке "смирно":

— Говори, что нужно сделать.

— Находи топор, будем из прицепа фургон ладить.

Андрей двинулся искать инструмент. Семен подошел к тягачу. Провел ладонью по шершавой броне. "Что ж, друг — давай думать, как сделать из тебя подводную лодку". Ясно, что в первую очередь нужно защитить от воды двигатель. В особенности — систему зажигания. Если вода зальет высоковольтные провода или воздухофильтр — конец. Второй попытки у нас не будет...

Красноармеец Андрей Шилин:

"Дождь, дождь... Как с обеда закапало, так и продолжается. Да еще и сильнее с каждым часом льет. Угадал Семка. И про немцев, неужто угадал?" Андрей покосился вправо: прислонившись головой к борту, дремал Семен. Великоватый для него танкошлем съехал почти на затылок. Тонкая шея торчала из расстегнутого ворота шинели. "Спит. Умаялся парень. Да уж, вчерашний вечер и ночь были авралом похлеще, чем на родном заводе в канун праздника Первого Мая. Пускай отдохнет, а я пока покараулю". Шилин приник к лобовому триплексу. Среди веток, наваленных на тягач в качестве маскировки, заранее был оставлен прогал для обзора. Тягач стоял в кустах возле дороги, и через узкую полоску толстого стекла просматривалась неширокая просека, убегающая к реке. По словам Семена, рано или поздно, здесь должен был пройти немецкий патруль, прочесывающий окрестности речушки от Преображенского до Ядрицы. Причем двигаться он был должен прямо по берегу, не углубляясь далеко в лес. Вот после прохода этого патруля и следовало попытаться форсировать брод.